Сатана

Здравствуйте. Меня зовут Олег. И я ненавижу Сергея Разумовского. К такому выводу мне было трудно прийти. Трудно было полностью осознать, что он сделал из меня. Что со мной произошло, когда именно меня не стало? Я не знаю и никому не смог бы это рассказать, даже если бы и хотел. Когда он сделал этот заказ, на своё собственное имя, я сперва подумал, что сошёл с ума. Да, я отлично помнил Серёжу, того самого, которого встретил в первый раз и которого я безнадёжно любил. Как любят в кино или в книгах, безумно, до глубины души. Так, что забываешь обо всём на свете. Так и я когда-то забыл. Обычно в том нежном возрасте все мои сверстники бегали за девчонками, а мне не был нужен никто, кроме него. Хрупкое, словно не из этого мира, сказочное нежно-рыжее существо. Он был ангелом сперва со всеми, а после, когда мир не ответил ему взаимностью - только со мной. Из-за него я всегда чувствовал себя особенным. Я был тем, с кем он делится мыслями, хоть я и знал, что не всеми, далеко не всеми. Говорят, что в каждом человеке, знаете, прячется что-то, что остаётся личным навсегда, даже при полном доверии. Так вот, у Серёжи этого «личного» было всегда очень много, словно целый сундук в голове. Даже больше, целая сокровищница снов и мыслей. И этими сокровищами он не собирался ни с кем делиться. Это была его собственность, в которую я не влезал. Он всегда был собственником, хоть и глубоко внутри. Всегда хранил рисунки в тумбочке, на верхней полке. Если кто-то посторонний, необязательно обидчик, подойдёт к нему и спросит «Что рисуешь?», просто желая познакомиться, то Разумовский всегда превращался в бесёнка, который сразу комкал своё творение и огрызался «Не твоё дело!». Так было не всегда, только тогда, когда в нём сломали ангела. Тогда он превратился в дикого лисёнка, который кидался на любого, кроме меня. Я был единственным, кто мог подойти к нему, поговорить, обнять. Всех остальных он ненавидел. И я его в этом понимал. Я влюбился, мгновенно свёл с ума свой юношеский мозг. Влюбился в злобного лисёнка, дикого, неприрученного, который где-то глубоко внутри ненавидел весь мир, в котором родился. Вселенная не приняла Серёжу, а Серёжа – Вселенную. Мир хотел его истребить, а он хотел изменить мир. И в итоге ни тот ни другой не победил в схватке. По крайней мере, пока. Светлые глаза, такая тёплая и ласковая улыбка – куда же, в какие недра своей памяти он всё это спрятал? Кем подменил маленького лисёнка? И как в этом омуте оказался я? Помнится, в детстве я панически боялся утонуть, и до сих пор боюсь. Потому что однажды, когда я заплыл в поток речки, меня резко понесло по течению и заволокло в омут. Я наглотался воды, но был спасён проходящим недалеко взрослым. Именно так я и чувствую себя сейчас, в стенах пышного и раскрашенного его любимым Возрождением дворца. Никогда бы не сказал, что могу чувствовать себя таким мелким, таким беззащитным. Я сделал всё, чтобы больше не быть беспомощным в этом мире! Я научился убивать, научился игнорировать, научился лгать. Но тогда почему, почему же всё-таки оказался в сетях? Всё потому, что какой бы волк ни был сильный, опытный ловец будет знать все его слабости и найдёт способ поймать. А Сергей был слишком опытным ловцом. Ловцом таких, как я. Простодушных дебилов, которые ради детской любви пойдут на всё. Я чуть не сошёл с ума, когда увидел его там, в тюрьме. Избитый, растоптанный, но полностью готовый жить дальше и выжигать, истреблять всех, кто ему не угодил. Это и был мой Серёжа, так? Тот самый дикий лисёнок, привычно гаркнувший, что я опоздал на десять минут. Я пытался помочь ему, пытался посочувствовать. Я был настолько увлечён собой и своей любовью, что начисто забыл о том, через что он прошёл и каким человеком стал. Я забыл обо всём, даже о том, что обычно с заказчиком заключается договор, в котором оговаривается, что мы можем делать, а что нет. Я служил ему просто так, просто потому что слишком сильно его любил. Безусловно, он платил и мне и парням, но разве в этом смысл? Какая разница, если он рядом? Язвительные жёлтые глаза снова смотрят на меня так, словно внутри спрятался хищник побольше, чем просто выросший лис. Наглый, злобный и беспринципный ворон, уничтоживший прах ангела из моего детства. Он снова чего-то хочет, но чего на этот раз? Он прекрасно знает, что я чувствую, знает, как сильно я ненавижу его и как сильно люблю. Он знает и слышит каждую мою мысль. От него не сбежать. Он – господин. Я понял это слишком поздно, когда ловушка для волка уже захлопнулась, притом достаточно давно. Я сперва и не поверил, когда понял, что он не просто знает о моих чувствах к нему, но ещё и отвечает на них. Я помню, как в тот день он выглядел. Тот самый белый костюм, эффектная причёска из огненных волос, ласковая улыбка и странный манящий запах одеколона. Какой же идеальный, какой прекрасный даже сейчас. Я подчинялся ему, не раздумывая, может даже потому, что где-то внутри мне этого хотелось? Ведь куда легче исполнять приказы, чем отдавать их? Нет, дело было не в этом. Любого другого человека я бы просто послал в ответ на приказной тон. Но только не его. - Сядь, Волков, - он ласково улыбается, указывая пальцами в белой перчатке на пол перед собой. Я не совсем тогда понял его, но почему-то сел, пытаясь снизу вверх заглянуть ему в глаза. Эти золотистые, чарующие глаза, такие неестественные, без тени прежней синевы. На секунду в них полыхнула яркая искра безумия и тут же угасла. Мне никогда не узнать, о чём он тогда помыслил. Холодная рука, стянутая кожей перчатки, ныряет в мои волосы, плавно взъерошивая их. Он удовлетворенно улыбается, мысленно что-то себе подтверждая. - Чуть повыше. Я встаю на колени перед ним, оказавшись лишь немного ниже уровня его лица. Сергей склоняется ко мне и плавно выдыхает в губы: - Ты ведь давно этого хочешь. Ждёшь меня столько лет, Олег. Благодарю за терпение. Надеюсь, что ты ещё не полностью его растратил, верно? Я медлю с ответом, сходя с ума и впадая в оцепенение, как мальчишка. Он так близок, он такой манящий, так сильно сводит с ума. Сердце бешено колотилось, собираясь выскочить из груди. Я мигом теряю всё, что накопил в себе за долгие годы, всю выдержку, все силы и всю уверенность. Он просто забрал у меня все моральные силы на сопротивление. - Верно, Волк? – его голос становится холоднее, словно струны в горле натянулись сильнее, заставляя его напрячься. Улыбка стала понемногу сползать с сияющего лица. - Да-да. Прости меня, я…слегка забылся. Он снова удовлетворённо улыбается и, проведя языком по моей верхней губе, шепчет: - Не смей забываться. У тебя нет на это права. Слишком поздно я понял то, что у меня и правда теперь нет никаких прав. После этого заказа я попросту продал себя в рабство собственных чувств к нему. А заодно и ему самому. Просто не сразу это заметил. Этот поцелуй был странным, невменяемым, больным. Я едва не физически ощутил, какой же он теперь собственник. Вот только теперь эта собственность – не рисунки, не карандаши и краски, а живой человек. И этот человек – я. Так странно, разве это не то, чего я так давно хотел? Разве этот не тот же самый Сергей Разумовский, который рисовал по ночам под одеялом? Может да, а может и нет. Я не мог знать точно, да и не было времени классифицировать. Я готов был сделать всё. Был готов взорвать что угодно, забить до смерти и расстрелять кого угодно, украсть, уничтожить, растоптать – лишь бы после этого прийти к нему и сказать, что я всё сделал так, как он сказал. Чувство незаконченности не покидало меня потому, что я видел, какой он всё-таки разный. Как иногда он снова оборачивается студентом с шелковистыми волосами, который постоянно требует одиночества и какого-то фаст-фуда. Это и было то самое сокровенное «я», которое он прятал ото всех, а теперь и от меня тоже. Со мной он был только тем, первым. Элегантным, безумным и властным. С ним забывалось всё, что я сделал за день. Стены дворца сужались и сдавливали так, словно я вот-вот умру от нехватки воздуха. Я не понял, когда настал тот переломный момент, когда я потерял волю к сопротивлению. Когда я понял, что надо остановиться, прервать круг, но было уже слишком поздно. Больной, ненормальный, чужой и свой, любимый и ненавистный. Мне казалось, что такое бывает только в книжках. Но что ещё мне остаётся чувствовать теперь? Прикован, связан, лишён воли. Словно усмиряя хищника, он плавно ступает вокруг клетки. Я сперва гадал, для чего он её заказал, но буквально этим же вечером понял. Плотная клетка приняла меня, ремни стянули запястья скрипящей кожей, вздымая руки к потолку его спальни. Я обнажён, стянут паутиной его власти. Прочно зафиксирован за руки и ноги здесь, в этом маленьком пространстве. Он плавно ступает вокруг меня, внимательно осматривая и иногда касаясь пальцами. Сергей не снимал перчаток, словно пока что не решался касаться меня без защиты. Словно я мог сорваться с ремней и откусить ему руку. Мне казалось, что от напряжения сведёт мышцы, каждое касание вызывало внутренний крик. Я впадал в транс, глухое мраморное оцепенение, как вдруг, словно молния, меня пронзает первый удар. Это не плеть, не стек, как бывает в некоторых, кхм, фильмах. Это цепь. Он рассекает мне спину, цепь проходится прямо по татуировке, которую мне набили в банде. Боль пронизывает, но разве не такое со мной бывало? Я проходил несколько разных техник допроса, бывало больнее, но разве хоть кто-нибудь мог надавить изнутри с такой же силой, как и он? Никогда и никто. Ещё удар и ещё, с удвоенной силой, я чувствую, как брызнула кровь, как она стекает по моей спине. И тут неожиданно он останавливается, прильнув к моей спине. Чересчур влажный, горячий язык касается свежего рубца, слизывая кровь и забирая внутрь, сквозь рану, слегка оттопыривая кожу. Мне больно, но я не в силах его остановить. Пара рывков, нелепых попыток избавиться от ремней – и мгновенная кара за это. Цепь проходится по ногам, с внутренней стороны колена. Я не успеваю сдержаться и вскрикиваю, а Разумовский притихает: - Прекрасно. Просто восхитительно, Олег! – и верно, судя по его голосу, он доволен, - Как естественно, как звучно. Как выразительно, неужели ты ещё и так умеешь? После этого удары не прекращаются. Мне больно лишь первые пятнадцать минут, потом остаётся только жар. Кровь стекает по всему телу, я чувствую, как Сергей звереет на глазах, как внутренний, вечно удушенный гнев, лезет наружу, как он хочет отыграться хоть на ком-то. Цепь свистит в воздухе, оставляя всё новые и новые рубцы, капли крови падают на холодный пол клетки. Зрение затуманивается, даже напряжение начинает спадать, глаза понемногу темнеют, теряя способность видеть. Замечая непорядок, он останавливается вновь и отбрасывает цепь прочь. - Пора бы тебе прилечь, Волчик. Мне кажется, тебе нехорошо. Ремни резко отпускают руки, и тут же слабость наваливается с такой силой, что я попросту падаю вниз, на пол. Всё опять кончается болевым шоком, такое иногда случается в его практике. Утолив свою агрессию, он покидает клетку и запирает её на замок. Ключ ныряет в карман нелепого красного халата, а сам он удаляется прочь: - До завтра, милый. Мне надо принять ванну. Я не успеваю застать его возвращения, отключившись. Слышу только, как закрывается высокая резная дверь его спальни. Сергей снова ушёл, наигравшись на сегодня. Я вообще смогу завтра встать? Не знаю и не хочу знать. Снова его голос, снова звучит так рядом. Мне хочется улыбнуться в ответ, но я неожиданно понимаю, что не могу. Я в совершенно ином положении и иной ситуации. Глаза резко распахиваются, спешно мелькая по мраку вокруг. Я вовсе не в его спальне, я в совершенно другом месте. Да и день сейчас явно другой, кажется, прошла ещё неделя прежде, чем ему снова захотелось поиграть? От меня так странно пахнет, это не мой одеколон и даже не Серёжи. Запах незнакомый, да и вещи на мне явно не мои. Да, вижу, плащ валяется там, в углу. Пытаюсь шевелиться – понимаю, что не выйдет, я накрепко привязан к стулу. Кажется, это та комната, которую он зачем-то просил оставить пустой. Над головой горит одинокая лампочка без абажура, стены здесь серые, как и пол. И почему я так странно одет? Потрёпанная рубашка, коричневая куртка из заменителя кожи сверху, тёмные брюки, чёрно-синего цвета шарф, небрежно наброшенный на шею, и кепка. Дурацкая кепка, какую иногда таксисты надевают. На стене, той, что напротив меня, большое и просторное зеркало. И в нём я вижу странную и неизвестно зачем сделанную пародию на Игоря Грома, на нашу основную цель. Даже брови в виде молний были качественно и живо подрисованы на моих, естественных. А вот и он, вот и лис. Плавным шагом заходит в комнату, неслышно прикрывая за собой дверь. Всё тот же, элегантный и улыбчивый, словно ничего и не случилось, словно не он нанёс мне все те рубцы по всему телу, что теперь так чудовищно ноют. Он нервно ломает пальцы, кусает губы от нетерпения, как ребёнок, которому родители сделали сюрприз на Рождество. Вот только родителей не было у нас обоих, а он уже давно не ребёнок. Он говорил, но со мной ли? Называя меня чужим именем, говоря что-то о мести, о смерти, обо всём том, что ему пришлось пережить, он плавно ходил вокруг меня, вгоняя в немой ступор. Остановился напротив, пару секунд глядя в глаза. Замах, удар! Скулы сотряслись от кулака, кепка полетела на пол. - Ну что же ты такой неопрятный, нельзя так разбрасываться вещами!! – снова удар, уже сильнее, в живот. Я сгибаюсь, сдерживая стон, и тут же получаю третий удар – по открывшемуся затылку. Из глаз посыпались искры, даже страшно уже не было, просто не до конца понятно – для чего эта постановка, кому он пытается доказать, что способен на эту месть? Грома здесь нет. Только я и Сергей. Но ему, кажется, не было до этого дела. Пальцы Разумовского вцепились в мои волосы, он резко оттянул мою голову назад, заставляя перегибать шею через спину стула. Кадык направился в потолок, а его губы резко впились в открывшуюся шею, оставляя на ней яркий лиловый след. Голову затмевает будоражащий жар, жар его губ, сухих, покусанных, полыхающих от внутреннего огня. Столь же резко он отрывается , горло стягивает удушьем, на пару секунд становится очень, очень страшно. Знакомый шарф смыкает на моей шее петлю, Разумовский оттягивает его назад, обеспечивая послушание. - О, нет. Это чересчур просто, - обе руки впиваются в рубашку и разрывают её, пуговицы летят по комнате, издавая лёгкий плаксивый звон, - Тебе совсем не идёт. Этот вид, эти брови, этот никчёмный пластырь…нет-нет, ты другой. Неожиданно шарф отпускает меня, Разумовский отшатывается, словно от прокажённого. Трёт глаза, теряется. Взгляд отчего-то уже синих глаз панически бегает по комнате. Кажется, что он сам не может полностью понять себя. Видно, что Разумовский хочет задать немало вопросов, но почему-то молчит. Лишь слегка дрожащими руками развязывает меня, отклеивает пластырь, стирает тонкими пальцами нарисованные брови-молнии. Он ждёт помощи, ждёт утешения. Это тот, другой, который так редко показывается на глаза. Я обнимаю его и бережно привожу в чувства. Всё, что ему нужно сейчас – хоть какая-то доза спокойствия, защищённости. Некоторое время он сидит на моих коленях, тихо подрагивая и не открывая глубокие синие глаза. Ну неужели не ангел? - Прости, Олег, прости… Мне больно это слышать. Мне страшно оставлять его одного, наедине с собой. Он не может разобраться, вырваться из порочного круга, так за какие грехи мне его тут одного бросать? Я никогда не допущу такого и никогда его не оставлю. Иначе не быть мне Олегом Волковым. После он уходит, велев мне идти по делам и оставить его наедине с собой. Снова прячется в своей спальне, замыкается в себе, под красным большим одеялом. Снова уходит с головой в свою мысленную сокровищницу, золото которой темнеет с каждым днём. Мне никогда не доводилось видеть, что происходит там, когда он остаётся сам по себе. Он отправил меня на задание – и я его выполню. Ночь, весь дворец покрыт толстым слоем тишины и тьмы. Но этот звук я услышу через миллионы стен. Короткий вскрик вперемешку со слезами, заставляющий меня срываться с места и идти, нет, бежать к нему в спальню. Его колотит, он беснуется на широкой кровати. Лицо залито слезами, глаза отчаянно жмурятся, он кричит, он зовёт на помощь кого угодно, неважно кого, лишь бы кто-то дал ему шанс снова увидеть реальность. Лоб мертвенно-холодный, я в спешке расталкиваю его, заставляю распахнуть глаза, прийти в себя. И он приходит. Вцепляется в мои плечи ледяными пальцами, прижимается, как беззащитный ребёнок. Дикий лисёнок, мучающийся кошмарами, отчаянно ищет опору и хоть какое-то спасение. Я сделаю всё, чтобы ему не было страшно. Он просит меня остаться с ним, и я ложусь рядом. Чувствую, как он льнёт ко мне, как всё ещё чуть надрывисто всхлипывает совсем рядом. - Тс-тс, всё кончилось. Всё в порядке, это только сон. Всего лишь сон, Серёж, слышишь? - Д-да… - Я здесь, я рядом. Я от тебя никогда не уйду. Сможешь заснуть? Он не отвечает, лишь снова тыкается мне в шею носом, обдавая ещё не прошедший засос горячим рваным дыханием. Я не смог бы оставить его, никогда. Что бы со мной ни происходило. А потому засыпаю рядом с ним, ведь так я смогу его успокоить? Сталь наручников прочно зафиксировала меня на кровати, разведя в стороны руки. Кожаные ремни стягивают лодыжки, торс и ноги, создавая лёгкое, поначалу незаметное трение. Вот он, снова сидит на мне, глядя жадным и поистине довольным взглядом. Жажда собственности удовлетворена, мне некуда деться отсюда. Он снова в этом невыносимом халате, как же я хочу спалить эту блядскую красную тряпку в огне Ада! Аккуратные ноготки с необыкновенной силой ползут по моему торсу, оставляя на нём красные полосы, а заодно и вскрывая старые, ещё не зажившие до конца рубцы. Он склоняется чуть ниже, пламенный влажный язычок слизывает проступающую кровь и слегка смакует её, словно пытаясь распробовать. Грациозный, хитрый хищник плавно изучает, осматривает меня. Рука скользит по внутренней стороне бедра, совсем рядом, невыносимо. Любовь моего детства со сладостью издевается надо мной и моими чувствами. А может, он просто так любит? Я слишком туп, видимо, чтобы это понять. Такие, как я – всегда только инструмент. Красные шторы создают плотный полумрак, но ему очень хорошо видно меня. А мне отлично видно два горящих золотых глаза. В них искрит голод, желание большего. Я слышу, очень хорошо слышу, с какой силой и скоростью у него колотится сердце. Он снова сходит с ума. Снова нападает, жадно кусая ключицы, вжимаясь в меня всем телом. Резкий бросок, очередной яркий фиолетовый след на теле полыхает болезненной огненной вспышкой. Укусы терзают мою кожу, разрывая старые рубцы, словно когтями. Ноющая боль сковывает тело, кровь понемногу стекает вниз, на роскошную кровать. - Ты прекрасен, Волк. Не представляешь, как сильно. Не пойму, как ты меня терпишь? Ах да, забыл, любишь. И такого меня ты тоже любишь? - Такого тебя я… - Замолчи! Разве я давал тебе слово? – удар! Старая знакомая, металлическая цепь, снова резко свистит в воздухе и наносит удар прямиком по горлу. Чудовищно больно, дыхание сбивается, а сверкающие глаза напротив чуть утихают, лишь мерцая в алом полумраке. Он поднимается и отходит куда-то, в другой угол комнаты, и вскоре возвращается. Снова забирается на меня, снова склоняется совсем близко. Опаляя невыносимым жаром губы, шепчет: - Волк. Ты ведь хорошо знаешь, что я тоже люблю тебя. Ты всё знаешь, ты у меня умный мальчик, - я резко чувствую, как он оказывается непозволительно близко. Он знает меня и знает мои слабости. Знает, что он и есть эта слабость. - Кто у нас хороший мальчик? Конечно же ты. Ну-ну, успокойся, не нужно так сильно напрягаться, - его рука скользнула вниз, чуть сжав пальцами мой член и начав аккуратные, нежные движения. Он усыплял мою бдительность, желая, чтобы я расслабился. Вторая рука легла на мои волосы, ласково поглаживая их. Он смотрел на меня странным взглядом, полным одновременно нежности и подавленного голода. Голос звучит лживо и успокаивающе, но как же хочется верить в эту ложь, поддаться ей и при этом не тронуться собственным рассудком. Я не помню, сколько это продлилось, но в какой-то момент близость оргазма оказалась чересчур опасной. Я чудовищно захотел излиться, запачкать белыми пятнами всю эту чёртову кровать, испортить покрывало или хотя бы его халат. Разумовский лишь усмехается, глядя на это, и позволяет мне кончить, перепачкав спермой его руку. В какую-то секунду инстинкт зашевелился – что он задумал? - Тсс. Считай это своей поблажкой на сегодня, - та рука, что была в моих волосах, скользит чуть ниже и плавно опускает мне на глаза чёрную ткань. Некоторое время я совсем не понимал, что происходит, слушая только лишь тихие довольные смешки. Я и без того был чересчур уязвим, а теперь наручники щёлкнули и поддались, отпуская меня, как и ремни там, на лодыжках. И только я хотел избавиться от платка на глазах, да и вообще, сделать хоть что-то, как вдруг оказался перевёрнутым на кровати спиной вверх. Я даже не успел сообразить, что мне делать, хотя в следующую секунду и осенило, что меня ждёт. Нечто холодное, скользкое и чужое проникло внутрь. Не сразу, постепенно, медленно и с лёгкой издёвкой. Я не привык к такому, хоть и понимал, что этого следует опасаться. Это что-то было ребристым, тело моментально свело непонятной, мутной болью. Я выгнулся, желая куда-то выместить это чувство, но толку было мало. Пальцы пробежались по изгибу спины, я хорошо слышал его частое дыхание. - Какой изгиб! Давай, Волчик, давай, не стесняйся! Мы тут одни, тебя никто не услышит. Я знаю, что ты этого хочешь. Ну же, ну же…кричи! Он вогнал в меня эту ребристую штуку резко и на всю её длину, вызвав у меня чудовищный крик. Не успел я прийти в себя после этого хоть чуть-чуть, как начались движения, точно такие же, ритмичные, резкие. Он вынимал и вставлял снова каждый грёбаный раз, в каждом толчке вымещая всю свою злость на том, кто добровольно продал себя в день заказа. Помню, как словил истерику. Я рванулся, я всем сердцем пожелал вырваться, но каким-то образом оказался вновь прижат к кровати. Движения остановились, а ребристое нечто вышло из меня и было отложено в сторонку. Властная, сильная рука со злостью вцепилась в мои волосы и вдавила голову в подушку, заставляя задыхаться. И снова шёпот. Лживая маска нежности на глазах стекала с Разумовского, сменяясь голодом. - Хватит, Волк. Разве ты не любишь меня? Разве не хочешь мне счастья? Я бился под ним, стараясь вернуть себе заветный кислород. Но мастерская хватка подавляла любые усилия. Властная рука держала меня, словно непослушного пса за загривок. - Тебе некуда идти, Олег. Никто не примет тебя так же тепло, как я. Никто так не полюбит тебя. Никогда. Ты мой. Отпустив меня, в ту же секунду он вошёл сам. Уже больнее, больше, чем резиновая замена, и я перестаю себя сдерживать. Сумасшедшее трение и боль, один крик за другим, полные жадности стоны Разумовского. Я прекращаю держаться, я кричу изо всех сил, поддаюсь, ломаюсь под ним, слушаюсь его. И не знал я тогда, что вовсе мы были не одни, а мои ребята прекрасно слышали, как я кричу, как мои стоны разносятся по коридорам дворца. Он кончил мне на лицо, в ответственный момент сменив позицию. Покусанные губы вновь расплылись в улыбке, а рука медленно размазала белые потёки мне по лицу, лишь дополнительно унижая. Боль ломила все тело, я чудовищно хотел забыться. Он поднялся с кровати и, отступив чуть дальше в комнату, аккуратно нажал кнопку «Стоп» на камере, что стояла там на штативе. Запись прекратилась. - На следующее задание едет Максим. У тебя выходной, сладкий. Я ненавидел его. Он сломал меня, хотя я, казалось, был готов ко всему. Он сыграл на моих чувствах, не спорю. Но разве не я позволил ему это сделать? Разве не я старался ради существа, которое просыпалось от страшных снов и плакало мне в плечо? Я и только я виноват в том, что произошло. Я был слишком слаб. Я подвёл ребят, подвёл Серёжу и подвёл себя. Но даже если и так, неужели я заслужил? Разве я не старался, разве не делал всё так, как надо? Неужели не я боролся за увядающую любовь, поливая её своей кровью, чтобы она не умерла? Я не хочу расставаться с тобой, Разумовский. Ты сломал меня, но моя никчёмная любовь того заслуживала. Это безумие не прекращалось вплоть до того дня, как я поехал за Громом. Изо дня в день я прятал рубцы и засосы под плащом и терпел косые взгляды парней. Да, я облажался. Оказался слишком ломким. Я должен был быть сильнее, хоть на йоту. Но ведь я все ещё могу тебя любить? Могу быть рядом, прятать тебя от кошмаров? Могу же, скажи? Серёжа, ответь мне! Серёжа? Серёжа!! - Прости, Олег. Правила есть правила.