Птичья стая

Санджи курит одну за одной. Дымит, не прекращая, со стороны иногда кажется, что у него в легких бушует пожар; Чоппер грозит обследованием, Зоро, узнав о новом огненном ударе, ухмыляется: «Что, эро-кок, посеял зажигалку, вот и пришлось выкручиваться?» Санджи тогда смерил его презрительным взглядом и даже бить не стал, хотя шутка, на самом-то деле, неплохая. Санджи умеет курить где угодно, только фильтр прикусывает зубами во время боя и страшно злится, если какому-нибудь горе-мечнику вздумается срезать кончик сигареты. У Санджи запах табака пропитал одежду, кожу и волосы, он, не прося прощения, закуривает при девушках и терпеть не может, когда намокают спички. А еще Санджи наблюдательный и довольно неплохо соображает. В сочетании с единственной пачкой сигарет на пиратском судне, пусть даже это Санни, - страшная сила. Первым сигарету у Санджи стреляет Луффи. Вытаскивает, ничтоже сумняшеся, из рук, смотрит доброжелательно – мол, ты теперь мой кок, изволь делиться, приказ не обсуждается – затягивается с серьезным лицом. Санджи так изумился тому, что мальчишка не закашлялся, что даже спрашивать не стал, мол, что за фигня? Отдал крутившемуся рядом Усоппу всю пачку, благо там оставалось несколько штук, и эти двое потом до вечера шатались по кораблю, с важным видом поднося к губам сигареты – как и положено прожженным морским волкам. Санджи краем глаза наблюдал за этим ребячеством, местами даже забавным - вот только Луффи совсем не по-детски вытягивал сигарету в несколько мощных вдохов. Потом-то стало понятно – и это, и многое другое. Брат научил. Старший. Ага. Нами – самая красивая женщина в мире, думает Санджи. И самая умная. И больше всех заслуживает счастья после всего, что ей пришлось вынести. Если бы вместо горы золота ей нужно было его сердце, он бы преподнес ей его собственными руками, встав на одно колено. И что прикажете делать, когда девушка твоей мечты дожидается, пока все уйдут из камбуза, и, опершись на стойку, смущенно просит закурить? Что, что… Достать сигарету из-за уха жестом фокусника, положить мягким жестом в холодную ладошку и проницательно заглянуть в глаза – как же так, Нами-сан? Конечно, вы можете делать все, что пожелаете, но… Нами улыбается, и, опустив глаза, объясняет: - Понимаешь, Санджи-кун… Я впервые покидаю Кокояши, не думая о том, что может случиться, пока меня нет. Я всю жизнь хотела рисовать карты незнакомых островов, а теперь наконец-то свободна, представляешь, как это? Девушка вдруг переходит на шепот, Санджи наклоняется к ней, смотрит на ее сияющее лицо: - Мне кажется, Бельмере-сан гордилась бы мной. А еще я думаю, что она проводила меня и… Знаешь, что я вижу, когда вспоминаю ее? Дым среди мандариновых деревьев. Санджи кивает, вручает ей коробок спичек и потом слушает, как дверью Нами неумело прикуривает. В темноте видно, как дым закручивается вокруг листьев деревьев, пока Нами прощается с матерью. Мысленно Санджи рисует первую отпущенную на свободу птицу. Потом был Зоро. Зоро приперся на камбуз ночью, когда Санджи, занимаясь новым рецептом, засиделся допоздна, и поначалу, кажется, даже не заметил своего вечного противника – как же, заметишь хоть что-нибудь, двигаясь на крейсерской скорости к шкафу с выпивкой. Фигня, конечно, Санджи отлично знает, что Зоро замечает все и всегда. Если речь не о его собственном положении в пространстве, конечно. Тем не менее бесцеремонность мечника повара бесит, и неслабо, поэтому он нарочито громко кашляет, привлекая внимание старпома, и роняет на стол ручку от неожиданности: Зоро, оборачиваясь к нему, пошатнулся. Пошатнулся. Зоро. Тут нужен вра.. – да нет, какой врач, нужно звать всю команду сразу, чтоб посмотрели на не виданное доселе: вдрызг пьяного мечника, который с трудом держится на ногах. - Ты чего, водоросль? – осторожно спрашивает Санджи, глядя в подернутые мутной поволокой глаза. – Решил, пусть по венам течет спирт? Или жизнь стала не мила и ты возжелал грохнуться в алкогольную кому? Зоро ухмыляется пьяно и как-то нехорошо. Неприятно, честно говоря, ухмыляется, уж на что Санджи привычен ко всяким гримасам, и то встает неторопливо, как бы разминаясь, и глаз от Зоро не отводит – ну, на всякий пожарный. Мало ли, что это чудовище удумает, разбирайся потом. - Дай выпить, кок, не будь задницей, - на удивление членораздельно говорит «чудовище», опершись – о господи – для устойчивости на стену. Ладно, он, может, и выглядит жутко, но одновременно … ужасно забавно. Санджи кивает ему: - Садись давай, - достает бутылку сакэ и стакан; чуть поколебавшись, ставит рядом второй, и Зоро одобрительно кивает. Спустя полчаса Санджи, пытаясь в третий раз наполнить свой стакан, с удивлением находит бутылку опустевшей, а себя – увлеченно что-то рассказывающим, и мысленно аплодирует сам себе. Браво, докатились. Теперь мы, значит, пьянствуем с непрошибаемо тупой водорослью, что дальше-то? Водоросль между тем сидит, уставившись в потолок, и вряд ли настроена на коммуникацию с внешним миром, так что Санджи закуривает в надежде привести в порядок голову, и Зоро тут же встряхивается и тянет руку, мол, и мне дай. При этом у него лицо человека, решившего за ночь прокутить все свое состояние – типа, была не была и будь что будет. Азарт, равнодушие, пьяная расслабленность и что-то типа отчаяния – дикая смесь, особенно в этом случае, так что Санджи еще раз спрашивает: - Маримо, ты что, решил не трезветь никогда? В переводе на человеческий это означает, ясное дело, «эй, что у тебя случилось, я встревожен и обеспокоен». Зоро сначала выдергивает из рук Санджи сигарету, пару раз затягивается и отдает ее обратно. Кок возмущенно пыхтит, но достает из пачки новую и протягивает мечнику, и только тогда он начинает говорить. Про женщин. Ну, точнее, про одну конкретную женщину. - Эта свихнувшаяся любительница мечей, такая … черноволосая, мелкая, в очках и страшно неуклюжая… - Ее зовут Ташиги, - прерывает Санджи, - и она вовсе не неуклюжая, не смей так говорить о леди, в ее движениях есть особенная грация… - Вот-вот, - невесть с чем соглашается мечник и усмехается, - так и знал, что начнешь что-то такое… А меня она страшно бесит. Выводи из себя одним своим видом. И я даже не могу толком сражаться с ней! - Так ты это… из-за нее? Сказать, что Санджи удивлен – не сказать ничего. Пьяная голова толком не соображает, но на простейшие умозаключения ее вполне хватает, так что … Зоро пьет из-за женщины, серьезно, да это сюрреализм какой-то! - Не из-за нее, эро-кок, - преувеличенно устало вздыхает мечник. – Просто она один в один похожа на мою знакомую. Которая умерла десять лет назад. Ровно. Тут Зоро открывает новую бутылку и, закинув голову, ополовинивает ее прямо из горла. И продолжает все так же четко, только немного медленнее. -Так ни разу и не победил ее. Столько пытался, и ни разу, хотя, конечно, каждый вечер громко орал, что уж завтра-то – непременно… И знаешь, что она мне как-то ответила? - еще глоток. – Сказала, мол, когда-нибудь конечно победишь. Потому что ты мальчик. Я на нее страшно злился, в итоге мы с ней вместе принесли клятву, а потом она взяла и умерла. Упала с лестницы, вот так просто, и нет больше никакой будущей величайшей фехтовальщицы Куины… Десять лет назад. Такие дела, кок. Наверное, если бы мечника попросили сейчас пройти по узкой доске, он не смог бы сделать и шага, вот только глаза у него ясные. Хочет забыться, но не может. Санджи наливает сакэ в два стакана, и они молча выпивают его в память о мечнице по имени Куина. Потом Санджи, оставив сигареты на кухне, уходит спать, все так же не говоря ни слова, потому что не знает, что сказать. Лежа в своем гамаке, он прокручивает в голове слова Зоро о девочке, которая была его прошлым, и вспоминает: а думал ли он когда-нибудь, что у дурацкого газона было хоть какое-то прошлое, кроме бесконечных погонь за неудачливыми пиратами с кровожадной ухмылкой на лице? Когда Санджи, щурясь от головной боли, приползает с утра на кухню, запах табака и алкоголя еще не успевает выветриться. Кок распахивает настежь окна и двери и видит, что Зоро стоит, держась рукой за борт, и пялится на воронье гнездо, очевидно прикидывая, способен он туда сейчас забраться или нет. - Держи, - Зоро не делает ни малейшего движения, когда голос кока раздается из-за спины. Конечно, он же всегда знает, есть рядом кто-то или нет. Санджи протягивает ему бутылку и пару сигарет. Зоро пару секунд смотрит на повара вдумчиво и серьезно, а потом кивает: - Спасибо, - и хватается за канат свободной рукой. Санджи отправляется готовить завтрак, поглядывая в оно, и вздыхает с удивившим даже его самого облегчением, когда Зоро благополучно скрывается в гнезде. Эта птица в голове Санджи скрылась за горизонтом, тяжело взмахивая окровавленными крыльями. - Вы бы только знали, Санджи-сан. Вы себе даже представить не можете, честное слово! – говорит Робин, а Санджи просто смотрит ей в лицо и думает: «О, меллорин, если вам нужны веревки, можете вить их из меня. В неограниченном количестве.» Еще Санджи думает: раньше Робин была красива. Теперь, когда она свободна, она ослепительная. Ошеломительная. Он никогда не видел Боа Хэнкок, но уверен, что прямо сейчас Робин затмила бы и ее. Просто в ее глазах больше нет черной тени отчаяния, плечи подняты, фигура расслаблена – Робин гордится тем, что жива, и не ждет ножа в спину, и красит это ее необычайно. - Я рад, что ты снова с нами, Робин-чан, - Санджи тепло улыбается, потому что знает: любовь его Робин не нужна, а вот друзья нужны, как никогда. Друзья и чашка хорошего кофе. Вокруг вповалку спят утомившиеся участники вечеринки, где-то в углу методично уничтожает выпивку Маримо; Санджи то и дело ловит нежный взгляд Робин, направленный на закопавшегося в сладости Чоппера – из горы конфет торчит только синий нос малыша и его драгоценная шляпа. Это и вправду то, что ей нужно – спокойное дружелюбие, отгорающие остатки праздненства и… - Кок-сан, могу я попросить у вас сигарету? - Разумеется, Робин-чуаан, – с готовностью отвечает кок, - позвольте мне… И вовсе огонек зажигалки не дрожит в его руках. А если и дрожит, то нет в этом ничего такого, он готовил несколько часов подряд. Черт возьми, он просто безумно рад видеть ее живой и счастливой. Сигарета смотрится в изящных пальцах Робин как-то неправильно, и Санджи жалеет, что у него нет мундштука: наверное, ей бы это пошло. Но самой Нико, похоже, это совершенно неважно. - Понимаете, Санджи-сан… В последний раз я могла позволить себе роскошь открыто пройтись по улице двадцать лет назад. О чем-то большем и говорить не стоит – знаете, все эти подростковые девчоночьи радости, вроде платьев, вечеринок и прочего прошли мимо меня. Не то чтобы они были мне нужны, просто… Каждый след, который я оставляла, - как пуля, которую я выпускала себе же в спину. Окурок и чашка кофе – все равно, что разрядить пистолет в висок. Санджи понимающе кивает. - А теперь… ну, нашему капитану ведь не страшны пули, правда же? - Не только этому резиновому балбесу, Робин-чан, - веско добавляет Санджи, подливая ей кофе. - Да. Не только. Взгляд девушки выискивает членов команды пиратов Соломенной шляпы, а потом задерживается на спине скачущего перед своими ребятами киборга. Робин улыбается задумчиво и очень легко, и Санджи почти слышит, как трескается ледяная корка океана ее сердца. Его собственное сердце затопляет несколько даже болезненная нежность, и, чтобы отвлечься, он представляет целую стаю птиц, сбежавших от птицелова. Черных, изящных и синеглазых. - Йохо! Кок-сан, вы лучший повар из всех, кого я встречал, ваша еда буквально тает во рту! Хотя есть ли у меня рот, йо-хо-хо! Санджи все еще неуютно из-за того, что Брук – скелет. Впрочем, он готов с этим смириться после того, как вчера раскрасневшаяся Нами отплясывала под одну его песен, увлекая в танец всех, кто попадался под руку – Санджи в том числе. Вечеринки после победы – такая штука, случается всякое. Санджи философски решает, что есть в мире ребята и пострашнее живого скелета – особенно раз уж стряпня кока ему по вкусу. Правда, ему все еще интересно, куда вся эта еда девается, но на этот случай есть вечная присказка: это, черт бы его побрал, Гранд-лайн, если ты решил, что чего-то здесь не бывает – поищи еще раз. Брук залпом выпивает бокал вина, откидывается на спинку скамьи, и Санджи вдруг очень четко представляет на его месте весельчака-музыканта, окруженного командой морских волков, которые все, как один, привязались к неразумному китенышу. Судя по всему, его сотоварищи были теми еще психами, неудивительно, что в конце концов он прибился к Мугиварам. А кстати… - Брук, ну и как тебе на нашем корабле? – Санджи действительно любопытно. Никто не признавался, но первое время всем на Санни было как-то… неловко? Неуютно? Нужно было время, чтобы привыкнуть к новому кораблю, а еще – чтобы смириться с тем, что это больше не Мерри. Санджи своими глазами видел, как Усопп, споткнувшись о порог камбуза, ударил в сердцах кулаком о стену и начал произносить какое-то замысловатое ругательство, а потом остановился на полуслове и, честное слово, почти нежно провел рукой по тому месту, куда ударил, будто извиняясь. Усоппу пришлось, наверное, тяжелее всего, но ему же лучше всех ясно, что Санни ни в чем не виновата, потому и он, и все остальные ходили поначалу аккуратно, будто приноравливаясь, преувеличенно хвалили все, за что цеплялся взгляд – будто приручали дикого зверя. Санджи почти уверен, что Санни отвечала тем же, так что понадобилась пара недель, чтобы команда и корабль наконец … ну … подружились? Потому он и спрашивает. Просто не может представить себе, каково это: оставить судно, на котором провел пятьдесят лет. Пусть и безрадостных. - Знаете, Санджи-сан… Ребята иногда говорили мне, что терпеть меня не могут за мои чудачества. Шутили, конечно, но некоторые из них были и правда серьезные ребята. А здесь … не обижайтесь, кок-сан, но, думаю, я вполне могу претендовать на звание одного из самых разумных членов команды. Хотя у меня и мозгов-то нет, йо-хо-хо! Санджи недовольно морщится и думает, что Брук себе, безусловно, льстит, хотя нельзя сказать, что он так уж неправ. За адекватностью – это однозначно не к Мугиварам. - Первое место все равно за Робин-чан, - улыбается он, и скелет тут же кивает так, что, кажется, увенчанный афро череп оторвется от позвоночника. - На самом деле, Санджи-сан… вы представляете себе, каково это? Пятьдесят лет - совсем одному, на мертвом корабле, в облаке тумана, наедине с собой и бесконечными чашками чая… Кок чувствует, как повеяло могильным холодом, и, хотя знает, что быть такого не может, все равно достает сигарету и подносит к ней огонек зажигалки. На всякий случай, мало ли что. Брук вдруг необычайно оживляется. - О, Санджи-сан, между прочим, курение очень вредно для легких! А вот у меня легких нет… Цепкие кости, бывшие когда-то пальцами, выхватывают у Санджи сигарету, и ему остается только смотреть, как скелет набирает полную грудь – хотя груди у него нет – дыма. Через мгновение дым начинает просачиваться через одежду, и повар честно старается не смеяться, но получается не очень. Впрочем, Брук смеется и сам. - Никогда не курил при жизни, - говорит он, наконец успокоившись. – Ребята – постоянно, а мне нельзя, я же музыкант, голос сядет! И снова заливается смехом. В небо в голове Санджи поднимается птица-призрак. Когда Санджи снова видит своих спустя два года разлуки, он счастлив, как, наверное, никогда прежде. Плевать, что первым он встретил Маримо, плевать, что один взгляд на похорошевших девушек грозит ему малокровием – это все совершенно неважно, потому что их повзрослевший, но все такой же дурной капитан отдает команду: «Поднять паруса!», и Санни скрывается под водой. Мир вокруг смоляного пузыря странный, нереальный, невозможный; корабль плывет сквозь него совершенно бесшумно – ни плеска волн, ни криков чаек. Тишина. Санджи шатается по палубе, пялится куда-то в глубину, мечтая о русалках, когда натыкается на Луффи. Маримо тягает железо наверху, Фрэнки носится по трюмам наперегонки с Усоппом и Чоппером, пытаясь не дать им подсмотреть свои новые изобретения раньше времени, Брук подливает Нами и Робин чай в библиотеке, отпуская фирменные шуточки, - короче, все как обычно, вот только Луффи сидит в каком-то углу, вместо того, чтобы носиться вместе с остальными или клянчить еду на камбузе. - Что не так? – спрашивает Санджи без лишних предисловий, присев перед капитаном на корточки. - Что не так? – эхом повторяет Мугивара, наклонив голову. – Все нормально, Санджи, забей! Слух Санджи цепляется за последнее слово, так что он продолжает допрашивать Луффи, пока тот не выпаливает наконец: - Эйс плыл этой дорогой. Повар понятия не имеет, что ему сказать. Но Луффи на то и Луффи, чтобы решать самому. - Дай сигарету, - говорит. Затягивается, выпускает дым, продолжает: - Прикинь, - говорит, - когда мне было двенадцать, Эйс меня застукал с сигаретой. Подрались мы тогда знатно! А потом, уже не помню, как так вышло, мы сидели где-то на чердаке и раскуривали одну на двоих дорогую сигару, и он выпускал струйки дыма из носа и говорил, что он дракон, а надо мной смеялся, что я как будто горю изнутри… А вот смотри, - затяжка, - драконом-то оказался я, - струйка дыма. – А сгорел изнутри… Санджи готов проклясть сам себя. Они оба не трепетные институтки, чтобы плакать и валиться в обморок, но ему кажется, что Луффи только что поделился с ним чем-то глубоко своим, родным, а ему даже ответить нечего. - Да не парься, Санджи, - понимающе улыбается капитан. – Спасибо, что вытащил. Санджи не отвечает, потому что с каждым словом Луффи, мальчишки со страшным шрамом, у него под закрытыми веками все четче вырисовывается силуэт огненной птицы, навечно запутавшейся в чужих сетях. -Эй. Санджи, - капитан смотрит на него очень внимательно, и Санджи обращает внимание: в карих глазах – темные прожилки, похоже на срез дорогого дерева. Ни следа печали нет в этих глазах. Никакой пустоты. Ничего из того, что встревожило кока пару минут назад. - Санджи, если мы поймаем кракена, ты же сможешь его приготовить, да? Напоследок ободряюще хлопнув повара по плечу, Луффи уносится на свое любимое место – высматривать гигантского осьминога. Санджи, наверное, никогда еще не уважал Мугивару больше, чем сейчас, если вообще уважал хоть когда-нибудь. Огненная птица с крыльями во все небо летит быстрее, чем все драконы Нового мира. Когда Санджи вступает в битву за невероятный остров вместе со своей командой, в его личном придуманном небе стоит невероятный гвалт. Сражаться от этого только проще.