Эфемерно

*** Змеи шипят и скручиваются в клубок. Дразнят длинными языками. Я бы мог задушить его. С-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с. Змеи щурят красивые глаза и ехидно шипят. Задушить его и не видеть больше этих глаз. С-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с. Змеи точно смеются надо мной. Думают, у меня кишка тонка расправиться с ним. С-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с. Змеи отворачиваются от меня с презрением. С-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-слабак. Руки сами зарываются в его светлые волосы. Слабак. Это точно. Идеальное личико чуть морщится, малыш еще не хочет вставать. Глажу его по лицу, касаясь, не касаясь, в миллиметре скользя рукой от шелковой кожи. Слегка. *** Малыш так молод, что это почти неприлично. Малыш так красив, той эфемерной, юношеской, особенной красотой. Она рассеется с возрастом словно дым, черты лица станут грубее, резче, появится щетина. Но иногда, сквозь возраст и проблемы, когда он улыбается, будет то ли в чертах, то ли в глазах проскальзывать в нем прежний мальчишка. Женщины будут от него без ума. А он от них? Кому могло вообще прийти в голову, что с такой милой мордашкой можно быть таким убежденным дамским угодником? Я сразу заподозрил, что это все напускное. - Ты не расскажешь мне о своих планах, малыш Кид? - Не называй меня так! - Не дуйся, детка. Пойми, я не хочу навредить тебе на улицах, но если наши пути опять пересекутся, я никому не дам заподозрить лишнего... - Мне не нужна твоя жалость. Столкнемся - бей в полную силу. Малыш Кид не из тех, кто просит пощады. Зато из тех, кто оставляет записки утром вместо себя. "Это была опасная херня, candyboy! Твой наркодилер." Забавный, красивый малыш. Малыш, который знает слишком много, в том числе и мой старый ник в сети. Кто же мог слить малышу в его нехитрой биографии столько интересной, сладенькой информации? Наверное, это был тот, кто прижимал малыша к любой горизонтальной, а чаще все же к вертикальной поверхности, и шептал голосом сладким, как у одного информатора, любившего болтать на районе по поводу и без, вбивая в малыша все эти знания четкими, ритмичными движениями худых бедер. *** Взъерошенный, удивленный, злой совсем чуть-чуть, но все еще чертовски красивый малыш отважно принял мой вызов, он действительно был готов умереть. "Кто бы мог подумать, что я сегодня умру!" - стучало в его глазах. Он знал, чем заканчиваются поединки со мной. Он бы не удивился, если бы это случилось раньше. Он бы не удивился, если бы это был кто-то другой. Он так смотрел на меня, такой взгляд я видел потом только, когда он впервые снимал свою одежду передо мной. Глупо было думать, что для мальчика это все впервые, он слишком хорошо целовался. Он целовался. И целовался. Иногда казалось, что он так увлекался поцелуями в постели, что забывал, зачем он там вообще оказался. Мне приходилось мужественно думать о сводках акций и последних налоговых политиках, принятых в нашем государстве и направленных на... На что они вообще могут быть направлены? А не о том, что мог еще вытворять этот наглый язык. Ему сдаешься с первых минут. Он всегда первый залезал мне в трусы. В этом его не опередить, поэтому иногда мы просто дрочили друг другу. Я никогда не видел ничего более сексуального, чем его губы, обкусанные мной, припухшие после оральных ласк во всех местах. И платок с шеи он иногда не давал снимать, потому что "ты искусал мне всю шею и на ней живого места нет, ублюдок"! Кроме шеи у малыша было много других аппетитных, еще не пострадавших частей. Руки, грудь, живот... Он на меня всегда дурно влияет своим языком, работая им с такой самоотдачей, с таким удовольствием, что хочется самому это сделать, почувствовать, от чего твой партнер заводится так быстро. Чертов пацан вечно сосет мятные леденцы, и от него ими за квартал несет. Когда я ему впервые принялся доказывать, что от ненависти и отвращения за пять минут не кончают, он впервые научил меня целоваться с леденцом во рту. А потом улыбаться друг другу. А потом отсасывать ему за эту улыбку. Просто потому что его улыбка слишком красивая, за нее хочется дарить дорогие подарки, делать приятно, всё, что угодно, лишь бы ему было хорошо, лишь бы видеть ее чаще. Черт. С этими детьми вечно проблемы. *** - Все понятно, Роччи, ты влюблен! - Да, нет, ну что ты, я же сегодня с тобой. - Ага, ты сегодня весь день говоришь про своего нового мальчика и грызешь мятные леденцы. Не знаю, почему последнее меня смущает больше, чем твои рассказы. - Потому что мой язык неповторим, и ты не можешь выкинуть его из головы. - Теперь я не могу выкинуть из головы язык этого мальчишки благодаря тебе, кстати. - Ты не по его части. - Да? Почему ты так уверен, что он не трахает никого в свободное от тебя время? - Об этом неприятно думать. - А представь, кто-то другой трахает его! - Ты отвратительна. - С детьми одни проблемы, да? *** - Погоди! Я придумаю, как смогу расплатиться с тобой! По-другому... Дай мне время! - Тебе не нужно время, парень, тебе нужен я. У этого мальчишки такие глаза. И губы. И язык. И руки. И талия. И шея. Неудивительно, что он вечно носит на ней платок, я бы сам заворачивал эту красоту в пару слоев ткани. Слишком изящная, слишком длинная, слишком горячая. *** Малыш сражался отважно и отчаянно и... на удивление хорошо. Недостаток силы он компенсирует скоростью, хитростью. Он чертовски ловкий этот парень. Про него поговаривали, будто его всему научил Орихара. Ключевое слово - всему... Черт. В такие минуты хочется прикрыть глаза рукой и от души похохотать. Или разбить пару стен своей головой. Или не своей... Я ревную. Как же это по-детски, малыш заразил меня своей молодостью. Как же это банально. Как неприятно. Я могу оставить весь город в руинах, чтобы увидеть тебя еще раз в своей постели. Я могу. Могу. Но ты так отчаянно молод. И так безнадежно влюблен в свою гетеросексуальность, которая не менее отчаянно трещит по швам, когда кончаешь в моей постели. А может ты трахался еще и с пацаном, про которого все время говоришь, которого так защищаешь и оберегаешь, словно он брат тебе? Микадо. Еще и по имени вечно. Молодежь совсем распустилась, позабыв все приличия. Ты уходишь домой, когда туман укутал фонари прочной шалью. Ненавижу предрассветную дрожь. Утреннею промозглую сырость. Весь день теперь ловить себя на глупой улыбке при мыслях о тебе. Ты в воздухе, которым я дышу. В мыслях. Перед глазами. Может, сойти с ума? Тогда можно будет поселиться с тобой на берегу океана, слизывать соль с ключиц и встречать рассветы вместе. И больше не видеть, как твоя кровь капает на асфальт. Там не будет асфальта. Представляешь, какая глушь? Нельзя так больше. Мне чуть крышу не снесло от этой картины, где мы вместе, но для этого нужно окончательно свихнуться, а я пока в своем уме. Представляешь, какой дурак? *** - Останься. Изящная ладонь вздрагивает в моей руке. - Мы так не договаривались. Ночую я дома. Почти звериный оскал. - Как скажешь, малыш Кид. Тишина, светлые волосы на затылке забавно торчат, часы тикают назойливо и громко. Нет сил терпеть. Выброшу их сегодня. - Почему ты с ней? - Это личное. Не ревнуй. Сладкий мальчик гораздо лучше умеет бить словами. И взглядами. Скажет гадость и смотрит на меня с любопытством. Покажешь, как тебя от этого корчит? Нет? Тогда лови еще. Не ревнуй. Я не ревную. Не ревную тебя, мальчик, не к этой девочке. Я всегда подозревал, что у вас чисто дружеские отношения. Вы выросли из этой детской наивной влюбленности. И ты уходишь. А я не знаю. Весь день не знаю, куда мне деться от твоих волос. Теперь каждая выбеленная башка вызывает у меня предоргазменные судороги. Хорошо, что я живу в Японии, тут пока не так много блондинов. В Европе я бы сошел с ума. И так еле держусь. *** - О, Господи, ты вообще устаешь, а? - Не в постели с тобой. - Ужасно. - Не переживай, мальчик, всё когда-нибудь проходит. - Когда? - Когда мы чуть-чуть привыкнем друг к другу, сначала захочется разнообразия в позах и сценариях, потом в партнерах. Все эмоции так эфемерны. Ну, а пока... Наслаждайся.