Фосфор

Что-то происходит с ней, с ними, в тот первый раз, когда Кайло Рен вторгается в ее мозг, и Рей в ответ вторгается в его. Жуткая связь черным цветком расцветает между ними, соединяя души, сплетая сознания шелестящими шепотками. Лепестками мерцающей тьмы связь ласкает их изнутри. Извращенная. Прекрасная. Рей ненавидит ее. … Это настоящая битва, их поединок среди снегов. Рей, неуверена, необучена; ее отвлекают агонизирующая боль его жутких ран и адские крики, рвущиеся изнутри. Грех отцеубийства раздирает Кайло Рена изнутри, и Рей презирает его, но глубина его презрения к самому себе и ее собственная неопытность смущают ее. Их ярость смешивается, и вот она уже не знает, где кончается она и начинается он, особенно когда они сталкиваются грудь в грудь, выдыхая боль и усталость друг другу в губы. Рассекая его лицо, она рассекает свое; и когда расщелина разделяет их, Рей чувствует земную агонию внутри, но это ее агония, и она выдыхает с облегчением, и ненавидит его, но зияющая дыра между ними причиняет боль. Рей кричит. … Проходят годы, прежде чем они встречаются снова. Ничего не меняется – она чувствует его, он чувствует ее. Их объединяют боль, пытки и обучение силе – даже столько световых лет, столько галактик спустя. Они словно бы никогда не расставались, и она собирается его убить. Эта мысль делает ее счастливой. Эта мысль делает ее потерянной. … Он всегда сражается с ней без маски. Как в первый раз. Ей хочется, чтобы это было не так. Заснеженные планеты. Пустынные планеты. Цветущие планеты и покрытые горами планеты, жаркие и дождливые. Планеты все одинаковы, когда Рен и Рей кружатся в безумном танце смерти. Их движения все те же, постоянны; сменяются лишь локации и изменяются их лица. Жизнь выжгла молодость с его лица (о, и Рей боится даже думать как, хотя она знает, все знает), покрыла морщинками щеки, сделала подбородок и лоб тяжелее, жестче. Адский огонь пылает в его глазах, и шрам, которым она его наградила, рассекает его лицо неровным следом безумия. Только его губы сохранили мягкость; что-то мимолетно-нежное читается в их изгибе. Его волосы непослушны, обрамляют его лицо и мешают Рей, не дают пронзить его сердце и закончить все. А на себя… на себя она давно уже не смотрела в зеркало. Но она чувствует, что ожесточилась. Ее сердце стало как кремень. … Так продолжается вечность… и совсем недолго. Перестрелки и взрывы, бомбы и битвы, его голос, пробивающий бреши в ее разуме, и люди, рассыпающиеся пеплом вокруг них. Война отвратительна. Рей бросается вперед и атакует все яростнее, жаждет ощутить его уязвимость, и бездумный гнев плещется в ее глазах. Она не представляет, что же делает с ним кусочек ее, запертый в его сознании. Он, должно быть, его ненавидит. Ненавидит ее. Так и должно быть. … Она начинает скучать, когда его нет рядом, когда он не пытается ее уничтожить. Но, на самом деле, он всегда с ней – беспокойно мечется в клетке ее разума как разъяренный зверь, мечтающий о побеге. Как и она сама беспрестанно расшатывает прутья, обрамляющие ее тюрьму внутри его сознания. Но сейчас, когда безумие зашло так далеко, освободились бы они, если бы действительно могли? Стали бы? Рей не знает. … Что она знает точно, так это то, что пути назад нет, она непоправимо испорчена в тот день, когда впервые убила ради него. Он всего лишь солдат, пехотинец, которому вдруг повезло оказаться рядом с врагом (Всего лишь? О, нетнетнет…), да, но он ее пехотинец, он на ее стороне, и Рей убивает его, потому что иначе ее демона (ее рыцаря) вырвут из ее сердца, и одна мысль об этом… невыносима. Кайло Рен смотрит на нее, в ее безумные глаза, и улыбается – на его зубах кровь, его взгляд похож на взгляд дикого зверя. Насмешливо склоняет голову, словно благодаря за спасение, разворачивается и уходит, оставляя ее рыдать в грязи. До встречи, Несущая свет, – проносится шепоток в ее сознании, лаская так нежно и так безжалостно, что Рей почти выворачивает наизнанку. Она ненавидит себя за это неправильное предвкушение (встречи), не проходящее даже тогда, когда она баюкает голову поверженного солдата на своих коленях. Это ее вина. … Они одержимы, и ее даже не удивляет, что однажды он целует ее вместо того, чтобы попытаться снести ей голову с плеч. Вероятно, это не удивляет и его. И да, они трахаются так, словно бы все еще пытаются убить друг друга. Кровоподтеки раскрашивают ее кожу там, где касаются его руки; она кусает его до крови. Она запускает пальцы в его волосы, выдирая; темное торжество горит в его глазах, когда она стонет – от удовольствия и боли. Очередная схватка, в которой нет победителя. Как обычно. У нее не остается сил даже на то, чтобы ненавидеть себя. … Она давно сбилась со счету, сколько же раз это происходило, и это уже не важно. Они лежат, переплетенные в объятиях на мокрой земле, и она поглаживает его там, где ей больше всего нравится, где он наиболее уязвим. Чувствует его мимолетное, осторожное, ускользающее чувство удовлетворенности, счастья, проникающее в ее разум. Или это ее чувство. Рей уже не знает. – Пообещай мне. Он так редко говорит с ней вслух, что она даже поворачивается, чтобы взглянуть ему в глаза, хотя до этого встречалась с ним взглядом только когда хотела убить. – Что? Ей кажется, что он читает ее мысли, и, конечно, так оно и есть. – Пообещай, что ты меня убьешь. Она хочет рассмеяться ему в лицо, но вдруг чувствует, что он говорит серьезно. Его искренность задевает ее заледеневшую, почерневшую душу, и Рей чувствует, как увлажняются ее глаза, будто бы кровь проступает в них. Он отводит взгляд, так поспешно, словно бы вид ее слез отвратителен для него, словно бы он вдруг видит всех призраков прошлого, преследующих ее, и не может на них смотреть. Но нет, от них нет спасения, только не тогда, когда он видит ее насквозь, ее разум и ее душу; не тогда, когда он сам внутри, в ее сознании – скованный, мечущийся, яростный. Когда он с ней. Он давно уже все знает. Ее призраки давно стали его призраками, а его – ее, и некоторых они делят на двоих (Отец!). И от этого нельзя отстраниться, нельзя отгородиться; это разъедает их кислотой, ледяной рукой вытягивает жар их жизней. И внезапно вопрос «Почему?», эхом отражающийся в ее сознании, перестает быть важным. Она знает, конечно, знает, и он знает. Знает, кто они друг другу. К черту его. К черту ее. В ад их обоих. – Да. Обещаю. А ты, убьешь меня? Он ничего не обещает ей вслух, но его согласие триумфальным эхом звучит в ее сознании. На мгновение связь между ними словно вспыхивает, и Рей ясно видит, кем они могли бы быть, если бы не были противниками. И если бы то, что они вместе, не было так противоестественно. Против всех законов природы. Конечно, он желает смерти им обоим. Он касается ее щеки – с тенью нежности. Кажется почти печальным, и Рей понимает – он тоже это видел. Уходи. Не могу на тебя больше смотреть. И Рей уходит. … А после все еще более жестко, отчаянно, жестоко. Она впивается ногтями в его плоть, целуя; он оставляет синяки на ее ребрах, удерживая ее под ним. Рей нравится так. … А потом все заканчивается. … Даже смерть не пожелала коснуться его лица, смягчить черты. Оно все такое же – словно бы высеченное из гранита, изборожденное линиями, отмеченное яростью. Рей хочется прижать к себе его тело, коснуться ледяного лба и завыть, как безумная, как сумасшедшая, раздирая ногтями свое лицо, вырывая сердце из своей груди. Ей хочется отомстить (кто сделал это с ним; кто посмел; я уничтожу его; я обещала, что это буду я; я обещала), но она не делает ничего. У нее нет времени. Битва гремит вокруг нее, и она успевает только скользнуть пальцами по его волосам, переступая через его мертвое, израненное тело – навстречу бойне, навстречу смерти. Потому что она нарушила обещание, данное ему, и он нарушил обещание, данное ей. Потому что она мертва, если он мертв. Рей касается глухой пустоты внутри, места, где когда-то был он. Его выдрали с мясом. С кровью. И душа ее уже гниет, разлагается. Гниль расходится по телу. Рей ненавидит его, и любит его, и без него ей недолго осталось. Она не хочет жить долго. Рей завершит начатое.