***
В то утро у меня было приподнятое настроение и легкая, но назойливая головная боль, поэтому лекции я решил пропустить. Один раз можно. В парке распускались почти на глазах листья и пели птицы, и будь у меня с собой блокнот, я написал бы чудесную сказочку о том, что кроме меня, той девочки и еще кого-нибудь достойного в мире никого нет. Все остальные мертвы. Все остальные свободны. В парке из всех скамеек вдоль дорожки была занята только одна. Те, кому не хватает адреналина в крови, прыгают с парашютами или дрессируют крокодилов. Я подсаживаюсь на улицах к незнакомым людям. Этакий способ развлечься и полюбоваться на смесь страха и раздражения в чужом взгляде. Длинноволосый неимоверно тощий парень, по которому сразу и не скажешь, что не девушка, равнодушно поднимает голову, сверкает на миг темными глазами и снова утыкается в книгу. С этого момента мне становится интересно. Если и есть что-то, что я умею на уровне выше среднего - так это говорить о незнакомых мне книгах. Я не знаю, почему так вышло. И никто не знает. - Фантастика? Парень косится на меня и отворачивается. Я мог бы обидеться, но мне уже слишком любопытно. - Скажи, что ты думаешь о том, как авторы описывают устройства огнестрельного оружия в своих книгах? - пытаюсь нащупать почву для разговора, пока безуспешно. Мальчишка - ему лет семнадцать, не больше - вздыхает и спокойно, будто нисколько не удивляясь непонятному собеседнику, с расстановкой объясняет: - Оружие меня не интересует. Это слишком скучно. Я читаю для того, чтобы пополнить свой воображаемый мир новыми деталями. Оп. Ух ты. Это еще интереснее, чем я предполагал, и если он надеется таким образом отделаться от меня, то здорово просчитался. - Дай угадаю, государство, основанное на чести, доблести и дружбе? Он смотрит на меня уже с интересом. Пытается что-то объяснить, но для меня это уже неважно. Кажется, я нашел то, что мне нужно. Странный парнишка опять не удивляется — или не показывает удивления — когда я приглашаю его домой. Удобно бывает иногда жить одному — собака не считается. Всю дорогу до моей панельной пятиэтажки мы разговариваем о воображении. Мальчишка оказывается отличным собеседником, и я незаметно для себя самого рассказываю ему о девочке с такими же тараканами в голове. Он понимающе кивает и улыбается тонким, почти безгубым ртом. - Не боишься? Обычно такие люди, как я, обожают заманивать детей в темные переулки и убивают. В лучшем случае. Твои родители не расстроятся? Безразлично хмыкает и качает головой. - Я из детского дома. Вот оно что. Тем лучше. Дома я предлагаю ему чай и, пока он молча глотает цейлонский, тихо сматываюсь в комнату. Достаю из тумбочки веревку, чуть не падаю со стула, пока ищу на шкафу скальпель. Кажется, у меня дрожат руки. Выдыхаю и возвращаюсь на кухню; невзначай интересуюсь, как зовут мальчишку. Получаю такой же равнодушный ответ — Грей. Ему подходит — серые волосы, серые глаза. Даже футболка (на три размера больше, чем надо) — и та серая. Не забавно ли. Грей сидит спиной к кухонному столу. Делаю вид, что хочу достать что-то с верхней полки, бесшумно подкрадываюсь к нему сзади. Когда я заламываю его руки за спину, то больше всего ожидаю криков, ругательств, сдавленных просьб отпустить. Грей почти не сопротивляется и молчит. По его глазам я вижу, что от меня ожидалось нечто подобное. Впрочем, какая разница. Так даже лучше. Вталкиваю его в спальню и придавливаю к кровати. Перематываю запястья веревкой, параллельно приподнимая руки выше. Грей прогибается в спине и молчит. Мне чудится понимание и принятие в его молчании. Знаешь, Грей, в чем проблема? Я не злой. Я просто не могу оставаться в стороне от людей, у которых в голове есть что-то кроме банковских кредитов. Надеюсь, ты догадаешься, что мне не нужно твое прощение. Крепко затягиваю узел — Грей тихо сопит, вдавленный в матрас. Приподнимаю его голову за волосы и смотрю в глаза. Серый взгляд спокоен. Ненадолго. Греевы ноги ненормально худые и длинные, джинсы потертые и с крохотной дыркой под левым коленом. Перематываю их внизу, так, чтобы нельзя было пошевелиться. Привязываю остаток второй веревки к спинке кровати, переворачиваю Грея на бок, обхожу кровать. Он лежит спиной ко мне и дышит так ровно, будто спит. Если честно, это начинает раздражать. Если честно, это больше похоже на игнорирование, чем на выдержку. Я киваю сам себе и хватаюсь за связанные запястья. Улыбаюсь и тяну их вверх — медленно-медленно. Грей так же медленно складывается пополам, сгибая ноги и сминая покрывало. Когда наклоняться ему уже некуда, останавливаюсь на полминуты. В таком положении руки еще не должны болеть. Могу поклясться чем угодно, он будет потрепан, но здоров. Снаружи. Ласково, почти нежно глажу его по выступающей косточке и поднимаю руки еще на пару сантиметров. Грей утыкается лбом в колени и наконец-то жмурит глаза. Еще немного вверх. Сдавленно шипит и кусает губы. Выше. Он пропускает на вдохе стон и пытается вырваться — слабо, не особо в себя веря. Я придавливаю его руки в таком положении, думаю немного и опускаю их вниз. Немного, но Грей перестает морщиться. Обрезком веревки привязываю его руки к противоположной спинке, так, чтобы можно было шевелиться, но выпрямиться — никак. Выхожу из комнаты и ерошу шерсть Артура. Шепотом извиняюсь и запираю его на кухне, чтобы не особо мешал. Он умный пес, не обидится. Возвращаясь в спальню, я вижу уже совсем иную картину, будто мальчишку подменили кем-то другим, пока меня не было. Грей извивается на кровати, дергая руки из петли и стирая запястья чуть ли не в кровь. Заглядываю ему в глаза и вижу бесконечную и беспомощную злость. Вот это уже намного лучше. - О... отпусти, - хрипит он, поднимая голову. Боже мой, усмехаюсь, у нормальных людей и шея-то так не выворачивается. Я наклоняюсь над ним и легонько тыкаю пальцем под выпирающие из-под кожи ребра. - Нет. Интересно, знает ли он, какой чудесный у него сиплый голос? Цепляю его запястья, резко поднимаю вверх — возможно, мне кажется, но суставы скрипят, — Грей морщит переносицу и тянуще-низко стонет. Восхитительно. Я отвязываю веревку — ту, что стягивает руки — от спинки; он долго распрямляется, будто боясь испытать еще большую боль. Зря боится, кстати — суставы у него не выбиты, четвертый курс медицинского не даст мне соврать. Грей вытягивается на кровати, и тут оказывается, что эта кровать сильно короче его. Признаться, мне становится немного обидно — пока мы шли к дому, разница в росте не была заметна, но сейчас я понимаю, что Грей выше меня на полметра. Не меньше. Ну, вот и славно. Люблю высоких людей. Перекладываю его на спину — от короткой вспышки небезразличия не остается и следа — и придавливаю длинные волосы коленом. Боже, спрашивается, где выращивают таких вот ненормально худых и красивых людей. Дыхание Грея сбито — ключицы вот-вот прорвут кожу. Тянусь к тумбочке за скальпелем: в его глазах появляется и тут же исчезает страх. Но я не злой. Я не буду тебя убивать. Лезвие невесомо касается кожи, царапина немногим шире ножа. Она медленно наливается красным и еще немного расходится в стороны краями. Те идиоты-люди, которые режут вены, ничего не понимают в красоте. Что может быть прекраснее таких вот красных нитей на ключицах? Слышите, люди, боящиеся трахать жизнь? Скажите мне, что может быть прекраснее зажмуренных глаз и тихого шипения-шелеста? Кажется, я смотрю ему в лицо долгие часы — и не могу перестать. В голове бьется одна и та же мысль — где, где такие рождаются? - Ты человек вообще? - спрашиваю тихо и, дождавшись недоуменного, все еще прощающего взгляда, нежно касаюсь губами чужого лба. Он медлит пару секунд и, внезапно кивнув, так же ласково целует меня в кончик носа. И это так мило, что, не будь я мной, расплакался бы. Это так правильно, что будто и не я пять минут назад выламывал его руки из плеч. Эй, люди. Да-да, вы, боящиеся чихнуть не по правилам. Я не злой. Я просто Грея люблю. Правда. Я не виноват.***
Мы сидим на балконе и рассуждаем о важных вещах мирового масштаба. Грей — о том, что хорошо бы купить мороженого на ужин. Я — о том, что... Да. Редко, но встречаются среди людей стоящие личности. ...Следующая мысль пронзает меня раскаленной спицей. Стараясь ничем не выдать своего волнения, поворачиваюсь к Грею и спокойным голосом спрашиваю: - Знаешь, что удивительно? Тебе всего семнадцать, а ты уже такой мудрый. Не расскажешь, где рождаются... Грей косится на меня и хмыкает. - Мне двадцать два, - всматривается в мои ошеломленные глаза и звонко-звонко смеется. Мне двадцать три. Я люблю трахать жизнь. Я не злой. У меня есть самый теплый в мире брат. И это так мило, что не будь я мной, не выпускал бы его из объятий. Да, впрочем, что мне мешает.