Я твой YA

Я был в Берлине. Мои друзья и родные разъехались и оставили меня одного. Мало кто выдержал бы меня дольше, хотя, вроде бы, ничего особенного я не делал. Пару раз сорвался по пустякам, бывает. Даже не бухал особо, традиционный бокал вечером перед сном. Иногда курил траву. Много рисовал. Почти все время, когда не портил чью-то шкуру чернилами. Разговаривал меньше, чем обычно. Все чувствовали это напряжение в воздухе. А потом собрали вещи и уехали. Квартира казалась пустой с непривычки. Слишком большой, тихой и пустой. Я шел в мастерскую и марал холсты набросками, в которых едва угадывались изломанные тела и искривленные лица. Никаких деталей, никакой проработки — очень важно было выплеснуть все, что приходило в голову, и как можно скорее. А то вдруг зависал перед белым листом и сидел так до темноты, не мог даже руку поднять, сам себе казался мошкой в янтаре. Приходили люди, приносили с собой суету и разговоры, приносили деньги — я бил им татуировки. Мне казалось, я нормально жил. Просто умотался, хотелось немного отдохнуть. Остановиться. Подумать. Что самое интересное, я так ни о чем и не подумал. Помните историю о том, как курица жила с отрубленной головой? Как быть, если ты проснулся и понял, что ты и есть та самая курица. В тот день мне позвонил Мирон. — Дима, нам нужно встретиться, — просто сказал он. Нет, лучше бы ты мне пулю в сердце выпустил, братишка. Я взялся рукой за столешницу и считал до пяти, потому что вдруг осознал, что эти месяцы жил без какого-то очень важного органа. — Тебе нужно со мной встретиться? — уточнил я. В такой постановке вопрос звучал совершенно иначе. Честнее. — Мне нужно, — Мирон даже спорить не стал. — Я никуда не поеду. — Я знаю. Поэтому я сам к тебе приехал. Открой дверь. Несколько секунд я правда обдумывал расклад, при котором я остаюсь тихо-тихо сидеть в квартире, Мирон думает, что меня нет, и уходит. Потом я положил трубку. Он и правда стоял за дверью. Очень серьезный, собранный, с заострившимся лицом и почти до гладкости выбритым черепом. Он прошел мимо меня и увидел открытую бутылку на столе. — Это не для гостей, — сказал я. — И ебать тебя я не буду. — Я знаю, — повторил он. — Я здесь по делу. Мне нужна татуировка. Я заплачу, сколько хочешь. Я решил пропустить ту часть, где я не понимаю, с какого хера он пришел за этим ко мне, а он начинает приводить идиотские причины. Он уже начал подбирать их у себя в голове — я слышал, как там ворочаются шестеренки. У меня не было настроения для перепалки, поэтому я просто пошел в мастерскую. Мирон удивился, но последовал за мной. Когда он снял верхнюю одежду, а потом и рубашку, я понял, почему он пришел ко мне и зачем татуировка. На груди, с левой стороны, у него было несколько свежих, но уже заживших круглых шрамов. Как будто кто-то тушил об него бычки. У меня защемило сердце. Я отвернулся и стал готовить инструменты. Или только притворялся, потому что несколько секунд я просто ничего не видел. Судя по звуку, Мирон застелил кушетку и лег. — Никто это со мной не делал. Я сам. — Да мне как-то похеру, — я пожал плечами. — Что там тебе нужно, принцесса, цветочек, сердечко? — Просто черная полоса. Он смотрел на меня, когда я начал работу. Это меня отвлекало. Мне казалось, что он улыбается, но когда я поднял голову, ничего подобного не заметил. Я привык, что люди, которым я бью, болтают. Со мной или в телефон, в перископ, в скайп. Мирон молчал, да и мне с ним говорить не хотелось. Комнату наполняло только прерывистое жужжание машинки в моей руке. Полосы света на полу становились длиннее. В конце концов, Мирон закрыл глаза. Лицо у него в целом было расслабленное, только временами непроизвольно подергивалось — когда было особенно больно. Через какое-то время он перестал напряженно задерживать дыхание. Мне показалось, что он уснул. Тогда я почувствовал необходимость прерваться. Отложил инструмент и закрыл лицо руками. Не знаю, сколько я так сидел. Потом услышал, как скрипнула кушетка. Мирон сел и обнял меня поверх того кокона, который я вокруг себя выстроил. Он уперся твердым подбородком мне в макушку. От его тела шло тепло, и в какой-то момент мне даже стало жарко. Я отодвинулся, заставив его расцепить руки. — Ложись. Твоя черная полоса еще не закончилась.