Исповедь

Какое громкое слово «смерть». Оно раздаётся эхом в голове и стучит набатом в висках, стоит ей произнести его вслух. Она редко говорит его. Ещё реже обдумывает его смысл. Ей больше нравится заменять острую и режущую слух пафосом и напускной заносчивостью фразу «я хочу умереть» на более тихую и менее эмоционально окрашенную «я хочу прекратить всё это». Но на задворках сознания еле слышно неизменно добавляется ещё одна фраза, о которой она старается не задумываться. Уж слишком эти слова пропахли жгучим отчаянием и сгнившей надеждой на лучшее. «Я не хочу жить» — вдох, и словно отравленный газ разъедающий изнутри, наполняет израненные лёгкие и на выдохе обжигает искусанные губы. Вряд ли кто-то может подумать, что у неё есть проблемы. Она слишком искалеченная внутри, чтобы быть искренней снаружи. Все имеют право на секреты, никто не вправе обвинить тебя, что ты носишь слишком кривую маску и играешь роль не по сценарию, написанному кем-то из зрителей, кем-то, кто никогда не видел, что происходит за сценой, там, за кулисами. Все имеют право на секреты. Её секрет в том, что под истёртой тканью школьной формы и избраслеченными руками скрыты исполосованные запястья. Как это банально, правда? Она не понимает толком, зачем это делает. Она честно пробовала дать ответ. Может, чтобы однажды ошибиться и надавить на лезвие слишком глубоко, не останавливаясь, миллиметр за миллиметром вниз, едва доходя до вены. Может, чтобы привлечь внимание — обычно так говорят о суицидниках. Да, холодно, с презрением, говорят за спиной, пожирая глазами. Да, не хватает. Вот только она никак не хочет, чтобы этот человек знал о том, что миниатюрный канцелярский ножик в её школьном пенале уже не отмывается от засохших и загустевших багряных разводов, въевшихся в потемневший металл. А может, чтобы больше не видеть окровавленные руки прямо за школьной партой. Может, однажды ей захотелось проверить, насколько галлюцинации отличаются своей красочностью от действительности. Она смотрит в зеркало каждое утро, морща лицо, потому что от обиды больно сводит скулы и щиплет в глазах. В голове звучит обвинительные ругательства и грязные упрёки — «Твоё тело должно гнить в земле, а не мозолить всем глаза». Закрыть уши было бы слишком странным действием, выдающим её со всеми потрохами, поэтому она просто закрывает глаза и так жалко, почти скулящим шёпотом умоляет ехидные голоса в своей голове заткнуться, взамен обещая, что больше не будет есть. Для достоверности даже завязывает на не спешащем заживать запястье красную нитку. Нет, не как символ загаданного желания. Как символ этой до одурения желанной болезни — анорексии. Раньше, когда-то давно, она смеялась над таким, мол, насколько нужно ненавидеть себя, чтобы с таким упорством заниматься саморазрушением и так истязать своё тело? Теперь, она знает насколько. Она ходит с назойливыми одноклассниками в буфет, где продают сладкую воду и выпечку. Девочка рядом с ней, больше неё в объёме килограмм на восемь, но это не утешает и уже давно прекратило подстёгивать самолюбие. А какой смысл? Равняться нужно на лучших, а не потешать своё эго тем, что есть кто-то, хуже тебя. Девчушка смеётся, рассказывает какую-то ерунду и устремив голодный взор на плюшку, не глядя протягивает деньги продавщице. Правильно, а чего смотреть? Она-то уже все цены в буфете знает. Одноклассница мнёт в руках жирный пакет, а её спутница, оттягивая рукава вниз, пытаясь скрыть свежие полосы, пьёт воду. Она смотрит, как девочка напротив с аппетитом уплетает хлебную сладость, и её мутит от мысли, что при срывах — она выглядит точно также: не умеющая усмирить животные рефлексы ничтожество. В горле встаёт ком, а в глаза словно насыпали раскалённого песка. Ей не хочется думать, что вчера они вместе смеялись и ели эти же плюшки. Приходя со школы домой, обессиленная она падает на кровать и проваливается в глубокую тёмную пустоту. Она просыпается резко подскакивая на месте, наклоняясь вперёд, сбивая смятую нагретую простынь. Кажется, её ждёт очередная ссора с родителями, которые вне себя от того, что она вместо уроков нежится в кровати. Она не знает, как объяснить родителям, что ночью она не спит из-за кошмаров. Ещё, она не знает как объяснить, что она просто любит сон. Нет, не потому что это отдых. Потому что сон уж очень похож на смерть. Она не знает, как это объяснить. Она и не пытается. Они не поймут. Рука привычно тянется к спрятанному за углом кровати лезвию. Может, на этот раз всё закончится?