Бить, пить и ненавидеть

      Андер наносит чёткие, импульсивные и яростные удары. Кулак с глухим хрустом ломает нос, колено бьёт под дых, и, кажется, слышится треск очередного ребра.       Он бьёт, бьёт не переставая, бьет так, будто не замечает, что каждый следующий удар слабее предыдущего. Пыл медленно угасает. Командир выплескивает всю ярость, что накопилась в нем за последние пару месяцев.       Но она не исчезает.       Не испаряется из опустошенного сознания, а будто отходит на второй план. Удаляется, чтобы набраться сил и следующим ударом поразить в сотни раз глубже и мощнее.       А потом снова возвращается. Резко и неожиданно.       Она затягивает все сознание настолько, что не видно ни оттенков, ни лиц, ни даже отдаленных силуэтов окружающего мира. Застилает глаза и подсовывает свои, ненастоящие, но такие яркие, четкие и реалистичные картинки, что верить в них кажется куда проще, чем добираться через непроходимые дебри к истине. Истине, которая въелась в мозг своими склизкими щупальцами, пробирается по венам, неся за собой безысходность и ненависть, будто притягивая их из всего его существа и увеличивая в тысячи раз.       Андер в очередной раз бьёт кого-то уже не сопротивляющегося. А ненависть и мозг, затуманенный алкоголем, лишь подтачивают. Так услужливо прячут всю жалость и отвращение к самому себе, что он почти верит им.       Почти чувствует себя живым.       Почти.       А потом его будто обухом по голове накрывает понимание - в том месиве, что уже практически расплылось под его ногами, все ещё видны очертания эльфа.       Эльфа, мать его.       ОБЫЧНОГО РЯДОВОГО ЭЛЬФА.       О, святой Элкрис, Элесседил готов был поклясться, что это был чертов гном, ублюдок. Он только что превратил его гадкую харю в месиво. Раздробил его паршивые кости собственными руками, выбил из него всю червивую душонку.       В эти отчаянные минуты принц ненавидел его, а не себя. И спустя какой-то жалкий миг осознание происходящего подкладывает ему такую свинью.       Как он мог напиться до такой степени, что был не в состоянии отличить своего сородича от существа, разрушившего всю его жизнь? Как он мог снова оступиться?       Вновь и вновь, вся его жизнь - это повторение одного дьявольского дня. Каждое утро эльф просыпается с мыслью, что он - мелкий выродок, отравивший жизнь самых дорогих ему людей, и с этой же мыслью засыпает. Изо дня в день, и даже ночь не служит спасением.       Он опирается о стену и сползает по ней вниз.        Нужно позвать на помощь, нужно спасти этого беднягу от неминуемой смерти, чтобы остаток дней быть виноватым ещё и перед ним. Но, отступив, вся ярость скрылась где-то внутри, унеся с собою все силы. Мышцы налились свинцом, а в груди образовалась лютая безнадежность, которая давила все сильнее с каждым вздохом, грозясь перекрыть доступ кислорода.       Обычно, в такие моменты, слёзы давно застилают глаза, а из души вырывается вопль раненого зверя, но сегодня вся тяжесть не желала покидать измученное тело, словно намереваясь раздавить, иссушить и развеять по ветру весь здравый смысл.       Вряд ли прошло много времени до того момента, как встревоженный, а затем и осуждающий взгляд капитана Тилтон пронзил и без того израненную новой волной боли душу. И даже маленькая девочка, что жалась к ней, поначалу вызывала только глубокие приступы раскаяния.