Ее парадоксы

Однажды Скалли говорит Хэнку, что больше науки верит только в судьбу и ее «длань, дающую», а в каждом человеке, по ее мнению, можно найти массу загадок и тайн, если уметь и хотеть искать их. Он, кажется, тогда просто тушит в пепельнице очередную сигарету – рыжая морщится от ее еле слышного шипения и поднимающихся к потолку едких, задыхающихся клубов дыма – и смеется, но однажды, неожиданно для самого себя начинает искать эти загадки в подруге, действительно их обнаруживая. Дома у Даны он не видит ни одной фотографии членов ее семьи и это, однозначно, первая ее странность, первый парадокс, удививший его. Женщины, привык думать он, любят разную милую чепуху, - керамические фигурки котят или щенков, цветы в вазах и кофе в постель – а в рамках вешают изображения своих пухлощеких младенцев и дочек, больше похожих на куклы, чем на живых людей. У него самого на рабочем столе – фотография Карен, своей улыбкой согревающей, кажется, даже через стекло, а по стенам, особенно в спальне – смеющаяся Бекка со своей собакой, Бекка в начальной школе с дурацкой прической и в аляповатом платье, (этот снимок она всегда ненавидела) Бекка, Бекка, Бекка… У Скалли в доме пустые светлые стены, а в гостиной сиротливо висит пейзаж норвежского леса, явно подаренный кем-то из знакомых и оставленный из вежливости; каждое воскресенье она достает из большой коробки на шкафу старые полароидные снимки Малдера, родителей и совсем крохотного Уилла, а глубокой ночью засыпает на подушке, насквозь промокшей от слез. На тумбочке у Скалли стоит аквариум, но там ни рыб, ни воды - только пластмассовый игрушечный водолаз, стеклянные камни и потертые стенки с трещинками, шепчущие о старости и былых утратах. Видя взгляд Хэнка, она говорит, что рыбки умерли совсем недавно, а купить новых или убрать аквариум она, с ее-то работой, так и не собралась – он в ответ кивает, делая вид, что поверил ей, хотя камни на дне давно серые от прилипшей к ним пыли, а банок с кормом и вовсе нет. В выходные Муди приносит ей двоих сомов и рыже-полосатого клоуна в полиэтиленовом пакете, запускает их в воду, ставит фильтр и строго наказывает ей, как шкодливой девчонке, говорить ему, если что-то в маленьком рыбьем доме пойдет не так. Дана, вопреки ожиданиям, не сердится – она улыбается, лукаво приподнимая уголки губ, и благодарно сжимает его руку менее крепко, чем обычно при приветствии. - В мое отсутствие сам их будешь кормить, - насмешливо говорит она Хэнку и, тряхнув медной копной волос, выходит на кухню, оставляя его наедине с выпуклым из-за воды и стекла пластмассовым водолазом. Скалли, он знает точно, любит собак, а они любят ее, но она все равно не хочет и не заводит никого из четвероногих друзей. Однажды она встречает Хэнка и Бекку на улице, прогуливающих щенка, которого однажды просто принес дочери Муди, не объяснив ни ей, ни Карен, где его взял; собака девчонки смиренно садится у ног рыжей коротышки и позволяет гладить себя, лижет шершавым языком протянутые руки, виляет хвостом и довольно поскуливает, как не встречала никогда ни отца, ни мать, ни даже саму хозяйку. «Вау», - только и говорит Бекка, невольно раскрыв рот от изумления, а Хэнк слышит в ее голосе ноты зависти, перемешанные с восхищением и уважением – Скалли тоже их слышит, но не подает виду, продолжая бережно чесать за ухом чужого пса. - Я боюсь, что мою собаку и на этот раз кто-нибудь съест, - отвечает Дана на незаданный вопрос Хэнка, а потом просто идет к себе домой, помахав девочке и мужчине рукой на прощанье. Когда Бекка приезжает к отцу в очередной раз, то сама же предлагает позвать «ту маленькую рыжую женщину» и поиграть с собакой всем вместе, приятно удивляя Муди. Хэнк видел однажды - у Скалли на пояснице татуировка змеи, пожирающей свой хвост, и щедрая выгоревшая рыжая россыпь звездочек-родинок по всей спине и рукам. Он приходит к ней без предупреждения в пятницу вечером, а она стоит у бассейна в своем дворе спиной к нему, одетая в открытый зеленый купальник, и вытирает полотенцем мокрые рыжие волосы. Он специально вздыхает протяжно и громко, чтобы она обратила на него внимание и обернулась. - Муди, клянусь богом, если ты все это время был у меня за спиной, я скину тебя в бассейн прямо в таком виде, - сердито говорит ему Дана, а ее темные влажные пряди, облепившие худое веснушчатое лицо, кажутся ему угрожающе шипящими маленькими змейками, куда более реальными, чем вытатуированное изображение. Хэнк поднимает над головой руки, жестом признавая капитуляцию, и говорит, что если бы она попросила, он и сам бы запросто прыгнул в воду, только сушить и гладить его одежду пришлось бы потом ей. - Не могу же я идти по улице в одних трусах, да еще и мокрых, - притворно возмущается он, хотя они оба прекрасно знают, что на самом деле может. - Довольно смелое место для тату, - все-таки решается на свой риск заметить он, прежде чем ее еще покрытая каплями воды спина окончательно скрывается под опущенной блузкой. – Если говорить о рисунках на теле, я скорее ожидал увидеть бабочку у тебя на лодыжке, а не змею, жрущую саму себя. - Это Уроборос, символ вечности, - говорит Скалли, опустив голову и все еще стоя спиной к нему, - я болела раком, Муди, и раз уж мне оставалось немного, я хотела сделать что-то невероятно безумное даже для себя, в том числе и это, – она оборачивается и смотрит устало и грустно, склонив голову на бок, разметав по плечам подсохшие ржаво-медные волосы; Хэнк дружески обнимает ее – она прижимается к нему в ответ все еще чуть настороженно, а ему кажется, что он чувствует мокрую каплю, скатившуюся по ее телу под его рукой и тонкой блузкой. Может быть, если ему очень повезет и боги будут куда более милосердны, чем сегодня, он увидит и ее прекрасную татуировку, и окружающий ее выгоревший космос из родинок еще раз, но точно спустя время. Многим позже он окончательно убеждается, что Скалли и правда не разрешает называть себя по первому имени, да и его почти никогда так не зовет. «Это слишком личное», - строго говорит однажды она, тяжело вздохнув, а он и не спрашивает, понимая, что она точно не проронит больше ни слова - Скалли почти не рассказывает о себе, в ней много загадок, недомолвок и закатывания глаз, обрывающих каждые новые вопросы. Она – врач и католик, и это то малое, что вообще можно о ней сказать, что она позволяет знать о себе; от нее чаще всего пахнет чем-то там от «Chanel», (он однажды случайно натыкается взглядом на туалетный столик и видит крохотный стеклянный пузырек духов) а тон любимой помады называется «Красное вино», источая при этом аромат вишни, а не пьянящего напитка. Хэнк думает, что у Скалли самая прекрасная улыбка из всех, что он когда-либо видел - Скалли кажется ему сломанной однажды, как разбитая фарфоровая чашка, а у сломанных людей улыбки самые светлые. По-настоящему счастливо она улыбается редко, отчего ее радость для него становится вдвойне драгоценнее, чем радость почти любого из его окружения – исключая, пожалуй, Карен и Бекку. В Дане много загадок, много скрытого за семью замками и упрятанного в самый темный угол души; Хэнк иногда думает, что он - первооткрыватель каждой из ее парадоксальных черт, хотя чаще ему приходит в голову, что это все-таки совсем не так. Он как всегда абсолютно случайно выясняет, что Скалли любит апельсины, и считает своим долгом перед уже привычным вечерним визитом зайти во фруктовую лавку и купить ей парочку, хотя в этом приятно щиплющим ноздри цитрусовом запахе уже давно утопла почти что вся ее кухня. Дана сидит у себя на барной стойке, свесив ноги, и вертит в руках сочный цитрус, уступающий все-таки ее волосам в рыжине, а он – на табуретке напротив нее, очищая кожицу с фруктов из стеклянной вазы; катящееся за горизонт красно-бурое солнце из открытого настежь окна лижет теплом и светом ладони Скалли, покрытые мелкими веснушками, а он достает из кармана сигарету и, встав, подходит к плите. - …Мастерство не пропьешь, хотя я, как перебрался сюда из Нью-Йорка, все отчаянно стараюсь это сделать, - продолжает ранее начатую фразу он, пока сине-рыжий огонь на мгновение окутывает кончик сигареты, поджигая, а потом Хэнк снова возвращается к табуретке, вазе с фруктами и своему стакану виски. Чуть удушливо, терпко и горько пахнет свежими апельсинами; этот запах до краев наполняет головы вперемешку с запахом спиртного, заставляя думать только о нем - весь мир меняет форму и превращается в душный оранжевый фрукт с твердой, горчащей коркой. – За нас, за хороший алкоголь и за солнце, которое заходит и зажигается заново каждый день. - И за писателей, абсолютно несправедливо не считающих себя таковыми, - насмешливо фыркает она, и ногти протыкают рыжий цитрус с кислящей коркой, делая аромат фрукта во сто крат сильнее, заставляя его проникнуть в каждый уголок ее кухни и еще глубже – в головы их обоих. Они сидят вместе до темноты, до поздней ночи, то и дело ведя молчаливый диалог, все больше и больше пытаясь докопаться до настоящей сути друг друга; Скалли как-то говорит, что в каждом человеке есть масса своих потайных дверей и секретов, а он с прилежанием ищет в ней каждый из них, надеясь, что никогда не исчерпает все без остатка.