Солнечные зайчики

"…Без осознания смерти все становится обычным, незначительным. Мир потому и является неизмеримой загадкой, что смерть постоянно выслеживает нас. Без осознания присутствия нашей смерти нет ни силы, ни тайны…» Карлос Кастанеда. Старая развесистая яблоня лениво грела широкие, как будто глянцевые, свои листья под июльским солнышком. Сам воздух, казалось, застыл в теплой послеполуденной дреме, и лень ему было шевельнуться. Где-то беззлобно и заливисто лаяла собака, от реки время от времени прилетал запах проточной свежей воды, и звонкие голоса птиц разрезали летний день чистыми переливчатыми трелями. Нижние ветви яблони, опирающиеся о забор, дрогнули, шурша листьями, что-то захрустело и в верхнюю деревянную планку, выкрашенную белой краской, вцепилась маленькая детская рука, через несколько секунд к ней присоединилась и вторая, а затем над забором показалось разгоряченное усилиями лицо. Уперевшись ногами в серый искривленный ствол, мальчишка сделал последнее, решительное усилие и кое-как уселся верхом на деревянной ограде, отделяющей один дачный участок от другого. Теперь ноги его в сандалиях болтались в воздухе по обе стороны забора. Мальчик покрутил головой, обозревая окрестности, нетерпеливо смахнул со лба лезущие в глаза чуть вьющиеся черные пряди волос и деловито стал отряхивать короткую штанину, выпачканную о ствол. Штанина никак не оттиралась, слегка переусердствовав, мальчишка чуть было не потерял равновесие и вынужден был схватиться за забор обеими руками, чтобы не кувыркнуться на соседний участок. На вид ему было лет пять, и выглядел он так, как выглядят все мальчишки его возраста – несколько неуклюжим, еще по-детски увесистым, в белой летней рубашке и коротких клетчатых штанишках, лямки которых крест-накрест сходились на спине. Однако, уже теперь можно было предположить, что впоследствии он будет весьма хорош собой. Мальчишка посмотрел на небо, смешно наморщив нос и сощурив голубые яркие глаза в обрамлении длинных, совершенно девчачьих густых ресниц, и тихонечко засвистел. В ответ с соседнего участка раздался такой же тихий ответ, и из зарослей сирени по ту сторону забора выглянула вихрастая, светло-русая голова мальчика лет семи. Послышался треск ломаемых веток, и мальчик выбрался из кустов, явив миру себя целиком. Был он долговяз и несколько нескладен, как новорожденный жеребенок, загорел, светловолос, с серыми темными глазами, чуть широковатым веселым ртом и едва заметной россыпью веснушек на носу. Одет он был так же по летнему, в светло-голубой костюм и соломенную широкополую шляпу. - Здравствуй – сказал он – Ты почему на заборе? - Потому что я сюда залез – обстоятельно объяснил черноволосый, болтая ногой – А ты почему в сирени? - Потому что ловлю ящерицу – светловолосый пожал плечами. - Да? – оживился его собеседник и с любопытством свесился вниз – А зачем тебе ящерица, Николь? - Для научного исследования – гордо отозвался тот, которого звали Николем. - Я тоже хочу исследовать – трудное слово мальчишка преодолел со второй попытки, и завозился на своем «насесте», примериваясь, как бы слезть. - А мисс Джейсон? - Нэнни спит после обеда – сообщил мальчишка, перекидывая через забор вторую ногу, и засопел сосредоточенно, явно вознамерившись прыгать. - Эраст, тебе помочь? – спросил Николь, наблюдая за манипуляциями товарища в высоте. - Я сам могу – мальчик ухватился руками покрепче, повис, прижимаясь животом к окрашенным доскам, болтнул ногой и кульком шлепнулся в траву. Николь наклонился и помог товарищу подняться на ноги, осмотрел критически. Эраст потряс головой, в которой запуталось несколько травинок, и с независимым видом отряхнул живот растопыренными ладонями. - Ну, где твои ящерицы? – спросил он. Николь подбородком кивнул на сирень. В руках у него была небольшая картонная коробка, а в качестве сачка он, судя по торчащим травинкам и веточкам, использовал свою шляпу. Оба мальчишки решительно полезли в кусты и занялись выслеживанием. Тут, пожалуй, следует остановиться на личности обоих несколько подробнее. Естествоиспытателя в шляпе звали Николаем Станиславовичем Калитиным, и было ему почти восемь лет отроду. Николай Станиславович являлся не более и не менее как единственным сыном богатого Фабриканта Станислава Никитича Калитина, имеющего несколько заводов по всей России и даже пару судостроительных верфей в Архангельске. Кроме младшего восьмилетнего сына у Калитина была также дочь Надежда Станиславовна и жена Мария Романовна, а так же бесчисленное количество родственников, рассеянных по городам и весям. В Томилино Станислав Никитич отдыхал от трудов праведных в своем летнем доме и попутно занимался его перестройкой и реорганизацией, в то время как почтенное его семейство предавалось летней праздности. Любителя же висеть на заборах звали Эрастом Петровичем Фандориным, и было ему пять лет и семь месяцев (на этом месте сам он решительно оттопыривал пальцы, чтобы никто не ошибся в количестве этих самых месяцев) и был он единственным ребенком отставного поручика Петра Исаакиевича Фандорина, ныне ставшего весьма состоятельным господином, обогатившимся на процентных бумагах. Старший Фандорин был вдовцом и лето проводил в Москве, лишь вечерами иногда наезжая в летний Томилинский дом, в котором отдыхал от каменных улиц первопрестольной его сын под присмотром обслуги и бдительной гувернантки мисс Джейсон, которая воспитывала мальчика с самых малых ногтей. Дачи этих двух семейств находились рядом, что и способствовало сведению близкого знакомства между младшими отпрысками Калитиных и Фандориных. И вот теперь оба они занимались вылавливанием в кустах материала для исследований, пользуясь тем, что сморенная жарой мисс Джейсон, или, как называл ее сам Эраст, ненни Лисбет, прикорнула на скамейке с вязанием на коленях. Собственно говоря, уследить за не в меру живым и порывистым Эрастом англичанке не всегда было не под силу, и тот частенько умудрялся остаться без надзора, проводя время в лазании по деревьям, походах на чердак, где было много весьма занимательных с его точки зрения вещей, попытках выкопать колодец, построить плот или игре с бесхозной собакой Беллой, мелкой вертлявой дворнягой – в общем в познании окружающего его мира. У дворника маленький барин мог запросто попросить метлу в подарок пугалу в поле за рекой, у кухарки черпак, у плотника гвозди, для никому не ясных нужд, дарил горничной Милочке красивые цветные стеклышки и речные гладкие камушки и всерьез был озабочен поиском призрака старого попа, который, если верить легенде, бродил на развалинах старого храма по ночам. Ночью выбраться из дома никак не выходило, но Эраст не терял присутствия духа. Ловля ящериц, по его мнению, тоже была занятием весьма интересным и полезным, хотя суть слов «научное исследование» была ему не совсем ясна. Эрасту очень хотелось посмотреть, как Николь, поддерживающий все его проделки и прибавляющий к ним массу своих собственных, станет исследовать пойманную рептилию. Однако то ли охотники были не слишком проворны, то ли ящерицы оказались более осторожными, но минут через сорок стало абсолютно ясно, что поймать естествоиспытателям никого не удастся. Разгоряченные и разочарованные, они выбрались из кустов и побрели по едва заметной тропинке, ведущей вдоль забора. Волосы Николя были взлохмачены и в них торчали мелкие веточки, у Эраста была оцарапана шея и он понуро загребал траву сандалиями, размышляя о том, как будет недовольна нэнни Лисбет, увидев его боевые ранения и грязные штаны. Ему частенько доставалось за его дела от чопорной англичанки, особенно когда он возвращался грязным с головы до ног или с мокрыми ногами. Тогда она засаживала его за французские глаголы или гаммы. Эраст старательно повторял раз за разом «этюд Черни» и тоскливо смотрел во двор, понимая, что гулять его не пустят. Но к этому он относился с некоторым пониманием. Мисс Джейсон его «воспитывала» и деваться было некуда, хотя и очень хотелось. Они добрели до скамейки и сели на нее, продолжая мысленно переживать свое поражение. Эрасту, чтобы усесться, пришлось подпрыгнуть - ноги его болтались, не доставая до земли, и руки он независимо сунул в карманы, что, по словам нэнни, делать воспитанному мальчику категорически воспрещалось. Разумеется, если речь идет о хорошо воспитанном мальчике. Эраст считал, что иногда он даже слишком хорошо воспитан, но руки, тем не менее, все равно запустил в карманы. Там лежала пригоршня сухого гороха для трубки, носовой платок, линза и свисток, подаренный Семеном-дворником. - Как у вас? – спросил Николь, водружая на голову свою шляпу. - Отец вчера приезжал – сообщил Эраст, качая ногой – А еще кошка окотилась, мне дали котенка подержать, только он еще маленький совсем. Четыре штуки. Аглая сказала, что с ними нельзя играть пока, потому что они слабые и все время спят. Доски привезли для сарая. Может быть, пригодятся на плот. Марья кастрюлю с киселем перевернула и Варя сказала, что теперь у нее «вычтут», а что вычтут, непонятно. - Это значит, что ей дадут меньше жалование – сказал Николь, который был много взрослее и чувствовал свое превосходство – Вычтут деньги. - Но она же не виновата – удивился Эраст – Она споткнулась, потому что Васька валялся на крыльце. Пускай у Васьки «вычитают», а Марья хорошая. Ей Семен сережки подарил и, говорят, замуж зовет. Я Марье сказал, что это глупости какие-то, а она говорит, что я ничего не понимаю, потому что еще маленький. Но это не правда. Я все понимаю, а жениться все равно глупо. - Вовсе и не глупо – возразил Николь – Люди женятся, когда они влюбленные. У нас дома только про это все и говорят. Надин влюбилась, представляешь? - Надин? – еще больше изумился Фандорин. Надин Калитина, сестра Николя, семнадцати лет отроду, была, по мнению Эраста очень милой и приветливой. С Фандориным они были самые настоящие друзья, и они с Николем часто сидели у нее в комнате, а она читала им или рассказывала что-нибудь интересное. У нее были светлые золотистые волосы и красивые - серые и немного зеленые - веселые глаза. И еще она была «барышня», Эраст сам слышал, как ее так называла мисс Джейсон. По мнению Эраста, Надин была слишком хороша и умна, чтобы влюбляться. - Да, в Дмитрия Тихоновича Жулебова – подтвердил Николь – Ну, который с того берега реки. В железнодорожном тресте работает. Я сам видел, как он в воскресенье к ней на «музыке» подходил и руку целовал, и еще смотрел вот так. Тут Николь попытался изобразить, как именно смотрел Дмитрий Тихонович Жулебов на Надин на «музыке», и Эраст прыснул. - И что? – спросил он – Они теперь поженятся? Мысль о том, что Надин «женится» на каком-то неизвестном Жулебове, мальчику не нравилась. Что это она выдумала в самом деле?! - Да в том-то и дело, что отцу и матери этот Дмитрий Тихонович совсем не нравится – отозвался Николь мрачно – Я слышал, как отец сам говорил маме, что он «неподходящая партия», понимаешь? - А что это значит? - Это значит, что он бедный, без роду, без племени и для Надин не подходит. - Конечно, не подходит. – Тут же горячо согласился взревновавший пятилетний Фандорин. – На него еще посмотреть нужно. - Да…нужно – протянул Николь – А Надин уже неделю сама не своя. Все в комнате запирается и плачет. Я как-то к двери подошел и слышал, как она всхлипывает, а за ужином у нее глаза были красные, и она почти не ела ничего. Вот как убивается. Конечно… у нее любовь, станешь тут есть. Я бы на тебя посмотрел, если бы ты влюбился. - Я никогда не буду влюбляться – упрямо сказал Эраст, болтая ногами, но задумался и надолго замолчал – И что же? Так убивается, да? Николя кивнул. - Тогда пусть они женятся – решительно заявил Фандорин. – Что уж тут поделать. - Да как же они женятся, когда родители им и видеться даже запретили, и на «музыку» в летний театр Надин больше не пускают – Николь сорвал с головы шляпу и махнул ей в порыве чувств, лицо у него сделалось расстроенное. - А я бы у родителей не спрашивал – сказал Эраст и презрительно пожал плечами –Я бы сам все решил. А вообще глупости эта ваша любовь. Глупости. - А вот и нет. - А вот и да! - А вот и нет! - А вот и да! Только слезы одни, да неприятности. И из жалования вычитают. Лучше уж ящериц выслеживать или еще что-нибудь делать полезное. Неизвестно, чем бы закончился этот спор, грозящий в любую секунду перерасти в конфронтацию, а то и в настоящую потасовку, если бы из-за забора не донесся крик: - Erast!!! Where are you, intolerable child?! - Началось – Фандорин картинно закатил глаза и затряс головой и, извиваясь всем телом сполз со скамейки – Сейчас будет воспитывать. И он решительно полез на забор, цепляясь выпачканными ладошками за доски. Кое-как забравшись наверх, он еще на прощание оглянулся и помахал растопыренной пятерней оставшемуся внизу товарищу. - Завтра постараюсь выбраться – сказал он и шмыгнув носом канул по ту сторону забора. Крики в саду продолжались. * * * Но ни завтра, ни послезавтра Фандорин не появился и напрасно ожидал его Николь. Наконец, он узнал, что его товарищ слег с простудой, промокнув под дождем, и его с температурой увезли в Москву лечиться. В первопрестольной Эраст провел целых три недели, страдая от сильнейшего жара, вызванного какой-то необычайно сильной, по словам врачей, инфекцией, и в Томилино возвратился лишь в начале августа, побледневший и слабый, выжатый до предела своей болезнью. Постепенно тоска его проходила, появился аппетит, глаза заблестели и его стали выпускать гулять в сад. Первым делом Эраст осмотрел все свои владения, убедился, что котята уже подросли и окрепли, доски по-прежнему лежат на старом месте и спрятанная в дальнем углу сада банка со всякими полезными мелочами вроде кусочков бечевы и рыболовных крючков находится в целости и сохранности, а Марья так и не вышла замуж за Семена-дворника. Все мелочи тут же были проверены, и Эраст угомонился только тогда, когда понял, что все в порядке и за время его отсутствия не случилось ничего из ряда вон выходящего. В этой уверенности он пребывал еще пару дней. Наконец, утром седьмого августа 1861 года Фандорин взобрался по старой яблоне на забор и, наконец, услышал ответный тихий свист на свои призывы. Из сирени показался Николь Калитин, но вид у него был мрачный и озабоченный. Любимая шляпа его отсутствовала. - Здравствуй – сказал Эраст, перебираясь через забор, под которым теперь предусмотрительно стоял старый деревянный ящик – Я приехал. А где твоя шляпа? - Утонула – отозвался Николя и мотнул головой туда, где за домами была река – У нас несчастье. - Несчастье? – с Эраста мигом слетело все веселье и он снизу вверх тревожно заглянул товарищу в глаза. - Да – тот серьезно кивнул – Это все из-за Надин. Отец говорит, что она нас опозорила. Мальчик печально качнул головой и присел на край деревянного ящика, подтянув колени к груди. Эраст остался стоять, непонимающе глядя на его серьезное лицо, в котором не было и признака так хорошо знакомого ему веселья. Темные, широко расставленные глаза Николя смотрели мрачно и задумчиво, очень по-взрослому. - Что случилось? – наконец спросил он, после долгого молчания. Николь оценивающе поглядел на него. - Ты не поймешь – сказал он – Ты еще маленький. Я сам не понимаю, знаю только, что то, что произошло – ужасно. Но я тебе все равно расскажу. Поговорить мне не с кем. Не с отцом же, право, говорить! Он слишком расстроен и сердит на Надин. И Николя тихо рассказал своему приятелю о том, что произошло в доме Калитиных за время его отсутствия. Надин по-прежнему тосковала и почти не показывалась из своей комнаты, выходя только на время обедов и ужинов, но почти ничего не ела. В один прекрасный день она снова как будто повеселела, словно позабыв о причинах своей тоски. Стала разговорчива, много и весело смеялась, каталась со всей семьей на лодках и проводила очень много времени с родными. Старшие Калитины, опечаленные состоянием дочери, приободрились. Забрезжила надежда на то, что Надин переболела своей юношеской влюбленностью в «неподходящего человека» и теперь, наконец, все начало налаживаться. А потом Надин пропала. Это случилось через неделю после того, как Эраст заболел и уехал в Москву. Утром на стук горничной из комнаты девицы Калитиной, никто не отозвался. Обеспокоенная девушка напрасно пыталась дозваться барышни, и, наконец, отчаявшись, сообщила обо всем хозяевам. С большим трудом удалось попасть в комнату Надин…только для того, чтобы обнаружить, что ее обладательницы внутри нет. Не было ее и в саду, и вообще никто Надежду Калитину не видел со вчерашнего вечера. Заподозрив худшее, Станислав Никитич послал человека на ту сторону реки, откуда тот вернулся с самыми неутешительными вестями. Дмитрий Тихонович Жулебов съехал из занимаемых им комнат в особняке приказчицы Радионовой накануне в одиннадцать вечера, погрузил свои вещи в нанятый экипаж и уехал. Куда уехал, приказчица, естественно не знала, но было понятно, что оба молодых человека вступили в сговор и бежали. Об этом же говорил и тот факт, что Надин увезла с собой несколько платьев, свои украшения и изрядную сумму денег. След любовников был потерян…. Десять дней родители пытались хоть что-нибудь узнать о судьбе своей дочери. На одиннадцатый она явилась сама – без вещей, драгоценностей и денег, бледная и измученная, в сильнейшей мозговой горячке. Ничего от нее добиться так и не удалось. Надин молчала, однако из горячечного бреда ее стало понятно, что возлюбленный, уговоривший ее уехать из дома чтобы пожениться, в один прекрасный день бесследно исчез, прихватив с собой все деньги и украшения «невесты». Надин с позором вернулась в отчий дом, и теперь была заперта в верхних комнатах. Горячка ее схлынула, но она, даже находясь в полном сознании так и не сказала ни единого слова. - Мать плачет все время – в заключении мрачно проговорил Николь – Говорит, что нам теперь света белого не взвидеть, что всем все уже известно, конечно, что мы опозорены… - он махнул рукой – Да к чему теперь про это. Эраст только молчал, потрясенный масштабами свалившихся на его голову новостей. Надин? Милая, добрая, замечательная и веселая Надин, которая читала им с Николем книги про корсаров и лордов? Во всем этом была какая-то ужасная несправедливость и от обиды за Надин, которую теперь и обвиняли во всем – мало ей было несчастий – у Фандорина руки непроизвольно сжались в кулаки. Но как именно объяснить все это и кому? Эраст этого не знал и только горестно шмыгал носом, изо всех сил жалея несчастную Надин Калитину. * * * Несколько дней кряду Эраст пребывал в скверном расположении духа из-за постигшего его несчастья. Он капризничал и не желал вовремя заниматься, сделался вялым и скучным. Почти все время он теперь проводил на участке Калитиных, в попытках как-нибудь увидеться с Надин. Эрасту очень хотелось ее как-нибудь утешить и сказать, что уж он-то, Эраст Фандорин пяти лет и семи месяцев отроду, лучше всех знает, что она ни в чем не виновата. Природа случившейся с Надин беды была Эрасту не слишком понятна. Про любовь он знал только, что это такое чувство, когда тебе непременно хочется видеться с тем, кого ты любишь. Эраст, например, очень любил своего отца, и когда тот приезжал в Томилино, большой, широкий, громкоголосый, мальчик приходил в щенячий восторг, и повисал у него на руке, и заглядывал в черные веселые глаза, стараясь поскорее выложить все новости, накопившиеся с момента последнего отцовского приезда. Петр Исаакиевич почти никогда не ругал сына за его проделки «недостойные маленького джентльмена», которые тут же становились ему известны от мисс Джейсон. «Навел, стало быть, страху на округу – говорил он, грозно постукивая пальцами по столу, но глаза его, обращенные на сына, оставались такими же веселыми – Ты, брат, просто сорвиголова какой-то растешь. Вот, погоди чуток, возьмут тебя в ежовые рукавицы». В будущем году Эрасту предстояло поступление в гимназию, а это значило, что те самые «ежовые рукавицы» были уже занесены над его головой. Больше всего на свете маленький Эраст Петрович не любил огорчать своего отца. Еще он любил нэнни Лисбет, несмотря на то, что она его частенько ругала и вообще «воспитывала». И горничную Милу, и еще многих. Но каким-то внутренним чутьем Эраст понимал, что у Надин любовь какая-то не такая, как у него самого...как в каком-нибудь романе. Однако увидеть Надин все никак не получалось. Она не выходила из своей комнаты, и Эраст ничем не мог ее утешить. Тринадцатого августа Эраст Фандорин неожиданно встретил Надин там, где не ожидал – в саду Калитиных, недалеко от старой яблони, служившей мальчику лестницей на соседний участок. Девушка сидела совсем одна, и у нее было бледное, больное лицо и очень печальные, странно посветлевшие глаза. Она посмотрела на Эраста так, будто не узнала его, и Фандорин вдруг понял, что не знает, как ее утешать, и что нужно сказать, чтобы она снова стала прежней. Он просто подошел к ней и горестно уткнулся лбом в ее плечо. Встав на цыпочки, мальчик обнял Надин за шею и печально засопел. Девушка протянула руку и погладила мальчика по голове. - Надин…ты только не печалься – сказал Эраст и, помолчав, горячо добавил – Ты самая лучшая, Надин! Ты совсем ни в чем не виновата! Я обязательно найду его и отомщу за то, что он посмел тебя обидеть. - Ты еще очень маленький, Эраст – тихо проговорила девушка. Фандорин не мог знать, что это первые ее слова с тех пор, как она вернулась домой – Ты много еще не понимаешь…. - Все равно – упрямо сказал Фандорин – Я никому не позволю тебя обижать. Надин отстранила его от себя, внимательно посмотрела в лицо и тусклая, мимолетная тень улыбки скользнула по ее губам. - Я хочу тебе подарить кое-что – сказала она – Я помню, оно тебе очень понравилось, потому что им хорошо пускать зайчиков. С этими словами девушка протянула Фандорину маленькое складное зеркальце с серебряной розой на верхней крышке и, наклонившись, поцеловала мальчика в лоб. - Возьми на память обо мне – проговорила Калитина – И пускай им самых красивых солнечных зайчиков. У тебя очень доброе сердце, Эраст Фандорин, горячее, чистое и справедливое. Такое сердце бывает только у благородных, честных и сильных. Постарайся его сохранить и никому не давай его испортить. Когда-нибудь ты все это поймешь. Мне пора идти. Она поднялась со скамейки и тихо пошла по дорожке по направлению к усадьбе. У сиреневого куста она оглянулась и помахала Фандорину рукой, а потом пропала из виду. Эраст только удивленно смотрел ей вслед. * * * На следующее утро в доме Фандориных явно творилось что-то неладное. Слуги то и дело бегали за ворота, а, возвратившись, шептались потихоньку между собой. Лица у них были взволнованные и испуганно-печальные. Отец, приехавший накануне, тоже был мрачен и с самого утра куда-то ушел. Эраст пытался расспросить мисс Джейсон, но та упорно молчала и переводила разговор на другую тему. В конце концов, Эраст наткнулся на тихо всхлипывающую у дровяного сарая горничную Милу, и перепугался не на шутку. Происходило что-то явно дурное… - Мила, что случилось? – спросил он, дергая девушку за подол платья. Та в ответ только замотала головой и не сказала ни слова – Ты скажи, я же вижу, что все кругом расстроены, и папенька ушел сердитый… Горничная долго пыталась отмалчиваться, однако Эраст на этот раз проявил недюжинную настойчивость, и девушка вынуждена была сдаться. - Барышня…Надежда Станиславовна… умерла-с… - сдавленным шепотом проговорила она. * * * Шестнадцатого августа состоялись похороны Надежды Калитиной. Народу было совсем не много, всего человек семь или восемь и вся церемония погребения происходила очень тихо. Почему-то Надин хоронили не на кладбище, что около церкви, а дальше, за оградой. Эраст знал, что это потому что Надин самоубийца. Он слышал, как присутствующие говорили, будто бы она отравилась морфием. Но мальчик почти не слушал, что говорят вокруг. Он смотрел только на Надин. У нее было очень белое лицо, и руки сложены на груди, светлые волосы были распушены и золотистыми их завитками играл беззаботный летний ветер.Надежда Калитина выглядела странно спокойной, и даже как будто счастливой, словно она рада была тому, что, наконец, уходит… Сначала Эраста ни за что не хотели брать на похороны, но он мрачно настаивал на своем до тех пор, пока отец не сдался, хотя и с большим трудом. Мальчик стоял подле отца, крепко держа его за руку и не отрываясь, смотрел на Надин широко распахнутыми глазами. Он не заплакал и не сказал ни слова за все время, пока шла церемония, и только губы его время от времени кривились, словно он изо всех сил сдерживал себя. Бледное лицо его казалось странно взрослым и серьезным. Домой они возвращались в полном молчании. - Почему люди так поступают друг с другом? – неожиданно спросил Эраст, глядя на отца – Зачем они причиняют друг другу зло? Отчего они совершают такие ужасные вещи? Разве нельзя, чтобы в жизни не было подлости, разве нельзя не обманывать так жестоко, не предавать? Петр Исаакиевич долго молчал, глядя куда-то поверх головы сына. - Не знаю, мой хороший – сказал он, наконец – Я не знаю почему…не знаю. Наверное, потому что это жизнь. - Тогда я так жить не хочу – тихо, но твердо сказал мальчик и более не проронил ни слова * * * Солнце валилось за реку и его лучи отражались в спокойной гладкой воде, изредка всплескивая жидким расплавленным золотом. Эраст сидел на берегу, качая ногой, и щурясь, смотрел на уходящее дневное светило. Зашуршала трава и Белла, черная, кудлатая, приветливо задышала ему в ухо и ткнулась в ладонь черным влажным носом. Мальчик некоторое время сидел безучастно, а потом обнял собаку за шею маленькими ручками и, уткнувшись в черную шелковистую шерсть, наконец, горько расплакался. Белла стояла неподвижно, словно что-то такое понимала, и только коротко дышала и лизала Фандорина в ухо, пыталась как-то утешить. Эраст плакал, и слезы его, горячие и соленые, падали на черную собачью шерсть. Он плакал от горя и какой-то невыносимой, детской обиды. Зачем Надин так поступила? С ним, со всем миром? Как она могла так сделать, предать его, ведь они были друзьями? Он не понимал, как это так, что все вокруг, как прежде, а Надин умерла. Ее больше нет, и никогда не будет. Куда она ушла и отчего? Ее закопали в землю и оставили лежать там, а сами ушли, потому что Надин умерла и теперь она должна лежать под холмиком свежей земли. Раньше Эраст знал, что смерть – это плохо, что это горе, но теперь он отчетливо понял, что значит, когда человек умирает. Это значит, что его больше не будет, совсем не будет. А еще он понял, что смерть есть на самом деле, что все умрут когда-нибудь…и отец, и Николь, и он сам…все, и плакал от страха и непонимания, почему же так несправедлива жизнь. Почему она заканчивается тем, что люди уходят навсегда? Мир, казавшийся ему таким замечательным, таким радостным и веселым, оказался совершенно иным. В нем было предательство, обман, в нем было зло и смерть. Эраст понял, что люди обманывают друг друга, обманывают жестоко и подло, не из-за чего, просто потому что им так захотелось. Он узнал впервые, что не все люди хороши, что они способны совершать зло… И это было страшно, и горько, и он не понимал, совсем не понимал, как теперь можно жить, зная все это. Зная, что когда-нибудь однажды все умрут… А еще он очень злился на Надин. Злился беспомощно и наивно – за то, что она ушла, за то, что не захотела остаться…. Что-то мешало ему прижиматься к Белле, которую он судорожно обнимал за шею, исходя горькими слезами первой в своей жизни потери. Что-то врезалось ему в бок острым краем. Он запустил руку в карман и вытащил маленькое зеркальце с серебряной розой на крышке – подарок Надин. Эраст всхлипнул и от злости и обиды замахнулся, чтобы выбросить зеркальце. Надин предала его…подло, нечестно, несправедливо предала! Посмела уйти неизвестно куда, в то время, как он остался здесь. Детские пальцы сжали зеркало изо всех сил, и Фандорин опустил руку. - Я никогда не буду предателем, Белла – прошептал он, хватаясь за шелковистое собачье ухо – Обещаю. Я никому не позволю причинять людям зло, слышишь? Я буду бороться. Обязательно буду. Всегда. Но Белла только дышала и смотрела на мальчика преданными карими глазами. Он погладил ее по голове и осторожно открыл зеркальце. Уходящее солнце плеснуло в гладкое стекло и по деревьям заплясали яркие золотые блики солнечных зайчиков. «Возьми на память обо мне. И пускай им самых красивых солнечных зайчиков» Слеза, сорвавшись с мальчишеской щеки упала на зеркало, вспыхнув на мгновение бриллиантовым блеском.