Добро пожаловать в Нью-Йорк

      Ее волосы развевались на ветру, а в глазах тысячами огней отражался Нью-Йорк. Прекрасный, особый город, который никогда не спал. Ванда кричала что-то про запах Нью-Йорка и воздух Нью-Йорка. Она была по-детски восторженной, как ребенок счастливой и как ребенок открытой.       Вырваться на одну ночь с базы было прекрасной идеей. Ванда думала, что все нелегально, и порой, глядя на него с безумством в глазах и юностью в крови, она восхищалась их маленькой проделкой. Они сбежали на ночь из дома, никому ничего не сказав, взяв без спроса какую-то дорогую машину — им словно по шестнадцать. Но Ванда не знала, что Вижн не сам все придумал.       Стив подсказал ему: ни Вижн, ни Ванда не видели Нью-Йорка ни разу в жизни, да и они просто не могли позволить Ванде хандрить. Да, возможно не время веселиться, но разогнать грусть, подбирающуюся к ней, они были просто обязаны. Остальное Вижн сделал сам. Нашел самые интересные и красивые места в Нью-Йорке, поспрашивал ненавязчиво команду о том, что они больше всего любят в этом городе, и, составив маршрут, внес последнюю поправку, когда Стив рассказал ему о его любимом старом мюзикле. Все было на руку — темнело сейчас рано, все разъехались по делам, так что в семь вечера Вижн постучал в дверь комнаты Ванды и сказал, что её ждет сюрприз. Когда через пять минут она вышла на улицу к обусловленному месту, Вижн отметил стереотип о долгособирающихся девушках неверным, потому что Ванда спустилась очень быстро, да и выглядела при этом просто прекрасно. Миленькое красное платье завораживало, а ее улыбка не позволяла отвести взгляд.       Она села в машину рядом с Вижном и в нетерпении пролепетала что-то быстро, но Вижн почему-то до сих пор смотрел на ее улыбку и не смог разобрать ее слов.       — Так что за сюрприз? — повторила Ванда вновь, заинтересованно глядя на Вижна.       Он повторил ее жест, приподняв уголки губ, и ответил:       — Мы с тобой ведь совсем не видели Нью-Йорка и просто обязаны это исправить, — Ванда, кажется, была готова захлопать в ладоши от восторга. Она — просто ребенок в теле взрослой девушки. Может и сильная, но только когда контролирует себя, как только эмоции становились слишком сильными — не важно, радость, как сейчас, или страх, как тогда, в битве, перед Клинтом — она тут же становилась похожей на ребенка. Вот и сейчас, радость и предвкушение настолько овладели ею, что она была похожа на дочку Клинта больше, чем когда-либо.       Вижн выехал на трассу и нажал на газ, может это самую малость и выходило за рамки его кодов и правил движения, но, в конце концов, началась их ночь, когда все можно, да и другие машины на этой дороге встретить тяжело.       Они неслись по городу, скрывшемуся в ночи, но не прекратившему очаровывать с каждой секундой все больше и больше. Кажется, даже, светлее чем днем — повсюду сияние вывесок и рекламных щитов, воздух пропитан этим светом и атмосферой ночной жизни, поэтому Ванда высовывалась из окна, не боясь упасть, поднимала руки вверх, наслаждаясь тем как ветер, развевающий ее волосы, скользит сквозь пальцы.       Она была такой забавной. Такой милой. Она была очаровательнее этого города, даже не стоило и сравнивать. Вижн не знал, почему думает так, но он был уверен в этом, как в теореме Эренфеста, так что он просто верил мыслям, возникающим в его голове при одном лишь взгляде на эту девушку. Какой она была? Символ свободы, не как огромная леди с факелом в руке. Она была символом внутренней свободы, потому что для нее перестали существовать преграды. Она была символом детства, почему нет? Ванда была символом веры и надежды, об этом не стоило и говорить. Она — символ терпения и спокойствия, и в то же время — безудержных, бушующих эмоций, которые невозможно узнать и предугадать. В ней было все прекрасное, что было в человечестве, а сама она скрывала в себе все тайны истории. Она — человек, поэтому она так не понятна?       Нет. Она такая одна, однозначно определил Вижн. Таких, как она, больше нет, и никогда не найти. Чудо человеческого мира — ни один из них не похож на другого.       — Наша первая остановка — мюзикл на Бродвее, — оповестил Вижн Ванду, которая поняв, что автомобиль затормаживает, села на свое место. Припарковавшись, он поправил галстук и выскочил из машины, чтобы открыть для Ванды дверь. Она выпорхнула из автомобиля и взяла его под руку. Так странно. Так приятно. Так тепло. — Это один их самых старых мюзиклов в Нью-Йорке. Его постановку видел Стив еще до того как пошел на войну! У них даже есть музей афиш в коридорах второго этажа.       Вижн шептал ей на ухо уже сидя в зале. Все начнется через минуту.       — Мы же посмотрим на них, да?       Он согласился, улыбнувшись. Почему-то рядом с Вандой улыбаться хотелось постоянно. Такого еще никогда не было. Это хорошо или плохо? Хм, она сама улыбалась сегодня вечером не переставая, а судя по показателям, чувствовала себя просто отлично, так что странное желание смеяться и улыбаться как можно сильнее и ярче просто не могло быть плохим.       Когда они выходили из Бродвейского театра, Ванда, все также держа его под руку, восхищалась без остановки, прыгала перед Вижном, и смотрела на него с блеском в глазах. Мюзикл и, правда, был замечательным, чудесные песни и танцы, поразительная атмосфера старого театра и старого Нью-Йорка, старой жизни и старых устоев. До безумия интересно, поразительно, прекрасно в исполнении лучших актеров и актрис. Когда они сели в автомобиль, машин на дорогах стало гораздо меньше. Они снова могли летать по Нью-Йорку, и Вижн ездил по самым красивым ночным улицам, колеся по городу. Пусть он выбирал и не самые короткие пути, зато они оба заряжались атмосферой ночной жизни города.       Кажется, меньше чем через час они вышли на Таймс-сквер, и первые несколько минут Ванда оглядывалась, не в силах поверить в реальность.       — Когда показывали виды по телевизору, я не верила, что так бывает, — прошептала Ванда восторженно.       — Ну как, бывает? — спросил ее Вижн, взяв за руку.       — Это даже в миллионы раз прекраснее! — воскликнула девушка, а Вижн подумал о том, что прекраснее, чем она, никогда не будет даже Таймс-сквер.       Ванда прожила всю жизнь в полуразрушенном умирающем городе, познавшем архитектурное уродство. Ее не пугали каменные джунгли, вовсе нет. Она, может, и не была жительницей мегаполиса, но находила все эти рекламные щиты и яркие вывески действительно прекрасными. Красота их века, неподдающаяся описанию.       Они шли по площади, каждую секунду оглядываясь и озираясь. Столько разных людей, каждый из толпы становился произведением искусства. Ни один не был похож на другого, но Ванда с Вижном все же выделялись среди толпы. Повсюду было много таких же, как они, озирающихся и неспособных поверить в действительно немыслимую красоту особого города. Это не просто один из городов Америки — это сама по себе маленькая страна, живущая своей жизнью и никогда не спящая. Здесь сотни наций и языков, а одна минута, проведенная на улицах города, никогда не будет похожа на другую. Нью-Йорк — не просто город, это стиль жизни, настроение души. Назвать это великолепие человеческого мира просто городом, уравняв со всеми остальными серыми бетонными лабиринтами, просто не поворачивался язык.       Какой-то парень выхватил Ванду из рук Вижна, и начал с ней танцевать — всего на несколько секунд, заряжая атмосферой и ее, и Вижна, и толпу вокруг. Он вернул Ванду синтезоиду и они почему-то продолжили танцевать. А тот парень двинулся дальше по площади, танцуя с другими парочками. С каждой секундой все больше и больше людей танцевало, смеясь и признаваясь в том, что делать они этого не умеют. Забавный и несинхронный флешмоб. Здесь вся сила и чудо было не в точности движений, а в единстве настроения и общности разных, незнакомых друг другу людей.       — Кажется, мы не зря сходили на мюзикл, — произнес Вижн, и Ванда засмеялась, повторяя движения тех американок, на которых смотрела час назад.       — Это так весело! Я совсем не умею, — призналась Ванда, смеясь и кружась в танце вместе с Вижном.       — Это не имеет значения, ты двигаешься прекрасно, — подбодрил ее Вижн, замечая, что они — в самом центре внимания. Кажется, их лица мелькали даже на некоторых интерактивных рекламных щитах площади. Не имело значения. Главное — здесь и сейчас. А в «здесь и сейчас» были только он и Ванда. Прекрасная, открытая Ванда, забывшая про все печали. Она была совершенна, красива. И Вижн хотел только того, чтобы «здесь и сейчас» стало их навсегда. Невозможно, но ведь людям свойственно мечтать? А ради нее почему-то хотелось стать человеком. Хотелось, очень хотелось.       Безумные танцы и прошлый миг уносился куда-то вдаль, а они стояли на площади, Ванда с пиджаком Вижна на ее плечах прижималась своей спиной к его груди. Стало прохладно, но уходить не хотелось. После этой площади, полной безумной жизни, настоящего сердца города, казалось, что ничего настолько прекрасного в жизни уже не будет.       Они побрели по кварталам города, взявшись за руки. Вернулись в машину, но решили оставить ее тут и прогуляться пешком. Хотелось ощущать Нью-Йорк каждой клеточкой тела, вдыхать особый воздух, смотреть на такие разные улицы и кварталы одного города. Они, не торопясь, как думала Ванда — бродили, Вижн же знал, что ведет ее к определенной цели. Эмпайр-стейт-билдинг, второе по высоте здание в Нью-Йорке. Он хотел провести ее на самый верх. Последняя деталь — увидеть город с высоты птичьего полета и окончательно влюбиться.       Когда они дошли до здания, шпиль которого терялся где-то в темном небе, было уже далеко за полночь, но ни один их них не чувствовал усталости. Вижн предполагал, что на это неспособен, Ванда же зарядилась энергиями на Таймс-сквер, однозначно, ставшим ее любимым местом в мире. Они проскользнули мимо охранников и дошли до лифтов, поднимающих на смотровую площадку. Поднялись на последний этаж и дальше, по лестнице еще выше. Он подал ей руку, первым выбравшись на крышу, и она, сделав только один шаг, в изумлении приоткрыла рот.       — Многие, наверное, подумали бы, что я жалею о своем участии в экспериментах Гидры, но нет. Ни капельки. Если бы не Штрукер, я бы не стала частью вашей команды. Не было бы ни тебя, ни меня настоящей. Была бы просто Зоковийская девочка и ее брат, двое нищих, вечно перебивающихся на какие-то сворованные деньги. Если бы не Штрукер, я бы никогда не оказалась здесь, — произнесла вдруг Ванда и взглянула на несколько обескураженного Вижн. — Спасибо ему за это, но все же прекрасно, что он мертв.       Вижн улыбнулся, услышав ее последние слова, и они, крепко держась друг за друга, подошли к самому краю. Они сидели на краю крыши, Ванда своими плечом касалась плеча Вижна. Так просто теплее.       Он достал из заранее приготовленного тайника в бортике крыши бутылку шампанского и пару бокалов, Ванда смогла лишь ахнуть и улыбнуться. Через минуту они, держась за руки, смотрели на ночной город. Он был поистине бесконечным. Там, где заканчивались яркие ночные огни сияющего города, вовсе не заканчивался Нью-Йорк. Кажется, его конец был где-то там, далеко, за облаками и горизонтом.       — Ты скучаешь по нему? — спросил Вижн тихо, глядя на Ванду, она смотрела куда-то за горизонт, в темно-синее, черное небо, и, вполне возможно, думала о брате.       — Да. Но он хотел бы, чтобы я жила. И я живу, — ответила она, пожав плечами. — Не время грустить. Я просто обязана попробовать все то, что он не успел.       — Отличный жизненный настрой, — кивнул Вижн.       Ну как, как, как она его так очаровывает? Невозможно. Он уже так много раз за сегодня подумал о том, что она прекрасна, но только сейчас понял, что это слово не выражает ничего по-настоящему. Ванду невозможно описать. Он мог лишь любоваться.       Она тоже взглянула на него своими большими, карими глазами и улыбнулась.       — Присоединяйся, — ответила она. — Думаю, тебе тоже стоит попробовать жизнь на вкус.       И они как-то синхронно, или только ему так показалось, потянулись друг к другу. Секунда — между их лицами не больше дюйма. Секунда — он двигается еще ближе к ней. Секунда — его губы прикасаются к ее, и здесь все так, как с танцем, осталось только признаться в том, что они оба этого не умеют.       Первый поцелуй. Ночной город. Прекрасное на вкус шампанское. Разряженный воздух. Ночная тьма, скрывающая их ото всех. И не секунда, не миг, а целая вечность. Вечность для них двоих.