У моего любимого, есть чувство юмора. Он, как смешок на похоронах. Ему знакомо всеобщее неодобрение.
Солнце встает рано, медленно поднимаясь из-за спящего леса. Красно-оранжевый шар яркими красками разбрасывает по небесной лазури брызги тонких солнечных лучей, верхушки деревьев начинают переливаться изумрудно-малахитовыми волнами, качаясь на легком утреннем ветру озерным бризом. Любопытные острые лучики пронзают каждую щелочку лесной чащи. Заросли кустов оживают птичьим гомоном.Мне нужно было воцерковить его раньше, Если небеса когда-нибудь вещали, То он их последний настоящий глашатай.
Родной мне человек стоит в нескольких метрах от меня, любуется упругой листвой, которая до сих пор просыпается, скидывая с себя тяжелые капельки росы.Каждое воскресенье мрачнее предыдущего, Каждую неделю свежий яд.
Я мог долго наблюдать, как лес одобрительно шумел листвой, выглядывая из-под облаков, плывущих белыми парусами в бирюзовом небе. Сама матушка Природа дирижировала этим уникальным оркестром, исполняющим симфонию полную гармонии жизни. Но куда было приятнее смотреть на парня, который видит эту картину совсем другими красками."Мы родились больными", — слышишь ты от них, Моя церковь не предлагает отпущения грехов, Он велит: "Молись в опочивальне".
Пит наблюдает за тишиной из-под полуопущенных ресниц. Бессонница мучает его уже несколько долгих недель, а когда силы от пережитой боли кончаются, неприятные и тревожные сны, полные лживых воспоминаний, душат, он хватается за блокнот и вырисовывает то, что мучает его больше всего. Единственное место, где он позволяет себе забыться - лес. Он встречает рассветы и провожает закаты. Пит будто превращается в того паренька шестнадцати лет из Двенадцатого, которым был до Игр."Мы родились больными", — слышишь ты от них, Моя церковь не предлагает отпущения грехов, Он велит: "Молись в опочивальне".
Блондин опускается на землю и запускает пальцы в траву. Ему запрещено снимать наручники для его же безопасности, но разве в этой красе он может навредить себе? Каждое утро, ровно в семь часов, я освобождаю его руки от тугих, словно веревки, наручников, которые оставляют кровавые ссадины на запястьях. Он любуется тем, как роса оставляет холодные дорожки на его грязных от земли руках, улыбается словно ребенок, радуется каждому мигу. Каждому мигу свободы.Единственный рай для меня — Оставаться наедине с тобой, Я родился больным, но мне это нравится, Вели же мне исцелиться. Аминь, аминь, аминь!
Он возвращается в прежней положение, находясь от меня на расстоянии вытянутой руки, наблюдая за пением Соек-Пересмешниц, насвистывая мелодию Руты. Его глаза небесного цвета, ясный, прямой и пронзительный взгляд. Взгляд - рентген, о таком говорят. Парализует меня, заставляя тонуть в этой глубине океана. Горный хрусталь его глаз манит меня и теплом согревает. Два притяжения, ловушки, магнита, звёздочки две, что горят при луне. Смотрю в глаза его и понимаю: в водовороте страсти пропадаю. Аквамарин и неба синь, два озера, как два сапфира. В них заглянуть – и утонуть, вернуться из другого мира.Отведи меня в церковь, Я буду поклоняться как собака алтарю твоего света, Я поведаю о своих грехах, а ты сможешь наточить нож, Даровать мне бессмертную смерть, Боже, позволь отдать тебе мою жизнь.
— Финник? — трясет меня за плечи Пит, вырывая из омута собственных мыслей. — А? Всё хорошо... — кладу руку на его плечо. — Ты что-то хотел? — нежно спрашиваю друга, будто боюсь спугнуть. — Посмотри на меня? — просит блондин, и я покорно выполняю его просьбу. И только сейчас я понимаю, что его глаза, как глаза-хамелеоны: то серые они, когда в душе ненастье. То синие, когда в душе весна. То снова голубые, цвета счастья. Его глаза блестят на солнце, искрясь радостью, согревая мое сердце. Невольно улыбаюсь. — Будь со мной? — мольбою просит парень, положительно киваю. — Всегда, — еле шепча, произношу я.Если я язычник лучших времён, То мой любимый - их солнечный свет. Чтобы сохранить его рядом со мной, Он требует жертв.
Пит дотрагивается до моей щеки, тянет к себе, слегка приоткрыв рот. Он целует меня не агрессивно, легко и нежно. Словно целует тончайшие лепестки роз или трепетные крылья бабочки. Слегка прикусываю его верхнюю губу, немного посасывая, углубляя поцелуй. Он зарывается грязными руками мне в волосы, немного наклоняя меня. Обхватив его шею рукой, намекая, что он может не останавливаться. Наши языки сплетаются, борются за власть, но я поддаюсь напору Пита, отдавая власть в его руки, разрешая доминировать. Наш поцелуй уже не нежный, он наполнен страстью, переполняющей нас обоих.Осушить целое море, Достать что-нибудь сверкающее, Что-нибудь мясное для главного блюда.
— Вдыхай носом, выдыхай ртом, чтобы восстановить дыхание, — советует мне голубоглазый, опуская руку мне на грудь, туда, где бьется мое сердце. Кажется, оно вот-вот сломает ребра и вырвется наружу. Когда я все же восстанавливаю дыхание, его рука скользит ниже, плавно проходя по животу. Жду следующих действий, как тонущий спасательный круг, но блондин лишь улыбается и убирает руку от меня.Что у тебя в стойле? В нас много страшно голодной веры, Это выглядит вкусно, Это выглядит сильно, Это голодная работа.
Пит протягивает большой палец левой руки к моим губам, нежно проводя по контуру. Вновь он главный. От его прикосновений я начинаю дрожать, приоткрываю рот, слишком быстро дыша. Увидев это зрелище, блондин шагнул вперед, сжимая меня в объятиях. Его пухлые губы накрывают мои, а горячий язык властно проникает внутрь. Блондин сладко стонет, но этот звук тонет в безумном поцелуе, завлекшем нас обоих. Пит издевался надо мной, как мог – чуть оттягивал нижнюю губу, прикусывая и тут же лаская, раскрывал мои уста, увлекая мой язык в танец страсти. Я, в свою очередь, неловко отвечал на его поцелуй, дрожа, как осиновый лист. Это просто сумасшествие. Мы забыли, кто мы на самом деле, и где мы находимся. Когда нам обоим уже не хватает воздуха, мы разрываем поцелуй. — Пора идти, — шепчет Пит, протягивая мне руки, чтобы я снова сковал их в наручниках.Отведи меня в церковь, Я буду поклоняться как собака алтарю твоего света, Я поведаю о своих грехах, а ты сможешь наточить нож, Даровать мне бессмертную смерть, Боже, позволь отдать тебе мою жизнь.