Ночь Воспоминаний

Эту ночь они решили сделать Своей Ночью. Не Ночью Сказок – она еще только будет, но Ночью Воспоминаний. В Ночь Сказок к ним придет много людей, будут, наверное, даже совсем чужие, в эту Ночь будут только свои. И никаких девчонок. Сфинкс медленно брел по коридору, цепляя кедой о кеду. Казалось, он просто прогуливается без определенной цели. Сфинкс думал. Даже, скорее, гадал. Прикидывал. Сильно ли они возмутятся? Ему, честно говоря, было немного плевать на то, возмутятся они или нет, но он не мог не считаться с мнением состайников в эту Ночь. Ладно, решил он наконец. Если найду его сейчас – позову. Нет – значит, не судьба. Во вторую к Крысам он заходить не стал, даже не приостановился, а побрел дальше, к Перекресточному дивану, и вниз, на первый этаж. День выдался серый и сонный, поэтому после обеда все разбрелись по своим комнатам, и в коридорах было пустынно. Сфинкс прошел мимо актового зала, где кто-то вяло мучил рояль, и двинулся по направлению к прачечной. Тихие всплески аккордов расползались по коридору и увядали в безмолвии стен, и тогда Сфинкс слышал свои шаркающие шаги. Он шел, мимоходом заглядывая в раздевалки и двери, и ни о чем уже не думал. У игрового автомата, нервно подергиваясь, пританцовывал кто-то из Логов. Сзади было трудно определить, кто именно. Около прачечной был полумрак и тишина. Даже звуки рояля сюда не доносились. Сфинксу вдруг вспоминилось, как когда-то давно – так давно, что кажется, будто прошло с той поры несколько жизней (да так, в принципе, и есть) – он, еще маленьким Кузнечиком, ждал здесь Ведьму, чтобы передать ей письмо. И гордился тем, что исполняет такую важную миссию, что помогает Черепу, и немного пугался теней. Сфинкс усмехнулся. Не рановато ли я ударился в воспоминания? До ночи еще полдня. Он дошел до тупика и подумал, что пора бы повернуть обратно, но почему-то свернул в нишу, где стоят шкафы со старыми журналами. Они были покрыты мягкой пушистой пылью и лежали здесь еще со времен прошлых старших. Никому не нужные и раньше, сейчас не нужны и подавно. Хотя Шакал непременно тут покопался в свое время, это как пить дать. Сфинкс обошел пыльные стеллажи и пришел к выводу, что это неплохое место для уединения. Жаль, что ему никогда не приходило раньше в голову прятаться в этом убежище. Может, потому что тогда он немного побаивался этого места. Из-за Ведьмы. Потом он заглянул в столовую, тоже пустую. Потом – снова вернулся в коридор первого этажа. Бандерлог зло пнул автомат и побрел к лестнице. Оказалось, что это Москит. Проходя мимо Сфинкса, он остановился: — Ты что, ищешь кого? Сфинкс поколебался немного, но решил, что это будет обманом. — Нет, — сказал он. Москит побрел дальше. Ну вот, подумал Сфинкс почти без сожаления. Значит, не судьба. Он толкнул плечом наружную дверь и оказался на крыльце, выходящем во двор. На улице было сыро и серо. С козырька крыши капало. Сфинкс встал, привалившись спиной к влажному пористому камню стены. В туманных сумерках он не сразу заметил сгорбившуюся фигуру на перилах. — Надо же, — сказал он, — а я был уверен, что ты Крыса, а не Птица. — Мало ли, в чем ты был уверен, — вяло огрызнулась фигура. Сфинкс отделился от стены и подошел к Рыжему. — Сидишь, как птичка на насесте. До Стервятника тебе, правда, далековато, но уже что-то есть. Рыжий пробурчал что-то невнятное. — И давно ты тут болтаешься? — Ты не отвяжешься, верно? — Рыжий повернулся и посмотрел на него зелеными стеклами очков. — Верно, — согласился Сфинкс. — Как же я могу бросить человека в депрессии? Крысы твои тебе точно не помогут. — Да какая там депрессия. Просто хотелось побыть в одиночестве. И в тишине. Мне это редко удается. — Я тебе не помешаю. Сфинкс взобрался на перила и пристроился рядом с Рыжим. Какое-то время оба молчали. Сфинкс покачивал ногой и глядел в размытую сырость двора. Рыжий, отвернувшись, задумчиво скреб ногтем стену. — У нас сегодня опять один чуть не порезал себя, — задумчиво сообщил он наконец. — Всерьез. — Да? — равнодушно отозвался Сфинкс. — И кто это? — Мокрец. Рыжий опять помолчал, а потом добавил: — Все они в последнее время нервные. Чересчур даже для нас. Скоро кто-нибудь обязательно своего добьется. Выпуска боятся. Неврастеники хреновы. Истерички. — Да уж, — протянул Сфинкс. — А ты-то сам боишься? Выпуска? — А чего мне боятся-то? — пожал тот плечами. — Полжизни я провел в Могильнике, остальную половину – в Крысятнике. Так что какой-то там выпуск мне, как слону дробина, — он повернулся к Сфинксу, криво ухмыляясь. Зеленые очки на пол-лица отсвечивали белесой тусклостью сумерек. Сфинкс видел в них свои маленькие отражения и кусочек двора. — Я, наверное, не так выразился. Мне следовало сказать: ты боишься Наружности? — А чего мне ее бояться? Если все боятся, не значит же, что и мне следует. Взять хоть тебя. Что-то слабо представляю, как ты в порыве отчаяния с перекошенным лицом будешь резать себе вены. Ну или вешаться, — поправился он и все с той же усмешечкой покачал головой. — Я не Наружности боюсь, — сказал Сфинкс. — И даже не выпуска. Я боюсь... — он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, но, взглянув на ухмыляющегося Рыжего, передумал и замолк. Рыжий не был настроен сейчас на откровенности. — Зря ты клоуна включил, — сказал он. — Все так хорошо начиналось. — Ой, да брось, Сфинкс. Никого я не включал. Я клоун и есть. Сфинкс соскользнул с перил. — Как хочешь, — и пошел к двери. — Эй, а ведь ты не просто так приходил! — окликнул его сзади Рыжий. Сфинкс пожал плечами. — Да погоди ж ты! Сфинкс обернулся. Рыжий глядел на него. Можно было предположить, что с любопытством. — Выкладывай, а? — Ничего особенного, — сказал Сфинкс. — У нас сегодня будет Ночь Воспоминаний. — Что это за ночь такая? — озадаченно осведомился Крысиный вожак. — Что-то я такой не знаю. — Это мы сами придумали. — Что-то вроде Ночи Сказок? — Не совсем. Ночь Сказок - это не то. А мы соберемся старой компанией Чумных, поговорим, вспомним детство... Все-таки скоро разбегаться. — А мне-то ты зачем это рассказываешь? — Да думал тебя позвать. Ты ведь тоже в каком-то смысле свой. — Да ну? — вроде даже как обрадовался Рыжий. — Серьезно? — Я был уверен, что ты меня пошлешь, — сказал Сфинкс. — Я приду, — сказал Рыжий. — Спасибо.

***

Сфинкс не стал никому говорить, что позвал Рыжего. Потому что, сделав это, он уже не был уверен, что поступил правильно. Все-таки Рыжий не из Чумных Дохляков, да и не был он частью их детства. Только маленькой частичкой его собственного. Поэтому когда Рыжий ввалился к ним в комнату, стая была несколько обескуражена. Пока Табаки не успел раскрыть рот, Сфинкс быстро сказал: — Это я его позвал. — Так что уж попрошу любить и жаловать, — ухмыльнулся Рыжий. — Жаловать будем, если будешь себя нормально вести, — отозвался Черный. — А вот насчет любить я бы на твоем месте не обольщался. Рыжий беспечно махнул рукой. — Великое переселение? — поинтересовался он, уставясь на сдвинутые тумбочки и кровати. — Иди помогай, — прохрипел Горбач, на пару с Македонским стаскивая с кровати матрасы. Матрасы они уложили посреди комнаты. Рядом было наставлено бесконечное количество бутылок и тарелок с бутербродами, отдельной кучкой возвышалась стопка пачек сигарет. Табаки отодрал от стены плоский плафон лампы и водрузил его посередке матраса. — Это будет наш костер, — сообщил он. — Папа Табаки все продумал. Вскоре явился Валет с гитарой наперевес. Потом на пороге спальни появились Стервятник с Луисом, Слон и Красавица. Луиса отправили на подоконник. Бывшие Чумные Дохляки расселись в круг вокруг лампы-костра. Остальные расположились, кто где. Можно было начинать. — Выключи свет, — крикнул Табаки Македонскому, и комната погрузилась во тьму. Только Шакалий «костер» светился желтым светом, бросая на лица сидящих вокруг мягкие тени. — Красиво, — сообщил Слон. И, подумав, добавил: — Как солнышко. — Дамы и господа... Нет, к счастью, только господа. Ночь Воспоминаний объявляю открытой! — провозгласил Табаки. Ночь началась. Сфинкс сидел между Горбачом и Табаки. Время полилось тягуче и незаметно. Сфинкс не знал, что именно — то ли этот «костер» во тьме комнаты, то ли лица состайников, такие знакомые и родные, то ли «мартини», который плескался у него в стакане, а, может быть, все это вместе — навеяло на него именно то состояние, которое полагалось для Ночи Воспоминаний. Ему было хорошо и немного грустно. Волка очень не хватало сейчас здесь. Очень к месту были бы сейчас, в полутьме спальни, его рыцари и драконы, его гитара, вообще он сам. Наверное, это потому, подумал Сфинкс, что он неотъемлемая частичка моего детства. Меня. — Ты чего вздыхаешь? — забеспокоился Табаки. — Да что, человеку и повздыхать уже нельзя? — донесся откуда-то из темноты голос. Сфинксу было трудно определить, чей именно. — Да он плакать скоро станет, — доложил Табаки и подполз к нему ближе, заглядывая в глаза. — Да иди ты, — отмахнулся Сфинкс. — Врешь ты все. Весь настрой мне сбил. — Потому что плохой это настрой, — заявил Шакал, удобно пристраиваясь под его боком. — У нас тут, между прочим, настроение легкой грусти по незаметно и безвозвратно ушедшему на мягких лапах детству, а не состояние тяжелой депрессии. Довожу до твоего сведения. — Да чего ты к нему прицепился? — осведомился раздраженный голос Слепого. Сфинкс так и не понял, отчего сердится Бледный – то ли и правда за него заступался, то ли злился на весь этот «поминальный плач по детству», мешающий ему слинять из комнаты, как он обычно делал по ночам. Сфинкс отпихнул от себя Табаки и, не вслушиваясь в его возмущения, пополз в ту сторону, где, как ему запомнилось, устроился Стервятник. Папа Птиц был уже немного навеселе. Он сидел чуть поодаль от остальных, привалившись к стене, и с полусонным упоением всматривался в стакан, который осторожно крутил в руке, устраивая в нем небольшой водоворот. Когда Сфинкс приблизился, он поднял стакан к глазам и внимательно вгляделся в Сфинкса сквозь стекло и прозрачную жидкость. — Приветствую. — Тебе того же, — кивнул Сфинкс. Какое-то время Большая Птица изучала его через стакан. Сфинкс ждал. Со Стервятником никогда не надо было торопиться. Он глядел прямо в немного искаженные стеклом и жидкостью стылые глаза. Стервятниковы глаза его никогда не пугали. После глаз Слепого-то. Наконец, тот опустил стакан. — Так странно все это. — Что? — Это, — Стервятник обвел рукой полутемную спальню. — Все, казалось, так изменилось, а стоило вам выключить свет и усесться, как раньше, и вспомнить все то, так оно словно бы вернулось. Прошлое вернулось. Знаешь, — грустно поделился он, — я даже уже несколько раз пытался найти Макса. Смешно, правда? Сижу, сижу, словно бы в каком-то оцепенении, слушаю вас... как вы все вспоминаете и рассказываете – и вдруг кажется, что ничего не менялось, и что он тоже где-то здесь. Подниму голову и все вспоминаю. — Ты же не уйдешь? — испугался Сфинкс. — Нет, нет... Мне даже хорошо. — Хорошенькое пойло ты, наверное, намешал, — пробормотал Сфинкс с невольной завистью, косясь на его стакан. — Но-но, — предупредил Стервятник. — Да я не в том смысле. Дай мне тоже, а? — Вот оно что, — оживился Папа Птиц. — Это уже другое дело. Мне не жалко. Есть стакан? Эй, — позвал он, — дайте кто-нибудь стакан! Пустой. Неслышной тенью к ним приблизился Македонский со стаканом. Сфинкс отвернулся. Круг сидел недвижим и внимал чьему-то шепоту. Кажется, Красавицы. Но Сфинкс не стал вслушиваться. Стервятник бережно выудил из внутреннего кармана флягу, покачал ее, как ребенка, и отвинтил крышечку. Неопределенного цвета жидкость полилась в стакан. — Держи, — сказал Стервятник, заботливо зажимая стакан в граблях его протеза. — Спасибо. — А, ерунда... У каждого свои призраки. — Да, — сказал Сфинкс. — У каждого свои призраки. Даже у Слепого есть свой призрак, подумал он. Интересно, вспоминает ли сейчас о нем Слепой? Он попытался отыскать его глазами, но среди темных фигур, сидящих кругом, это было нелегко. Стервятник, совершенно по-птичьи склонив голову на бок, глядел на Сфинкса. — Я даже догадываюсь, кто, — сказал он тихо и мягко, раскачиваясь из стороны в сторону. — Тут и гадать нечего, — вздохнул Сфинкс и, с некоторым недоверием понюхав стакан, осторожно отпил жгучую спиртовую жидкость. Его пробрало почти сразу. Смеси Стервятника славились как одни из самых сильных и быстродействующих. Может быть, потому, что иногда Птичий Папа намешивал там не только алкоголь. Мягкие молоточки хмеля стали постукивать Сфинкса по голове, и комната качнулась, поплыла и встала на место, приобретя налет чего-то нереального, волшебного. Превратясь в пещеру, посреди которой у костра сидели рыцари. Или драконы? Как же здесь не хватало Волка! Вот здесь, рядом с ним. Чтобы он первым стал рассказывать истории и начал читать странные и глупые стихи или взялся бы за гитару. Чтобы он немного напился и рассказывал ему на ухо сказки и называл его своим верным до гроба оруженосцем... Валет взялся за гитару, и это было очень кстати. И когда струны, звеня, полились тихой, немного дергающейся мелодией, Сфинкс, раскачиваясь, стал вслух читать стихи. Те самые, дурацкие и немного странные стихи, которые так любил Волк:

Зеленый день падучей саранчи, Предместных гор седые очертанья... А от полей до дома – две сумы. Две полновесных сумки стрекотанья.

— Что-то быстро ты... того... — пробормотал Стервятник. Заглянул в стакан, зачем-то его понюхал и, вздыхая, полез за своей флягой. Потом они пели. Сначала вместе с Валетом. Потом к ним присоединился флейтой Горбач. Потом стал подвывать и Табаки. А к концу второй песни пели уже все бывшие Чумные, даже Стервятник тихонько мурлыкал что-то себе под нос.

Ах, стрекозочка, ах, стрекоза... Мне б твои золотые глаза, Мне б прозрачные крылья твои И летать от зари до зари... Ах, стрекозочка, ах, стрекоза... Чтобы крыльев твоих бирюза Унесла меня за облака Иль на луг, где струится река... Ах, стрекозочка, ах, стрекозааа...

***

— Внимание, — громко объявил Табаки. Язык у него немного заплетался. — Теперь я поведаю вам, о Незнающие, о том, как я вот этими вот руками, — он воздел руки к небу и потряс ими, — вот этими самыми руками добыл Чумным Дохлякам кучу полезных вещей. Я был неотразим! Слушайте все! Слушайте! — и немного завывая, он начал свой рассказ: — Это случилось после многих бессонных ночей, после многих попыток – о, Табаки не привык сдаваться – ни за что и никогда! – после многих всплесков отчаяния и надежд. Труды мои не пропали даром. И вот однажды – счастливейший день! – меня пригласили к Директору. И Директор сказал: «О Табаки! Сегодня встречным караваном занесло мне множество даров заморских неизвестного дарителя, и дары все эти на твое имя». И ответил я Директору: «О Директор! Благодарю тебя и забираю эти дары, поскольку действительно они присланы мне, и я ждал их». Но Директор не хотел расставаться с дарами. Он хотел, чтобы Табаки поделился дарами с другими. Гнев захлестнул меня. Почему же должен я делиться тем, что по праву принадлежит мне, и что досталось мне после долгих трудов и что стоило мне стольких бессонных ночей? И сказал я Директору, что не буду делиться я своими дарами, и рассердился Директор и сказал, что не отдаст мне даров моих. И тогда я отправился к Друзьям моим верным и поведал Друзьям беду мою. И Друзья согласились, что Директор поступил несправедливо, и вооружились они, и отправились к Директору, чтобы воздать за обиду и вернуть дары. И сдался Директор мне и Друзьям моим и вернул дары. Вот как было дело. Верьте мне, ибо никогда еще Табаки не сказал неправды! Шакал перевел дыхание и одним махом опустошил свой стакан. — Бедный Курильщик, — сказал Сфинкс. — Он у нас и так нервный. — Ай-яй-яй, — покачал головой Стервятник. — У тебя есть сигареты? — Минуточку... где-то были... где-то здесь... Он пошарил вокруг себя справа, потом слева. — Вот они, мои хорошие, — умильно пропел он. — Где-то была и зажигалка... Он опять пошарил вокруг себя, потом по карманам. Вспыхнул дрожащий огонек, и затлели две красные точки сигарет. Папа Птиц всунул во вторую граблю Сфинксу одну зажженную сигарету, затянулся сам и поднял с пола свой стакан. От них поползли сизые струйки дыма, уплывая к потолку и растворяясь в дыму других сигарет. Кто-то что-то опять рассказывал, но Сфинкс не слушал. Он скользил взглядом по комнате, ненадолго задерживаясь на каждой фигуре, и мысли его были далеко. А потом он захотел рассказывать сам, так, чтобы слова лились из него и лились, и чтобы они узнали то, чего не знали раньше. Узнали и вспомнили того, кого они сегодня вспоминали так неохотно. Это была его Ночь. Она целиком и полностью принадлежала ему. По крайней мере, так должно было быть. По крайней мере, так хотелось Сфинксу. Табаки согласился его слушать, но потребовал, чтобы Сфинкс перебрался в круг. Сфинкс с сожалением оставил Стервятника и устроился в кругу. Он рассказывал, и слова на самом деле лились из него, лились... Он снова переживал те дни, ставшие вдруг такими счастливыми. Он вспоминал то, что, как оказалось, не надо было вспоминать – оно так отчетливо отпечаталось в его памяти, словно это было вчера. Он вспоминал. «Вампира» с седой челкой. Ночь на кровати с мокрой щекой мальчишки, которого он поклялся не забывать, увидев впервые. Крик сестры, метеор из мальчишки и опрокинутые столики. Что-то все время немного смущало и отвлекало его. И, наконец, он понял: тишина. В спальне царила почти абсолютная тишина. Все, особенно те, кто сидел не в кругу, слушали его с напряженным вниманием. «Не часто узнаешь что-то новое о Сфинксе, - подумал он. - Наверное, мне не следовало всего этого рассказывать. Быть может, завтра я об этом пожалею». И, подумав так, он тут же успокоился. А потом шла ночь с Рыжим и Рыжей. Сфинкс не знал, захочет ли Рыжий, чтобы он об этом рассказал. Он отыскал его глазами, и Крысиный вожак ему подмигнул. Он был без очков, и странно было видеть эти ангельские глаза, подмигивающие с такой веселой искринкой. Сфинкс продолжил рассказ. В какой-то момент он увидел Слепого. Прямо напротив себя. Странно, что он только сейчас его заметил. Слепец слушал с большим интересом, чуть сгорбившись, наклонив голову вбок. Когда Сфинкс дошел до момента возвращения из Могильника, в горле у него запершило, и он вынужден был замолчать, чтобы перевести дыхание. Кто-то чего-то подлил ему в опустевший стакан и всунул в граблю новую зажженную сигарету. Сфинкс жадно глотнул то, что у них называлось «мартини». — Дайте ему передохнуть, — сказал Горбач. — Пусть пока кто-нибудь другой рассказывает. — Правильно! — заорал Табаки. — Ты и рассказывай! Ты же почти сразу к ним перебрался. Сфинкс незаметно отполз обратно к Стервятнику. Большая Птица сидела, горестно опустив голову на грудь, и переживала стадию неизгладимой грусти. — Слушай, — сказал ему Сфинкс, жадно затягиваясь. — Слушаю, — покорно согласился Стервятник. — Ты видел привидений? Ну так вот, чтобы не мельком, чтобы не казалось, что показалось? — Конечно... Забавные ребята. Очень даже симпатичные... Не понимаю, с чего некоторых они так настораживают. — А они разговаривают? — Могут. Если захотят. В основном они хотят. Довольно болтливые создания. — В основном? Папа Птиц горестно вздохнул. — Тень не хочет со мной разговаривать... — он мотнул головой куда-то на пол. — Не хочет, и все. Обижается, наверное. Как ты думаешь, может, он на самом деле обижается? Сфинкс пожал плечами. Стервятник наклонился к нему. Его горбоносое хищное лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Сфинкса. — Брось ты эту затею, — доверительно посоветовал он Сфинксу. — Все равно не будет никакого толка. Забудь, — на Сфинкса пахнуло крепким алкоголем. От него самого пахло, наверное, не лучше. — Не могу, — сказал он. — Так не должно быть. Так не должно было быть. Понимаешь? Стервятник привалился спиной к стене. — Не должно... не должно. Много чего не должно было быть, но случилось... — донеслось до Сфинкса его бормотание. — Я ведь не специалист по привидениям, старичок. Вот оно. Специалист по привидениям. Сфинкс покосился на Большую Птицу, прикидывая, безопасно ли будет оставить его одного и, решив, что пока никому ничего не угрожает, направился прочь. Ближе было, конечно же, через круг, но он не сомневался, что это сочтут святотатством. И поэтому стал пробираться через лежавших и сидевших «слушателей», которые, чтобы ничего не упустить, нагло подобрались почти вплотную к кругу. Он наступил на кого-то, откинувшегося на спину. От лежащего плыла в потолок струйка дыма. Он застонал и отодвинулся. Сфинкс узнал в нем Курильщика. Может быть, после этой ночи ему станет все немного понятнее. Сфинкс повнимательнее пригляделся к нему. Если, конечно, ему перестанут наливать. А то иначе он к утру и не вспомнит ничего. Рыжий сидел, скрестив по-турецки ноги, и тоже курил. — Хорошо тут у вас, — поделился он со Сфинксом. Сфинкс не стал спорить. — Раз уж у нас сегодня Ночь Воспоминаний, ты не мог бы немного побыть Смертью? — негромко попросил он. — Если тебе не трудно. Рыжий удивленно посмотрел на него. — Мог бы. Я, в общем-то, всегда им оставался. А в чем дело? — Ты мне нужен как знаток привидений, — нагнувшись к нему, сообщил Сфинкс. — Оо... Даже так... Ну, я к твоим услугам. Рыжий немного подался назад, чтобы не привлекать к себе внимания. Но от цепких взглядов стаи трудно было что-то утаить. Особенно, сидя в кругу. — О чем это вы там перешептываетесь? Секретничаете? — Ой, да чего вы цепляетесь? — досадливо отмахнулся Рыжий. — Может, у нас важные дела. Но они на какое-то время замолкли и стали слушать. Болтал опять Табаки. Он бы, наверное, проболтал всю ночь без перерыва, дай ему кто такую возможность. Но надо бы отдать ему должное: рассказывал он хоть и чересчур витиевато, но интересно и помнил такие мелочи, о которых все давно позабыли. — И когда мы приехали на море, оказалось, что вот этот тип, — указующий перст уперся в Сфинкса, — просто-напросто удрал. Сразу по выгрузке из автобусов. Даром, что ли, ходячий? Ну его искать. Нет и нет. А потом оказалось, что и в автобусе его не было. Он не поехал! Видели ли вы что-нибудь подобное? — Ха, вот уж не думал, что Кузнечик был способен на такое, — прошептал Рыжий. — Когда Рыжая тебя привела, ты был тихий и даже немного испуганный. — О, ты много чего не знаешь о Кузнечике, — уверил его Сфинкс. — Я даже больше скажу: сколько ты не знаешь о Сфинксе! Я сам о себе до сегодняшней ночи такого не знал. Даже сам пугаюсь. Рыжий нагнулся к нему: — Ну так что насчет привидений? — Их можно увидеть только в Могильнике? — В общем-то, нет. Но в основном они встречаются там. По ночам. Они не любят шумное общество. Если ты не один, они ни за что не покажутся. Хотя иногда могут так показаться, что ты один их и увидишь. И не поймешь – померещилось или нет. — То есть, если я – теоретически – захочу повидать какое-нибудь привидение, мне надо направляться прямой наводкой в Могильник? — Повидать привидение? — у Рыжего даже глаза полезли на лоб. — Просто взять и повидать? Нет, дружок, не выйдет. Все не так просто. Они же не человеки, чтобы взять их и повидать. Как в гости пришел. Тут уж только если повезет. Если сам призрак захочет с тобой повидаться, если Дом захочет этого, а так... если бы все было так просто... Ты что, так много выпил? — Не очень-то, — помотал головой Сфинкс. — Но в это «не очень-то» включается смесь собственного изготовления Стервятника. — Ааа, тогда все ясно. Но ты все-таки проветрись немного. Ты меня пугать начинаешь. Сфинкс кивнул и остался на месте. Валет перебирал струны гитары. Горбач приложил к губам флейту. Мелодия лилась, тягучая, как настойка Стервятника, и липла, и обволакивала... Плафон лампы на полу струил мягкий притушенный свет, и в этом свете фигуры вокруг казались сказочными тенями. Они медленно раскачивались из стороны в сторону в такт музыке, словно в каком-то диком замедленном танце. Сфинкс тоже раскачивался. Потолок опускался, стены медленно плыли куда-то и никак не могли уплыть. Сфинкс откинулся назад, и кто-то поспешно отодвинулся от него сзади. Он лег на спину, зарывшись головой в чье-то одеяло, и смотрел в потолок. Стены больше не плыли, но потолок почти незаметно кружился, и Сфинксу нравилось смотреть, как он кружится. Он лежал, каким-то образом очутившись целиком завернутым в одеяло, и слушал. Рядом кто-то звенел бутылочным стеклом о край стакана. Лучше бы Курильщику больше не наливали... Опять кто-то что-то рассказывал, и Сфинкс с удивлением отметил, что это Слепой. Ему хотелось послушать, о чем это захотел рассказать Бледный, но он не мог заставить себя сесть и вслушиваться. Поэтому он лежал и просто слушал голос Слепого, не улавливая слов. Голос его детства, который ввел его в этот Дом, который сначала терпел с ним все издевки Хламовника и все драки только потому, что так захотел Лось. А потом скучал без него, когда он был в Могильнике... Сфинкс задремал, но ненадолго. Когда он снова открыл глаза, в комнате ничего не изменилось, только ребята разбрелись по кучкам и тихо переговаривались каждый о своем. Кто-то даже включил вторую лампу, но ее тут же погасили. Сфинкс приподнялся, неохотно расставаясь с теплым коконом одеяла. Было душно и накурено. Он пробрался к окну. По пути он наткнулся на матрас и чудом не рухнул на двоих мирно дрыхнущих состайников. Сфинкс пригляделся. Лэри разлегся почти на весь матрас, и Курильщик спал наполовину на полу. Сфинкс забрался на подоконник и не без некоторого труда распахнул окно. Сырой ночной воздух ворвался в душную комнату, разгоняя клубы дыма под потолком. Луис печально стоял в своем красном горшке, забытый и одинокий. Редкие капли постукивали по внешнему железному подоконнику. Сфинкс жадно втянул в себя прохладную сырость. Ночь кончалась. Совсем скоро забрезжат первые туманные лучи рассвета, протянется светлой полосой линия горизонта. А пока что внизу шелестели мокрыми листьями еле различимые силуэты деревьев да стучал по жести дождь. Сфинкс тихо слез с подоконника и побрел, стараясь никого не задеть, в тамбур, а потом, захватив фонарик, – в коридор. Яркий лучик, немного подрагивая, привел его через пустые черные коридоры и гулкие пролеты лестниц прямо к дверям Могильника. Он даже не задумался. Он все обдумал заранее. А может, ему только показалось в сигаретно-алкогольном бреду, что он все обдумал. Вряд ли, конечно, это к чему-нибудь приведет. Сфинкс просочился через дверь и тихо пошел среди белоснежной стерильности Могильника. Он не мог сдержать своей неприязни и время от времени содрогался от сильного запаха лекарств, навечно пропитавшего это место. Ну пожалуйста, просил он у Дома, втягивая ноздрями резкий больничный запах, разреши мне увидеть его. Разве тебе трудно? Тебе ничего не стоит. А мне это так важно. Ты же понимаешь, ты не можешь не понимать, как мне сейчас это важно. Тень Стервятника ходит за ним по пятам. Я не прошу этого. Дай мне увидеть его. Не так, как раньше, не мельком. Дай мне поговорить с ним. Я так по нему соскучился, а скоро я уйду отсюда и никогда больше не увижу даже его тени. Он иногда приходит ко мне во сне, но разве это то? Если ты такой понимающий, каким считает тебя Слепой, если ты давно меня принял, что тебе стоит? Дом молчал. Сфинкс брел по коридорам, освещенным тусклыми лампами, между шкафов со стеклянными дверцами. Краем глаза он замечал свое отражение. Отражение было понурым и уставшим. Потом он повернул назад. Он устал. Очень устал. Ноги были какими-то ватными, голова тоже. Могильник скалился белым кафелем. Проходя мимо очередного шкафа, Сфинкс вдруг поймал в стеклянных дверцах свое отражение. Он был не один. Сзади, прямо за ним, шел кто-то, мягко и неслышно ступая белыми кроссовками. Сфинкс не спешил оглянуться. Он боялся, что тот, в белых кроссовках, исчезнет, стоит ему потерять его из виду хоть на секунду. Он стоял, замерев и глядя в стекло, и тот, что шел за ним, тоже стоял, не шелохнувшись. — Волк, — одними губами произнес Сфинкс, боясь спугнуть ночного гостя. Но призрак спокойно стоял на месте. «Сфинкс», — зашелестел в ушах знакомый забытый голос, и Сфинкс не выдержал, резко обернулся. И встретился взглядом с прозрачными оранжевыми глазами. Волк смотрел прямо на него и слегка улыбался. Сфинкс словно окаменел и боялся шелохнуться, хотя понял, что Волк никуда сейчас не исчезнет. Тогда Волк быстро приблизился к нему – то ли шагнул, то ли подлетел – и внимательно вгляделся в его лицо. Сфинкс смутно видел позади него стену и коридор. «Приветствую тебя, юноша, — прошелестел Волк. — Приветствую тебя, мой верный оруженосец». Губы его улыбались, глаза серьезно и печально скользили по лицу Сфинкса. Сфинкс молчал и вглядывался в каждую черточку призрачного лица. Несомненно, это был Волк. Настоящий. Живой, если бы не стершиеся очертания коридора, проглядывающие сквозь него. Его лицо было такое же, как и в день смерти. Спокойное и немного печальное. Седая челка, чуть лохматые вихри волос. Те же глаза с недобрым прищуром, который исчезал, когда Волк не сердился, и от которого сейчас не осталось и следа. Те же губы, которые сейчас странно подергивались от полуулыбки до кривой линии и обратно, словно Волк хотел улыбаться и не мог. Сфинкс быстро скользнул взглядом по его одежде и снова уставился Волку в глаза. Он был слишком потрясен, чтобы что-то сказать. Волк ждал. Но, видимо, за время призрачной жизни терпения у него не прибавилось. «Ты так и будешь молчать? Сфинкс, ну поговори же со мной! Ты ведь хотел поговорить?» Сфинкс потряс головой, прогоняя оцепенение. Потрясение прошло, и сейчас ему уже казалось совершенно естественным вот так вот болтать с призраком Волка. Дом есть Дом. Он и не считал никогда, что знает Дом полностью. Даже Слепой не может знать его целиком. — Я не верил, — пробормотал он. — Понимаешь, не верил. Шатался тут и ни капельки не верил. Ему вдруг сделалось очень смешно. Волк – Волк, которого он тщетно мечтал увидеть, со смертью которого давно смирился и по которому скучал – он здесь, рядом с ним, и они стоят, как два столба, и треплются о какой-то ерунде. «Приветствую, мой верный оруженосец» — «А я не верил, понимаешь?» Сфинкс зашелся нервным хохотом. Стены Могильника подхватили этот смех и понесли по полутемным коридорам. «Эй, эй, ты чего? — забеспокоился Волк. — Да тише, придурок, перебудишь всех!» Сфинкса разбирало истерическое хихиканье. Он силой воли подавил этот смех и сразу сделался очень серьезен. Прислушался. В Могильнике по-прежнему было тихо, только гудели лампы на потолке. Тогда Сфинкс посмотрел на призрака. — Как же я скучал по тебе, Волк, — сказал он.

***

«Идем, — сказал Волк. — Не болтаться же нам тут всю ночь». Они направились к выходу из Могильника. Сфинкс шел почти бесшумно, широкими шагами. Волк тоже шел. Его белые кроссовки неслышно касались белых плит пола и легко отрывались от них, словно гравитация больше не имела над ним силы. Словно? Сфинкс покосился на него и усмехнулся. Мягко вниз, бесшумно по белой плитке и мягко вверх. Вниз, по плитке и вверх. Вниз и вверх. Разве мог он когда-нибудь подумать, что будет идти по коридорам ночного Дома, а рядом с ним вот так вот запросто будет шагать Волк? Они прошли мимо дежурной Паучихи, которая мирно спала, не подозревая, что происходит на вверенном ей посту. — Куда мы идем? — спросил Сфинкс. Волк улыбнулся. «На наше место». На крыше было прохладно и свежо. Серые облака уползали за горизонт. Было где-то часа четыре. Волк присел на корточки, прислонившись призрачной спиной к стене чердака. Сфинкс опустился рядом. Откинув голову, он смотрел в бледное туманное небо, распоротое у горизонта светлой полосой. Мокрое дерево холодило ему затылок. Может, там есть и занозы, но ему было все равно. — У нас знаешь, сколько всего случилось? — сказал Сфинкс. Он был не совсем уверен, что Волк захочет слушать. Волк кивнул. «А как же! Ты что, думаешь, я не в курсе всего? Да я бы от скуки второй раз помер, если бы не навещал вас и не слонялся по Дому. Где, по-твоему, я живу? В нашей комнате. И будь уверен, знаю все, что у вас происходит». Сфинкс слушал его, и глупая улыбка сама собой растянула его губы. Часто, особенно сразу после смерти Волка, ему казалось, что Волк все еще здесь, у них в спальне. Он списывал это на тоску по Волку. Оказывается, не казалось. Волк придвинулся к нему вплотную и прижался призрачным плечом к плечу Сфинкса. Сфинкс ничего не почувствовал. «А по ночам я забираюсь к кому-нибудь из вас в кровать. И снюсь. Правда Македонский, зараза, часто мешает мне. Поэтому я снюсь в основном ему, — Волк хихикнул. — Этому он помешать не может, — он вдруг погрустнел и прибавил, поглаживая призрачной рукой Сфинкса по коленке: — Он так часто мешал мне присниться тебе... Боялся...» Ноги у Сфинкса устали, и он стал потихоньку вытягивать их, оказавшись в конце концов сидящим на мокрой от дождя крыше Дома. Волк тоже сел и поудобнее устроился рядом. Утро медленно вступало в свои права. Сфинкс скосил глаза на Волка. Волк положил голову ему на плечо, а руку – на колено. Легкий ветерок трепал уголки коричневых от дождей газет. На черном шифере собрались лужицы. Они сидели – призрачный юноша и живой – и смотрели, как с неба опускается раннее туманное утро. Они молчали. Зачем слова, если и без слов все понятно? Сфинксу уже не казалось, что рядом с ним пустота. Ему казалось, что он чувствует теплое плечо Волка, которое легко упирается ему в плечо, и жесткие его волосы, которые слабо щекочут ему щеку. Он замер, боясь спугнуть это ощущение, но оно не проходило, а только росло, укрепляясь, обретая силу. «Балда», — сказал Волк и крепче притиснулся к Сфинксу. И Сфинкс чувствовал – до боли отчетливо чувствовал - и волосы на своей щеке, и плечо у своего плеча, и пальцы, лежащие на колене. Пальцы, сквозь которые не видна была ткань джинсов. Тогда он не выдержал. Заплакал. Молча, без всхлипов и содроганий. Он сидел, откинув голову, и слезы медленно текли по его щекам и капали с подбородка. Раннее утро расплывалось у него перед глазами. Вот почему Дом не давал ему встречи с Волком. Слишком многое, загнанное глубоко и почти растворившееся во времени, всплыло от его плеча, прижатого к плечу Сфинкса. Слишком многое и болезненно нужное, отобранное у него... Кем? Сфинкс скривил губы. — Ты дурак, вот ты кто, — сказал он сипло. — Кретин. Придурок. «Ты чего?» — Идиот. Эгоист. Волк удивленно приподнял голову. «Да что с тобой?» — Сволочь ты. «Сфинкс!» — О себе только и умел думать, рыцарь недоделанный! — Сфинкс резко отстранился. — Чудеса ему понадобились, видите ли! — он повернулся и в упор уставился на Волка. — А за какие такие чудеса, интересно было бы узнать, убить можно? Вампир несчастный! Скотина! Он подскочил. От резкого движения после долгой неподвижности закружилась голова. Он привалился к многострадальному чердаку и закрыл глаза. Волк тоже встал. Подошел к Сфинксу и тронул его за плечо. «Эй». Сфинкс молчал и глаз не открывал. «Ты бы знал, сколько раз я за это раскаивался, — сказал Волк. — Сколько раз проклинал и себя, и его с его дурацкими чудесами. Как я его проклинал!» Сфинкс вздохнул. Вот он, Волк. Во всем этом. — Македонский ни в чем не виноват. Ты один все это заварил. Он помочь хотел. Он же не знал, что ты Волк не только по кличке. И что вампиром не просто так прикидываешься. Волк засмеялся. «Я поначалу чуть ли не каждую ночь его навещал. Как он меня пугался! Но мне было скучно. К тому же я хотел отомстить. Хоть так. — Он засунул руки в карманы и покачался на пятках. — Да, мне было скучно. А потом он смирился. Даже почти не боялся. Это было забавно. А потом, когда ты все узнал, он и бояться перестал. Мы даже общаться стали. Почти по-человечески. Все-таки неплохой он парень. Дурак вот только редкостный». — Это ты дурак. Редкостный. — Сфинкс открыл глаза и посмотрел на Волка. — А Македонский поверил нам. Всем нам. Волк подергал его за рукав: «Брось, Сфинкс». — А сам почему не бросил дурью маяться? «Разве время сейчас для нравоучений?» Сфинкс вздохнул. — Совсем не время. Волк присел обратно на крышу и потянул Сфинкса за штанину. Сфинкс сел, и Волк снова положил свою лохматую голову ему на плечо и обвил его теплыми руками. «Мы ведь больше не увидимся», - подумал Сфинкс и ужасно пожалел, что не может обнять Волка в ответ. Нет, он, конечно, мог, но разве могут сравниться объятия бесчувственных протезов с объятий руками? Могут, если обнять больше нечем. И Сфинкс неловко обнял Волка граблями протезов. Волк тихо вздохнул, сильнее утыкаясь ему в плечо. Небо розовело отблеском солнца, которое еще не встало. В лужицах мелькали отражения птиц, круживших над Домом. Ласточки. Маленькие юркие ласточки жили под гостеприимной крышей Дома. Двор наполнился щебетом птиц. Облака давно уплыли куда-то в одни им известные дали. Ясное, подернутое пеленой утреннего тумана небо ласковым пологом накрывало Сфинкса и Волка, ограждая их от всего мира. Снова превращая их в детей. В двух мальчишек, чьи жизни Дом когда-то так прочно связал узами дружбы, а потом разорвал смертью, молча и безжалостно. Ночь таяла, и вместе с ней таял Волк. Волосы его потускнели, пальцы снова пропускали сквозь себя свет, руки утрачивали телесность. И когда Сфинкс совсем перестал его чувствовать, Волк встал. Полупрозрачный, каким и увидел его Сфинкс в самом начале. «Мне пора, — сказал он. — Уже поздно». — Пора, — эхом повторил Сфинкс. Он глядел на Волка снизу вверх и видел ласточек, мелькавших за его спиной. «Пойдем вместе. Я тебя провожу», — сказал Волк. Сфинкс поднялся и ощутил холодок от промокших джинсов. Они вернулись на чердак и медленно побрели к лестнице. Серое утро заглядывало сквозь щели и чердачные окна. Пыль и паутина оплетали углы и рассохшиеся доски пола. Дом крепко спал. То, что ночью Сфинкс никого не встретил, было удивительно. То, что они не встречали никого сейчас, было естественным. Волк шел совсем рядом со Сфинксом, и его рука касалась бы руки Сфинкса, если бы он был человеком. Странно, но Сфинкс ничего не чувствовал, когда его рука проходила сквозь руку Волка. Когда кто-то касался Тени, это было ощутимо неприятным холодком внутри. — Ты приходи ко мне почаще во сне, — попросил Сфинкс. Волк кивнул. «Обещаю». А потом? Что будет потом, когда Дом останется позади? Что будет с Волком, с Тенью и с остальными? Они упокоятся с миром? Смешно. Останутся в пустом Доме? Ужасно... Какой-то шорох раздался из-за угла, и перед Сфинксом тенью возник Слепой. Сфинкс обернулся. Волка нигде не было. Слепой, кажется, не ожидал на него наткнуться и даже удивился. — И ты всю ночь бродил по Дому? — Не совсем, — отозвался Сфинкс. — Где ты тогда был? Ты ведь слинял еще ночью. — На крыше. Молчание Слепого было красноречиво. От Сфинкса явно требовали продолжения фразы. Тогда он сказал, улыбаясь про себя: — Болтал с привидениями. — Понятно, — пробормотал Слепой. — Я ничего не имею против, чтобы Стервятник травился своей гадостью, но травить и других за компанию – это уже свинство. Сфинкс улыбнулся. Слепец приблизился к нему и протянул свою тонкую руку к его лицу. Длинные белые пальцы заскользили по глазам, носу и губам Сфинкса и недоуменно задержались на улыбке. — Все в порядке, — сказал Сфинкс. — Со мной все в порядке. Слепой убрал руку. — Хорошо, — и двинулся вперед, мимо Сфинкса. — Ты куда? — сказал Сфинкс. Он знал, куда. — Пойдем в комнату, а? Проживешь один день и без Леса, — ему не хотелось, чтобы Слепой уходил сейчас, когда мог и остаться. Слепой пожал плечами. Зачем ему без Леса, если можно было пойти в Лес? Он стоял, повернувшись спиной к Сфинксу, и ждал. — Нам в другую сторону, — упрямо сказал Сфинкс. — Нам в разные стороны, — спокойно отозвался Слепой. Сфинкс с досадой скрипнул зубами и пошел прочь. Обернувшись, он увидел, как Слепой скрылся в повороте коридора. Сфинкс побрел дальше. Он шел и думал о том, что сейчас вернется в спальню, и там будет Волк. Невидимый, неслышимый, неощутимый, но он там будет. Он думал и о том, почему же не может полюбить Слепой этот мир и эту реальность, почему ему лучше там? Дело ли в его детстве, или в Доме, или в самом Слепом? «Нам в разные стороны». Сфинкс шел по темному коридору спящего Дома, и странные мысли бродили в его голове. И может быть, по прошествии стольких лет, когда он будет стоять у разрушенных стен Дома, держа в руке перо, ему вспомнятся эти слова Слепого, и эта ночь, и волосы уткнувшегося ему в плечо человека, щекочущие лицо. И кто знает, чью судьбу он решит изменить.