Безумие

Из узкого окна превосходно был виден внутренний дворик дворца. Хаскилл почти прижался к стеклу, едва не касаясь его длинным носом, жадно всматриваясь в очертания цветов и грибов яркой, безумной расцветки, росших по идеальной окружности. В самом центре клумбы, примяв траву и роскошные цветы ногами, стоял человек в лиловом камзоле. Человеком, впрочем, его можно было назвать лишь с натяжкой, даже если брать в расчет лишь внешность, а не внутреннюю суть. Новый Шеогорат все еще сохранял детали своего изначального облика – острые скулы, раскосые глаза, тяжелые надбровные дуги и острые уши выдавали в нем данмера. Превращение шло… тяжело. Потребовалось несколько десятков лет, чтобы темно-серый цвет кожи смертного чемпиона приобрел нужный, человеческий оттенок. Волосы побелели сами – седина успела тронуть их еще тогда, много лет назад, когда упал замертво последний рыцарь порядка, гремя броней о разломанную брусчатку Крусибла. Глаза… ничего не удавалось сделать с глазами. Глубокие, темные, синие, как ночное небо – цвет совершенно не свойственный представителям этой расы - они никак не желали меняться, сколь сильно бы ни было влияние Посоха Власти и Дрожащих Островов. Сзади послышалось шуршание платья. Хаскилл узнал ее еще до того, как увидел – по сильному, резкому аромату духов. Аромату, маскировавшему пропитавший все тело Релмины Вереним запах гнили и разложения. - Хаскилл, - магичка склонила голову. Припала рядом с камердинером лорда стеклу. – Дела идут скверно. - Не столь скверно, сколь могли бы, миледи, - монотонным голосом произнес мужчина, не удостоив чародейку взглядом. – Как вы видите… вполне свойственные Безумному Богу занятия. Человек в камзоле внимательно смотрел на стоявший перед ним мольберт. С видом безумного художника – измазанный краской, с кистью, засунутой за ухо. Краска была повсюду – на траве, на одежде лорда, на его волосах и лице. На широких ладонях с длинными пальцами. На сапогах с высокими каблуками, делавшими его хоть чуточку выше. - Я бы не была столь уверена, - Релмина облизнула тонкие губы. – Мой Лорд во время визита в сады плоти… говорил о весьма странных вещах. Хаскилл повернулся. В свете солнца, пробивавшемся через крашеное стекло, он казался совсем старым. Но далеко не настолько, насколько старым он был на самом деле. - О каких же, Релмина, - камердинер безумного бога сцепил пальцы перед грудью в замочек. В глазах у него появилось едва заметное беспокойство. - Об отрубленной голове, Хаскилл. О гниющих телах. При виде одного из моих экспериментов… выпотрошенного и подвешенного за ноги… - Избавь от подробностей, - мужчина недовольно цыкнул. Вид у него был преисполненный омерзения. - Это важно, Хаскилл, - данмерка заломила руки. – Он сначала смеялся… смеялся¸ смеялся, словно он и вправду сумасшедший, а потом заплакал. Навзрыд. Упав на землю и обхватив голову руками, - она снова облизнула пересохшие губы. Темные рубины ее глаз поблескивали тускло и перепугано. – Он говорил что-то о черных руках… Клялся отомстить кому-то. Обещался… убивать… - она закрыла рот ладонью, тихонечко всхлипнув. – Я боюсь, это опять началось… - Не началось, - сухо ответил камердинер. Он пребывал в мучительных раздумьях. Снова уставившись на сосредоточенного пишущего свою картину Нового Шеогората, он отчаянно пытался увидеть в нем какие-то признаки… того, что он – не Шеогорат. Того, что снова проснулся тот, кто не должен был просыпаться. - Ты думаешь, к нему снова возвращается его… старое «я»?.. - Я убеждена, - Релмина тихонечко всхлипнула. Хаскилл снова посмотрел на нее с холодным отвращением. Эта женщина питала страсть к предыдущему лорду. Прониклась любовью и к этому – несмотря на то, как сильно отличался он от того, чью силу унаследовал. Все это было… непонятным для Хаскилла. И неприятным. Он никогда не испытывал ни страсти, ни любви, и не считал себя обделенным. Холодный, бесчувственный, спокойный – он всегда идеально дополнял господина. Был верным слугой, лучше которого Безумный Лорд не смог бы вообразить (какой бы кощунственной не казалась эта мысль. Надо же, сомневаться в неиссякаемом воображении Шеогората!..). Но сейчас… он чувствовал, что подводит Безумного Лорда. Что-то с этим наследником… было не так. - Не может быть, - наконец, после долгого молчания, сказал Хаскилл, удивившись хриплым звукам собственного голоса. – Посох разложил его сущность. Лишил разума. Дрожащие Острова – поглотили его воспоминания… к нему не могло вернуться то, чего больше не существует. Церо мертв. Его личность сгнила, исчезла, от нее не осталось ничего. Церо умер тогда, когда впервые вступил на землю Островов. Шеогорат родился, когда был повержен Джиггалаг. - Тогда откуда все эти воспоминания? А его картины? Хаскилл, ты видел его картины? Хаскилл снова цыкнул. Картины он видел. Неоднократно. Они теперь украшали весь дворец – превосходные, надо сказать, образцы живописи. Годы и десятилетия, потраченные Новым Шеогоратом на обучение дали щедрые плоды. Прирожденный убийца, воин, герой, смертный чемпион – и вдруг оказался талантливым живописцем. - Не вижу ничего дурного в том, что милорд пишет в основном… юношей. С пронзительно голубыми глазами и золотыми ореолами над головой. - И драконы… - …вполне вписываются в интерьер. Я не вижу поводов для беспокойства. - Не знаю, Хаскилл. Этот образ, он явно что-то значит для Лорда. Это – что-то из прошлого… к тому же, он пишет и другое. - Снова эти самые черные руки и выпотрошенные тела? Он – олицетворение Мании и Деменции, Релмина. Неудивительно, что у него весьма широкий… спектр интересов. Чародейка покачала головой, кусая тонкие губы. Снова заломила руки – тонкие, пепельно-серые пальцы переплелись между собой перед глубоким вырезом ее платья. - Ты полагаешь, что это – воспоминания об его прошлом? – Хаскилл прищурился. - Он называл имена. Многие имена. И говорил о некоей Матери Ночи… - Глупости. Раньше Лорд Шеогорат тоже порой называл в бреду названия королевств и имена сущностей… - Хаскилл покачал головой. Нет, этого совершенно точно не могло быть. Да, Церо сопротивлялся до последнего. Хранил крупицы своего воспоминания. Воспоминания которыми столь сильно дорожил – и которые столь сильно ненавидел, но все это ушло. Исчезло, кануло в небытие… О, он весь состоял из противоречий, этот маленький данмер. Этот невысокий, некрасивый парнишка со странными, острыми чертами лица, огромным носом, черными мелкими кудрями и ужасно оттопыренными ушами. Хаскилл, впрочем, не удивлялся его уродству. Не удивлялся и феноменальной самоуверенности. И неимоверной глупости, свойственной любому из смертных. Изумляло Хаскилла то, как сильно его маленький господин цеплялся за ускользающий рассудок. За призраки прошлого, которые не причиняли ему ничего, кроме боли. Он видел, как данмер, с каждым днем все менее походивший на данмера, мечется, в ужасе пытаясь собрать клочки своей разлагающейся личности воедино. Как он пытался записывать… зарисовывать все то, что исчезало, стиралось из его памяти. Как выл в полутемной комнате, склонившись над этими листками, ворохом валявшимися на столе. Выл отчаянно и тоскливо, будто загнанный зверь, вцепившись тонкими пальцами в собственные посеребренные сединой кудри. «Ты ведь хотел этого, смертный мальчик. Хотел этого больше всего на свете: забыть все, что произошло тогда. Иначе бы ты остался в Сиродииле, и не пошел бы искать приключений на Острова. Иначе не выбрал бы праздную Манию вместо столь подходившей твоей душе Деменции. Иначе не стал бы Безумным Лордом, взяв в руки Посох Власти. Так почему же, почему ты так отчаянно сопротивляешься? Почему так цепляешься за собственное «я»?.. Хаскилл тогда не высказал этого вслух. И потому не услышал ответа на собственный вопрос. Но он почувствовал его. Почувствовал сердцем, увидел во взгляде полных ненависти темных глаз. «Потому что больше у меня ничего нет». … Человек в лиловом камзоле запрокинул голову, глядя на темные провалы окон. Пальцы у него все были в густой, едко пахнущей краске: он напрочь забыл о засунутой за ухо кисточке и, в порыве вдохновения, рисовал прямо руками, щедро размывая густую субстанцию по холсту. На холсте вырисовывались постепенно черты лица. Жесткие, но красивые. Хищные, но ласкающие взгляд. Незнакомые – но в то же время почти родные. Новый Шеогорат щедро обмакнул указательный палец в красную краску. Почти по самую костяшку, глядя, как стекают по ладони рубиновые капельки. Одним тычком пальца он лишил незнакомца на холсте правого глаза. Затем – левого. Залюбовался тем, как бегут по щекам мужчины кровавые дорожки. Весело рассмеялся, рисуя кровавые полосы на лице, уродуя только что законченную картину. Потом взял – и перевернул ее, установив на мольберте вверх тормашками. По какой-то причине ему показалось, что именно так она выглядит правильнее всего. Кровавые дорожки побежали теперь по высокому лбу, по черным волосам незнакомца-на-холсте, сбежали через всю картину и стекли по мольберту. Красные капли упали на примятые сапогами Шеогората цветы. И тут что-то обеспокоило Безумного Бога. В его воспаленном рассудке стучалась какая-то мысль. Далекая, почти неслышная. Пока еще. Он попытался уцепиться за нее. Сосредоточиться на этой пульсирующей мыслишке, родившейся где-то на самых задворках его сознания. Замер, сунув перепачканный в краске палец в рот. На вкус краска была как кровь. Какое-то слово… имя?.. Звук?.. Он не знал. Не мог понять. Он слышал голос – чужой ли, свой собственный ли… так чей же? Предатель. Валяющиеся в полумраке мертвецы в черном одеянии. Разложившиеся тела. Отрубленная голова… мертвец, мертвец, подвешенное за ноги изуродованное тело. …Из пустоты вокруг (или изнутри? Из него самого? Он никак не мог сообразить) появились руки – множество длинных, пугающе-черных рук. Пальцы, похожие на паучьи лапки, тонкие, словно имеющие парочку лишних фаланг, цеплялись за камзол Шеогората, рвали его на части, пока не оставили его нагим на чудовищном, сковывающем все его существо холоде. Черные руки скользили по телу, отрывали куски плоти, ломали ребра и выкручивали руки, отрывали пальцы, сдирали кожу. Кажется, он кричал, не слыша собственного голоса. Потом мир перевернулся, и он четко увидел его вверх тормашками. То же небо, но теперь снизу, та же земля – но сверху, давящей, кошмарной массой над головой. Словно он оказался в могиле, погребен и лишен способности шевелиться. Теперь, он, наконец, услышал собственный крик, как будто бы издалека. Или это был не его крик? Или кричал кто-то другой? Слишком тяжело. Слишком громко. Шеогорат закрыл глаза, запрокинул голову, вдруг через пелену холода почувствовав, как щеку обжег удар. Хаскилл сидел на коленях перед ним. Бледный. Одежда – в краске, высокий лоб покрыт испариной. За его плечом маячило неприятное, серое лицо с красными глазами – первым делом Шеогорат закричал, что хочет, чтобы оно немедленно испарилось. Чудовищный призрак, прятавшийся за спиной Хаскилла, внезапно сделался безумно расстроенным и спрятал лицо в ладонях. Стало легче. Отрубленная голова. Мертвое тело. Серый капюшон. Золотой дракон в небе, схватившийся с огненным гигантом. Над ними – разверзнувшаяся пропасть неба, украшенная мириадами звезд. - Ты…меня ударил? - Хрипло спросил Шеогорат. Щека горела. Лицо Хаскилла вдруг запылало тоже – испещренные морщинами щеки пошли красными пятнами, во взгляде прочиталось нечто смутно похожее на испуг. Шеогорат не выдержал. Посмеялся. Получилось натянуто. Что-то изменилось. Едва заметно, но – изменилось. Разум был подозрительно ясным. Слишком ясным. Ни шума, ни хохота, ни играющей внутри безумной музыки – ничего из того, к чему он привык. Но он слышал голос. Голос внутри. Ощущал чье-то присутствие в собственной голове. Присутствие чего-то… чужеродного. Словно вместе с этими черными руками, до него дотянулось что-то еще, что сейчас – он это ощущал почти физически – ликовало. Билось внутри, хохотало, рвалось наружу. «Ах. Это ты. Ты вернулся, надо же». «Вернулся. Я обещал, что вернусь». «Ты слишком слаб. Тебе меня никогда не одолеть». «Ты – не Шеогорат. Ты – бледная тень, рожденная из остатков моего сознания». Шеогорат почувствовал клокочущий гнев, рвущийся из груди. Вот еще – не хватало ему таких гостей. Долгое, долгое время он боролся с этим мальчишкой – всего лишь смертным мальчишкой! – и вот на тебе. Пожалуйста. Явился, не запылился. «Ты исчезнешь. Это лишь вопрос времени. Это тело – моё. Я – Шеогорат. Ты – Шеогорат. Все – Шеогорат. Твои воспоминания сотрутся, как и ты. Ты исчезнешь. Сольешься со мной, станешь мной. И вместе – мы станем им». «Я вырвусь на свободу. Это вопрос времени». Шеогорат закрыл глаза. Словно наяву увидел своего узника – темно-серая блестящая кожа, перекатывающиеся под ней мускулы. Черные, блестящие волосы, тонкий и темный рот. Нос, длинный, в переносице – даже шире, чем у кончика. Удивительное лицо. Нечеловеческое. Преисполненное решимости и самоуверенности. - Хаскилл. – Человек в лиловом камзоле прикрыл глаза. Камердинер вел его под руку по темному коридору дворца. – Мне нужен мой посох. И как можно скорее.