День святого Мерлина

В пробуждении Артура было мало волшебного. Вместо того чтобы гордо прошествовать по водной глади в лучах рассветного солнца, Король Былого и Грядущего пришел в себя на дне озера, подняв облако ила и перешугав всех рыб в радиусе километра. Впрочем, это спорный вопрос, кто кого испугался больше. Его доспех и плащ явно не желали расставаться с привычным местом обитания, а потому всячески препятствовали его поднятию на поверхность, упрямо цепляясь за горбатые коряги и тощие водоросли. Но Артур, конечно, оказался упрямее. С огромным куском плаща все же пришлось распрощаться. Очевидно, алый предатель слишком привязался к выводку мелких рыбешек, чьи бесчисленные поколения выросли под его покровом и все эти годы резвились в пышных складках, не давая почувствовать себя ненужным. Он так и остался мягко покачиваться в беззвучном прощании, наблюдая за тем, как его бывший хозяин поднимается все выше и выше. Туда, где начиналась настоящая жизнь. Хрустально-зеленоватое зеркало пошло рябью, сначала выпустив задыхавшиеся пузырьки воздуха, и лишь потом окончательно лопаясь прямо по центру, где с шумом вынырнул Пендрагон. Жизнь навалилась на голову такой воздушной тяжестью, что Артур мог бы опять уйти под воду, если бы не невидимый спасательный круг из опять-таки упрямства, за который он крепко держался в любых непонятных ситуациях. Пендрагон только что заново родился, и ему безумно хотелось закричать, чтобы расправить легкие, забывшие за столько лет, как дышать. Но вместо крика получился лишь жадный сиплый вздох, да и его не удалось сделать как следует: доспех некстати стиснул грудную клетку в стальных объятиях. Волшебства моменту не добавляло и то, что голову Короля Былого и Грядущего украшала не корона, а нескольких любопытных водорослей, захотевших поглядеть на поверхность. Впрочем, зеленые наглецы были тут же немилосердно сброшены с венценосного чела, с обиженным хлюпом возвращаясь в родную водную обитель. Во всем этом мокром и режущем светом глаза безобразии волшебной была только одинокая тощая фигурка, замершая на берегу… А впрочем, нет. Не было ничего волшебного в том, как величайший Маг в истории человечества позабыл о всех своих чарах и побежал сломя голову прямо в воду, поднимая фонтаны брызг. Спотыкаясь о коварно развалившийся на дне камень и невольно ныряя в озеро по самую макушку. Отфыркиваясь, растерянно вертя лопоухой головой из стороны в сторону, лишь на мгновение потеряв из виду своего Короля. – Артур! – вопит он, беспомощно барахтаясь в воде. А Пендрагону только и нужен был этот крик, чтобы осознать до конца, что он живой. Дышать становится легче, доспех становится легче, двигаться становится легче от того, что Мерлин плещется всего в паре десятков метров от него и изо всех своих тщедушных неловких сил плывет навстречу. Не перестает плыть, даже когда Артур уже на расстоянии вытянутой руки, так что они просто врезаются друг в друга под аккомпанемент звона поржавевшего доспеха. Мерлин без сил виснет у Пендрагона на шее, так что они вновь чуть не уходят под воду, едва-едва касаясь ногами дна. – Как же я по тебе скучал, – снова и снова шепчет он в мокрый висок. Их объятия не были идеальными. Мерлин сжимал Артура до жалобного скрипа доспеха, так что тот немилосердно врезался в тело. А Пендрагон оттаптывал ему ноги, пытаясь удержать их двоих на поверхности, и неловко поддерживал за поясницу, боясь обнять в полную силу и поранить. – Мерлин. Мой верный, преданный Мерлин, – улыбается он, утыкаясь в ворот холодного влажного свитера, щекочущего ворсом нос. Вода была ледяной и забиралась им под самую кожу, окрашивая губы в фиолетовый цвет и заставляя зубы стучать от холода. Пряди волос расплылись по лбам мокрыми мазками, которые каждый из них норовил неловко поправить. Мышцы немели, а тела била крупная дрожь, не имевшая к низкой температуре ни малейшего отношения. Заставлявшая прижиматься теснее. До боли. Настоящее, всепоглощающее счастье, в котором нет места идеальности. В котором есть только Мерлин и Артур. *** Трель утренних пташек то и дело прерывалась двумя мокрыми разрушителями пасторали, не на жизнь, а на смерть сражавшихся с ржавым доспехом. И если Мерлин честно пытался возиться с истлевшими, сросшимися в один упрямый комок зла завязками, то Артур просто со всей дури колотил по трещине в латах. Коварный металл продолжал кривовато и злорадно ухмыляться, и его улыбка не становилась шире ни на дюйм, сколько бы Артур ни бил по ней. – Мерлин, какого черта мы делаем?! – внезапно осенило Пендрагона по прошествии двадцатиминутной бессмысленной возни. – Ты волшебник или нет?! Неужто нельзя эту срань снять быстрее с помощью магии? – Мне не нужна магия, чтобы вытряхнуть тебя из проржавевшего панциря, – буркнул Эмрис в ответ и обиженно засопел. – Если перестанешь беспрестанно щелкать клешнями у меня перед носом, я закончу в течение минуты. Артур хотел привычно огрызнуться в ответ, но вместо этого неожиданно для самого себя покорно замер, сосредоточившись на ощущении пальцев, отчаянно дергающих завязки сзади его нагрудника. Момент внезапно показался очень символическим. Мерлин снимал с него доспех бесчисленное количество раз. Чаще ловко и быстро, но иногда вот так же неумело, путаясь в собственных пальцах, будто делал это впервые. И Артура это забавляло, а не злило. Это дарило ощущение неизменности. Ощущение того, что Мерлин всегда рядом. Что он не меняется. Что ему только что стукнуло семнадцать лет, и он все так же готов дерзить и обзываться… В такие моменты Артур всегда улыбался и чувствовал, что ему самому не больше девятнадцати. Сейчас же он понимал, что Мерлин делает это в последний раз. Даже не раздевает, а высвобождает его. Снимает с плеч истлевший груз прожитых и непрожитых лет. И Артуру становится щемяще грустно от того, что его новая жизнь началась с прощания со старой. С до боли привычного, уютного ритуала, в котором больше никогда не будет надобности. Ему все еще было безумно холодно и неуютно, но желание поскорее избавиться от доспеха пропало. – Еще одну секунду… – шепчет за спиной Мерлин. Казалось, что он намеренно не торопится, чувствуя ту же странную, болезненную ностальгию, что и Артур. Не рвет завязки, а до последнего пытается их развязать. Бережно и настойчиво. Как делал это всегда… И металл, словно почувствовав тоску своего хозяина и его слуги, попрощался тихим скрипом, прежде чем с лязгом рухнуть на холодную землю. Наручи, наплечник и налокотник, кольчуга последовали за ним, опадая у ног Пендрагона ржаво-серой скорлупой. Завязки мокрого поддоспешника, вылинявшего из роскошно-алого до цвета подгнившей малины, также поддались удивительно легко, и в следующее мгновение на Артуре остались только изношенная прохудившаяся рубаха, грязные потертые штаны и сапоги, хлюпавшие озерной водой в носах. Пендрагон съежился, почувствовав себя абсолютно голым и беззащитным, и Мерлин, встрепенувшись, побежал за большой сумкой, валявшейся неподалеку. – Сейчас, сейчас мы тебя согреем, – приговаривал он, быстро стаскивая с Артура рубашку, распавшуюся прямо в его руках, и натягивая на него сухой теплый свитер. Та же участь быстро постигла сапоги и штаны. Мерлин переодевал его настолько ловко и умело, что Артур даже не успел смутиться, сверкнув посиневшей от холода пятой точкой. Напоследок Эмрис достал большой теплый плед и укутал им Пендрагона с ног до головы, подтыкая уголки так, чтобы было как можно уютнее. – Ну, вот и все, – довольно улыбнулся парень, осматривая большую лоскутную куколку, которую он сделал из Короля Былого и Грядущего. – В смысле, все?! – окинул Пендрагон негодующим взглядом тощую фигурку в мокрой отсыревшей одежде. – А как же ты? В ответ Мерлин лишь махнул рукой и рассмеялся, принявшись выжимать краешек свитера. – Скажем так, изначально я не планировал плюхаться в воду за тобой и прихватил лишь один комплект одежды. А заклинание для обогрева вылетело из головы и, кажется, утонуло где-то на дне озера… Артур мгновенно выпростался из пледа. – Снимай мокрую одежду и ныряй сюда, – его тон не терпел возражений, которые вот-вот готовы были сорваться с приоткрывшихся нежно-фиолетовых губ Мерлина. – Быстро. Эмрис недовольно нахмурился, но подумал, что в данной конкретной ситуации правильнее будет согласиться. Он продрог до такого состояния, что уже не чувствовал холода. Впрочем, как и пальцев на руках и ногах… Судя по всему, раздеваться на глазах у Артура ему было чертовски неловко. Нормальный человек не стал бы в первую очередь снимать обувь, чтобы в одних носках пританцовывать мокрыми пятками по земле. Артур обреченно хлопнул себя ладонью по лицу. – Некоторые вещи не меняются, – пробормотал он, наблюдая за тем, как его слуга кряхтит и путается в мокром свитере, застрявшем на его выдающихся ушах. Наконец Мерлину удалось стащить с узких бедер безбожно прилипшие, успевшие почти затвердеть на морозе брюки и остаться в одном исподнем, черным цензурным квадратом прикрывавшем самое нежное. – Я уже думал предложить свою помощь, – улыбнулся Артур, раскрывая пледовые объятия. – Меня раздевать ты умеешь, а себя, очевидно, так и не научился. Робость и стеснение, кажется, тоже замерзли, поэтому Мерлин без лишних слов в два прыжка нырнул под плед, прижимаясь к Артуру всем телом. Он подрагивал от холода, положив подбородок на плечо Пендрагона, и переминался с ноги на ногу, а мелкая дробь, которую выбивали его зубы, не давала тишине и шанса стать неловкой. – Погрейся об меня, – шепнул он в покрасневшее от холода ухо. Мерлин вопросительно дернулся и в недоумении уставился на него. – А я что, по-твоему, делаю? Артур закатил глаза и обреченно покачал головой. А затем взял ладони пискнувшего от неожиданности Мерлина и положил их себе на живот, нагретый теплым свитером и пледом. Он не удержался и тихо охнул от того, насколько же ледяными они были. Просто-таки накалившимися холодом! – Артур, это явно лиш… – Стань мне на ноги, чтоб стопам не так холодно было, – прервал его Пендрагон, не давая убрать только начавшие оттаивать кисти. Мерлин вздохнул, и ледяные лапы в мокрых носках покорно взгромоздились на обутые ступни. Артур довольно улыбнулся и провел теплыми руками вдоль нежной худой спины, покрывшейся зябкими мурашками. Обнимать Мерлина, чувствовать его так близко было очень непривычно, но сказочно приятно. Нескладный и угловатый, тихо посапывающий ему в плечо, он олицетворял собой все самое хорошее, забавное, счастливое, что помнил Артур. Ему хотелось защищать Мерлина, даже уже зная о том, какая безграничная сила на самом деле бьется где-то там, под этими тощими ребрами. Сила такая же золотая, светлая и необъятная, как и его сердце… Спустя какое-то время объект приятных размышлений Пендрагона, немного оттаяв, беспокойно заворочался в его объятиях, явно собираясь что-то сказать. И через несколько сомневающихся мгновений где-то возле его плеча послышалось робкое: – Артур, тебе… Что-нибудь снилось все это время? Пендрагон вздрогнул, и Мерлин бережно обнял его, легко касаясь уже почти теплыми руками спины. – Да, – прошептал он и закрыл глаза. Под веками бесшумно заметался потревоженный внезапным вопросом рой разрозненных, обрывочных видений. – Я видел очень многое… – Артур сглотнул и почти уткнулся носом Мерлину в затылок, прячась от воспоминаний в родном, хвойно-горьком запахе, исходившем от его медленно сохнущих на морозе волос. – Что-то понимал, что-то – нет. Некоторые моменты видел лишь мельком, а другие калейдоскопом проносились в сознании множество раз… Артур зажмурился и позволил себе на мгновение прижать Мерлина чуть крепче, чем следовало, вжавшись ладонями в ломкие птичьи лопатки. Но Эмрис, до этого напряженно вслушивающийся в каждое его слово, от этого болезненного порыва не вздрогнул, а наоборот, немного расслабился, становясь почти податливым под его руками. Артур слушает тихое, успокаивающее дыхание на своем виске, и признание горьким спазмом сжимает его горло. – Я ни разу не видел тебя. Мерлин все так же бережно скользит руками вдоль его спины, ничем не выдавая отношения к сказанному, и он тихо продолжает: – Я видел жизни и смерти всех, кто был мне дорог, – Пендрагон старается уцепиться взглядом за что-то настоящее, за голый зябкий лес за спиной Мерлина, но в каждой кривой ветке, в каждом древесном изгибе жизни прячутся мертвые родные тени, обжигающие веки. – Видел, как жили и умирали их дети и дети их детей… Артур пытается хотя бы приблизительно подсчитать, сколько лет он спал, и перед глазами начинают в безумном танце плясать воспаленные звезды. …И в этой головокружительной пляске мелькает страшная, ужасающая догадка. Она прячется, исчезает в дальних, самых темных углах сознания и заполняет легкие больной пустотой, так что Пендрагон забывает, как дышать, и беспомощно шевелит губами, из которых вместо вдохов хрипло вырываются в морозный воздух осколки фраз. – Но ты… Мерлин, ты… Неужели ты… Все это время… Колени подламываются, и Мерлин, вскрикнув, удерживает его за талию, не давая упасть. Он медленно опускается с Артуром на землю и вылавливает его из пульсирующей подступающей тьмы своим перепуганным светло-синим взглядом. – Ну что ты, Артур, – заполошно шепчет он, – Я спал. Я просто спал вместе с тобой все эти годы. И проснулся всего несколько месяцев назад, почувствовав, что ты скоро вернешься. Мерлин на мгновение жмурится, но соленая боль двумя почти пересохшими ручьями стекает по его щекам, пропадая в углах улыбки. – Как ты мог подумать, что я мог бы так долго жить без тебя? – парень баюкает Артура в объятиях и стыдливо прячет лицо в его пропахшей озером светлой копне волос. – Я просто уснул, – успокаивающе шепчет он. – Я же волшебник, помнишь? – Мерлин тихо смеется и утыкается лбом в лоб Пендрагона, глаза в глаза. Лаская их золотым взглядом, благодаря которому съехавший было плед вновь укрывает их почти с головой. Артур утвердительно кивает и беззвучно смеется в ответ, хотя его тело все еще бьет крупная дрожь. Он прогоняет ее, плотно закрывая глаза и до боли терзая губы зубами. Прогоняет страшные, рвущие сердце на части мысли о Мерлине, касаясь губами его лба. Целует его в лоб снова и снова в непозволительной благодарной нежности за то, что тот вновь держит его. Держит и продолжает ласково шептать до тех пор, пока голос не хрипнет: – Я спал, Артур. Я просто спал все это время... *** – Нам пора домой. Полуденное солнце протиснулось в просвет между снежно-пузатых пушистых туч, и Пендрагон нехотя приоткрыл один глаз, чтобы увидеть, как солнечные лучи мягко щекочут поверхность озера, заставляя воду искриться от нехитрой ласки. Незамерзающее чудо посреди зимы. …А вот другое чудо, кажется, начинало замерзать, даже будучи по уши укутанным в плотный шерстяной плед и обвившись всеми четырьмя конечностями вокруг Артура. – Пожалуй, ты прав, – Пендрагон с улыбкой почесывает кончик носа, в который очень настойчиво тычется вихрастая темная прядь. Очевидно, тоже желая согреться. – Ты на чем-то приехал сюда? – Да… На машине, – Мерлин осторожно отстраняется от него и с интересом смотрит, ожидая реакции. – Мерлин, я имею представление о том, что такое машина, – смеется Артур и щелкает его по носу. – Обещаю, что не буду кричать, когда окажусь внутри, и она поедет. Пендрагон вылезает из-под пледа и собирает в сумку мокрые вещи Мерлина, сиротливо валявшиеся неподалеку, пока тот, задумавшись о чем-то своем, гуляет взглядом вдоль кромки воды. Артур на ходу застегивает сумку и привычным жестом ерошит ему волосы. – Ну что, покажешь дорогу? Мерлин как-то странно на него смотрит и робко кивает влево. Где на берегу лежат поржавевшие обломки великого прошлого, укрытые от усиливавшегося ветра хлипкой дырявой ветошью. – Мы могли бы… Могли бы его забрать, – Мерлин изо всех сил пытается придать голосу твердость, но он все равно предательски подрагивает. – Я мог бы почистить его, как… «Раньше» он уже проглатывает вместе с комом в горле и быстро прячет взгляд. Пендрагон грустно улыбается и обходит его со спины, чтобы легонько приобнять, шепча в оттопыренное, выглядывающее из-под пледа ухо: – Не лучше ли оставить прошлое в прошлом? Мерлин поглядывает на него с немым укором и тоскливо вздыхает, то и дело возвращаясь взглядом к тому, что когда-то было латами. Артур находит под пледом чуть теплые пальцы и слегка пожимает их, не давая по старой привычке перебирать воображаемые кожаные завязки. – Возможно, за какие-то заслуги… – продолжает он шептать в розовеющее ухо доверительным тоном, делая наигранно интригующие паузы. – К примеру, за то, что ты был отвратительным слугой… Легкий тычок в укрытое пледом костлявое плечо. – …или же за то, что я был венценосным ослом… Артур корчит смешную рожицу и получает заслуженный приз – улыбчивые ямочки на щеках Мерлина. – …нам и предоставили шанс избавиться от этих нелепых ролей и попробовать стать кем-то другим… «Друг для друга» стыдливо липнет к небу, но все равно умудряется измазать тенью румянца скулы Мерлина, который с теплой удивленной улыбкой наблюдает за ним. – И кем же теперь я буду для тебя, Артур? – Мерлин задумчиво щурится, а солнечные чертики так и брызгаются насмешками в голубых глазах. Пендрагон хмурится, задумавшись, и почесывает подбородок. – Ну, все самое главное ты только что сам сказал. Ты будешь для меня. А кого волнуют детали? Мерлин деликатно кашляет, демонстрируя, кого именно они волнуют, и все еще выжидающе смотрит на Артура. И Пендрагон понимает, что сейчас в этой шутливой манере ему действительно предоставляется шанс сказать Мерлину, кто же он для него на самом деле. …Проблема была лишь в том, что он и сам этого до конца не осознавал. И до этого момента даже боялся подолгу размышлять над этим. Мерлин верой и правдой служил ему все это время, но слугой по-настоящему никогда не был. – Ты будешь мой… – задумчиво тянет Артур, прогоняя на мгновение заинтересованное молчание. – Мой… Пендрагон понимает, что было бы здорово сказать «друг». Ближе Мерлина у него никого не было, и однажды они оба размышляли о том, что когда-нибудь, в другой жизни могли бы стать друзьями. – Ты, Мерлин, будешь… Мерлин тем временем начинает покусывать кончик большого пальца, чтобы не засмеяться от мысленных потуг Короля Былого и Грядущего, и Артур понимает, что друзьями они, может, и будут… Но определенно не в этой жизни. Потому что из-за таких мелочей… Из-за таких случайных деталей, за которые невольно цепляется взгляд, в душе Артура все на мгновение переворачивается с ног на голову. Потому что дело не в том, что Мерлина хотелось бить и давать ему подзатыльники. А в том, что Артур нуждался в возможности часто прикасаться к нему, напарываясь на лопоухие уши, острые колени и локти. – Будешь, будешь, будешь… Он никогда даже не задумывался о природе такого странного желания. Жил счастливо и беззаботно до того момента, как в первую брачную ночь поцеловал молодую жену в лоб и заснул в ее объятиях, даже не сняв с нее сорочки. И спустя какое-то время, так и не сумев преступить черту невинных поцелуев, он понял, что женился не на девушке, а на сильном, добром и храбром сердце. На терпении и безграничном понимании. На некоторых чертах характера, которые наблюдал каждый день в совершенно другом человеке. Человеке, о котором он запретил себе даже думать в подобном противоестественном ключе до последнего мгновения жизни и даже сейчас. Человеке, из-за которого Камелот так и остался без наследника престола. – Ты будешь мой… Артур все еще мастерски делает вид, что валяет дурака. А другой доверчивый, наивный, заботливый, сказочно верный волшебный дурак уже в открытую ухохатывается, наблюдая за ним. Даже не догадываясь, что больше всего на свете Артуру просто хочется закончить на этом фразу. – Мой… Чародей! – выпалил наконец–таки он первое и, естественно, самое дурацкое, что пробилось в стену из нелегких мыслей. Мерлин в ответ пуще прежнего, до слез смеется, путаясь руками и ногами в складках пледа. – Ну и долго же ты рожал столь неожиданное и оригинальное заявление, Артур! – Эмрис пафосно разводит руками в воздухе, надув запавшие щеки. – «Чародей» – ишь, как закрутил хитроумно! Ты еще бы чудилой меня назвал! – Заметь, не я это предложил, – довольно улыбается Пендрагон, тыкая указательным пальцем в холодный кончик носа напротив. – Эй, я требую еще одно звание! – возмущается Мерлин, у которого от смеха уже болят щеки, и утирает слезы, выступившие в уголках глаз. – Что-нибудь нормальное! – Ну, нормального не обещаю… – притворно хмурится Артур. – Но… Как тебе идея побыть просто Мерлином? – он заговорщицки понижает голос. – Моим личным Мерлином. – Хм… – Эмрис забавно поджимает губы и задумывается. – Это будет сложно и очень ответственно, но думаю, что я справлюсь… Улыбка на лице парня гаснет, но вместо нее загораются странным синим блеском глаза. – Я буду твоим личным Мерлином, Артур. И сердце Пендрагона слегка сжимается от того, на каких словах он сделал акцент. – Но меня больше беспокоит еще один вопрос… – Мерлин продолжает задумчиво скользить теплым взглядом по его лицу. – Кем будешь ты? Артур довольно улыбается и встает с холодной земли, разминая затекшие ноги. – О, тут все просто. – Неужели? – Конечно. Я буду Королем без короны и царства, – с улыбкой говорит он, вспоминая о слизком зеленом символе не-власти, венчавшем его чело пару часов назад. – Королем, который не даст окончательно задубеть своему личному Мерлину, – приговаривает он, заворачивая плотнее в плед и взваливая пискнувшего от неожиданности Величайшего Мага себе на плечо. Мерлин смеялся и брыкался, то и дело тюкаясь носом Артуру в спину. Ворочался и ерзал, возмущенно вопя о том, что машина находится совершенно в другой стороне, а Пендрагон красноречиво описывал, как упакует его в сумку с вещами, если тот еще раз ударит его влажными носочными лапами по животу. Медленно, но верно, они двигались только вперед, ни разу не обернувшись. Но старому доспеху это было неважно, и он, пригревшись в зимних лучах, все равно блеснул им напоследок солнечным зайчиком. Ушастый сорванец то и дело проскакивал между ржавых веснушек и задорно резвился золотом в улыбчивых трещинах-морщинах, беззвучно прощаясь с Королем и его личным Мерлином. *** –… Вот как-то так я и стал медбратом, – щебетал Мерлин, пытаясь попасть ключом в упрямую замочную скважину. Ему все же пришлось натянуть озябшие мокрые вещи, чтобы не эпатировать соседей многоэтажки, в которой он жил, и сейчас он хлюпко пританцовывал в зимних кроссовках на входном коврике, время от времени бросая на подозрительно притихшего Артура настороженные взгляды. Пендрагон мило и крайне неестественно улыбался в ответ, тратя все силы на то, чтобы выглядеть как можно более спокойно и адекватно. Получалось это из рук вон плохо, потому что последние крохи самообладания он потратил на то, чтобы не заорать от испуганного восторга, когда они проезжали Лондонский глаз. Наконец, ключево-замочная прелюдия закончилась, и дверь со скрипом отворилась, сжалившись над потугами продрогшего Эмриса. Он тут же радостно нырнул в тепло и поманил за собой Артура, слишком долго шаркающего по входному коврику. – Господи, Мерлин… – глаза Пендрагона уверенно увеличиваются до размера испуганных чайных блюдец, когда он проходит в коридор. – Как тебе удалось… – Нравится, да? – сияет Мерлин посреди комнаты. – …засрать квартиру до такого состояния за пару месяцев. Мерлин обиженно гаснет и вяло кидается диванной подушкой, придав ей ускорение золотым взглядом. – Иди ты знаешь куда… – не оборачиваясь бросает он, направляясь в ванную комнату. А Артур, никак не отреагировав на подушку, все еще пораженно осматривал абсолютно волшебный бардак, который сотворил Самый Великий Маг на свете. Квартира была потрясающе живой и просто-таки излучала уютную неряшливость своего хозяина. По терпеливо-спокойным фиолетовым обоям маленькой гостиной порхали яркие стикеры-напоминания о куче мелких дел, из которых состояла жизнь Эмриса. Продавленный серый диван оккупировало разномастное семейство из больших и маленьких подушек, так что сесть, не потревожив их, было негде. Ковровое покрытие было своеобразной картой жизнедеятельности Мерлина. По многочисленным пятнам можно было догадаться о его примерном рационе питания и любимых напитках, а также проследить, в каких местах он спотыкался чаще всего… Но настоящий хаос составляли две категории предметов: чашки и книги. Первые выстроились фарфоровым войском на столе – поле битвы за бодрствование Мерлина. Несколько пузатых пол-литровых генералов вмещали в себя сразу три засохших пакетика чая. Чуть поодаль, в опасной близости к дивану сгрудился измызганный черным кофе отряд. Ну и в совершенном беспорядке разместились по столу совсем молоденькие лейтенанты, у которых еще молочная пенка на бортиках не обсохла. Артур, осматриваясь, сделал неловкий шаг, и кусочки одного чашкового дезертира жалобно хрустнули под его ногой… Книги же в своем хаосе не имели вообще никакой системы. Они просто были повсюду. Прятались под столом, жались по углам, выстраивались шаткими башнями, баррикадируя часть прохода на кухню, грелись у батарей, довольно шурша страницами на сквозняке, ну и просто валялись тут и там раскрытыми литературными капканами. А все потому, что большой шкаф, способный уместить их всех, использовался абсолютно не по назначению. На его поразительно чистых полках покоились миниатюрные королевства с замками всех форм и расцветок, фигурками рыцарей и игрушечными драконами, неодобрительно наблюдавшими за Артуром зелеными глазами-бусинками. Пендрагон не рискнул соваться на кухню, но с любопытством заглянул за дверь, ведущую в спальню. Чистую и солнечную. Без единой пылинки. С деревянным полом и каменными кремовыми стенами. Резным лаковым гардеробом и столом у окна, мягко поблескивающим глянцем. С огромной уютной кроватью, убаюканной теплым бархатным балдахином, и старым комодом, берегущим ее сон… Его спальню. – Я подумал, тебе было бы приятно засыпать и просыпаться, чувствуя себя дома. Мерлин в махровом халате неловко мялся на пороге, поглядывая на Артура с самой мягкой из своих улыбок. Пендрагона накрыло жуткое чувство стыда за собственную бестактность, и он виновато опустил взгляд. Ему безумно хотелось сказать, что он бы и так чувствовал себя дома где угодно, если бы там был Мерлин. – Не надо было находить прямо такую же кровать… – в итоге несет он очередную неблагодарную чушь, за которую ненавидит себя еще сильнее. Мерлин остро смеется, наигранно хлопая себя по лбу. – Ну конечно, как я мог забыть, что русалочка привыкла спать в воде… Шутка стала в горле горьким комом, но Артур молча проглатывает его. Понимает, что заслужил. А Эмрис прячет взгляд, застыдившись собственной резкости, и по его рваным метушливым движениям видно, что ему больно за свои же слова. Он в три шага оказывается возле комода и бережно достает оттуда какую-то вещицу… А потом, словно извиняясь, протягивает онемевшему Пендрагону небольшой золотистый гребешок, инкрустированный капельками рубинов. – Вот, – его голос почти не дрожит. – Это то, что она оставила мне, когда я… когда я уснул. Для тебя. Мерлин осторожно поглаживает украшение и кладет его в руку Артуру, укрывая гребешок его пальцами. – Пусть у тебя будет память о человеке, которого ты по-настоящему любил. Эмрис опускает взгляд и беззвучно направляется к выходу из комнаты прежде, чем Пендрагон успевает хоть что-нибудь вымолвить. Сейчас нельзя, сейчас категорически нельзя молчать, и Артур понимает это. Он ловит Эмриса у самого порога за локоть, заставляя посмотреть на себя. – Мерлин, ты для меня… – Артур судорожно сглатывает, пытаясь подобрать слова. Господи, он и понятия не имеет, что сейчас скажет и как. Чего стоит говорить, а чего – нет. Как не испортить все еще больше. Парень накрывает его руку своей и грустно улыбается, глядя в глаза замерзшим небом. – Я помню, Артур. Я – твой личный Мерлин – придворный маг и шут в одном лице. Твой лучший друг, хотя у тебя даже сейчас не повернется язык сказать это. Твой не-слуга, который был рожден тебе служить. Я знаю свое место. И мне не нужна твоя благодарность. Пожалуй, я больше никогда не захочу ее услышать, потому что единственный раз, когда ты… Лицо парня искажается гримасой боли, и он вырывается из рук Артура, быстро хлопая дверью у него перед носом. Пендрагон оглушенно стоит еще несколько секунд, не решаясь открыть дверь. А затем медленно сползает на пол, опираясь спиной о холодную стену. Его лицо пылает от стыда и бессильной злости на самого себя, и он прячет его в ладони. *** Артур сидел на полу около часа и рассеянно поглаживал пальцами маленькое золотое напоминание о былых днях. Всматривался в резные узоры на шкафу и напряженно вслушивался в звуки за дверью, немея душой каждый раз, как в оглушающей тишине ему мерещился плач. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным и внутренне содрогался от отвращения к самому себе. Какой толк в том, что он любил человека, боясь долгие годы признаться в этом не то что ему – себе. Любил беззвучно, оглушая шутливыми издевками и неблагодарностью, так что это вошло в неискоренимую привычку. Любил без нежности, заменяя ее мелкой пренебрежительной физической болью. Дарил нежность без любви другому человеку на глазах того, кого любил. Позволял настоящим чувствам прорываться только в моменты смертельной опасности, так что этот человек начал думать, что достоин его внимания, только рискуя собственной жизнью… И даже сейчас вместо того, чтобы попытаться хоть что-нибудь исправить, он продолжал вести себя так, будто его нет. Сосредоточился только на себе и позволил чувству вины за ошибки, которые уже не исправить, пригвоздить себя к полу, так что вставать теперь было почти физически тяжело. Звуки собственных слишком медленных и вязких шагов казались гадкими и нелепыми, а дверь до последнего не хотела поддаваться, обжигая руку фантомной болью. Заставляя отдергивать ладонь от потертой ручки раз за разом, пока он не нашел силы сказать себе «хватит». Так не должно было быть. Только не сегодня, только не снова. И дверь едва слышно скрипнула, нехотя пропуская его в гостиную. Мерлин сидел к нему спиной, поджав ноги и завернувшись в пестрый плед, и каким-то немыслимым образом умудрился поместиться между диванных подушек, не скинув на пол ни одну из них. В руках он держал огромную иллюстрированную книгу, но издалека сложно было сказать, что было изображено на страницах. Артур подходит ближе и тихо садится на пол, заглядывая ему через плечо. Он видит, как длинные пальцы замирают у витиеватого заголовка «Подвиги короля Артура» и не решаются перевернуть страницу. Пендрагон медленно скользит глазами по строчкам, воспевающим его храбрость и отвагу, и уголки его губ дрожат в подобии грустной улыбки. Если бы, ах если бы автор этой книги только знал, что у настоящего Короля Былого и Грядущего не хватало смелости даже на то, чтобы шепотом попросить прощения у самого дорогого ему человека. Что сжимать до онемения пальцев рукоять меча было в тысячу раз проще, чем просто прикоснуться к чужому плечу в попытке робкой, извиняющейся ласки. Что все легендарное красноречие, помогшее ему когда-то объединить Альбион, сейчас, как и полторы тысячи лет назад, было абсолютно бесполезным, не в силах передать сожаления, боль и стыд, которые он испытывал. Что самый ценный и единственно важный подвиг он совершает именно сейчас, преодолевая страх и сомнения. Обнимая Мерлина со спины и невесомо, незаметно, так, чтобы не смутить его, целуя кончики темных прядей на его макушке. Потому что это все, что Артур может себе позволить. Он не умеет просить прощения. Не умеет благодарить. Не умеет говорить о том, что чувствует. Но Мерлин… Его Мерлин умеет это за двоих. Он слышит его беззвучное «извини» и принимает его, расслабляясь в его руках. Вздыхает коротко и рвано, и Артуру даже не нужно видеть его глаз, чтобы понять, как сильно тот все еще жалеет о своих словах. Накрывает его кисть и благодарно пожимает ее в ответ, проводя подушечкой большого пальца по костяшкам. И доверчиво опускает его ладонь чуть ниже, чтобы Артур мог чувствовать, мог слышать его невероятно большое, бьющееся волшебным золотом сердце. Каждым своим четким ударом говорящее о том, ради кого оно преданно бьется. Мерлин мягко закрывает книгу и кладет ее на пол. Хватит историй о выдуманном безупречном короле. Ведь рядом, наконец-то рядом есть настоящий, живой и абсолютно неидеальный Король. С трудом вмещающийся на диван и неловко распихивающий подушки. И до слез пахнущий озерной водой. *** В жизни каждого человека хотя бы раз бывает волшебное утро. Начинающееся с щекотного лучика солнца, целующего румянцем щеку. Тихое, даже если за окном оживленная улица. Бодрое, хотя сон продлился всего пару часов… Но для Артура и Мерлина такое утро точно было не сегодня. Потому что Пендрагон, вертясь во сне, умудрился навернуться с дивана на пол, опрокинув стол и в пух и прах разбивая фарфоровое войско из немытых чашек. Они же, в свою очередь, одержали безоговорочную победу над сном Мерлина, в ужасе капитулировавшем от грохота бьющейся посуды, и сном самого Артура, лопнувшем от болезненных осколков, впивающихся в самые мягкие места. Эмрис встрепенулся, путаясь в пледе, и едва не свалился сверху, плотнее утрамбовывая Пендрагона в остатки чашек. – Артур! – Мерлин испуганно осматривает застывшее в поверженной позе тело. – Ты как? – Хуже и однозначно больнее, чем проснувшись на дне озера, – сипло хрипит он в ответ, стараясь не шевелиться и не давать черепкам повода больнее впиться в тело. Мерлин не смог удержаться от нервного смешка, но тут же слез с дивана, уклоняясь босыми пятками от мелких осколков. Отодвинув стол подальше, он бережно помог Артуру перевернуться на бок, кажется, ласково нашептывая себе под нос что-то о «венценосном слоне в посудной лавке». Он коротко прошептал заклинание, и из мелких и крупных осколков, легко осыпавшихся со спины, боков, мягкого места и ног Артура (благо, тот спал в одежде) воскрес добрый десяток чашек, предусмотрительно выстраиваясь на безопасном расстоянии от него. Пендрагон недовольно заворочался, переворачиваясь на спину, и подозрительно глянул на Мерлина. – Я так понимаю, это происходит уже не в первый раз, да? Самый неловкий волшебник всех времен и народов хитро улыбнулся, глядя на него сверху вниз. – Мне, конечно, приходилось бороться с последствиями одной-двух фарфоровых смертей за раз… – глаза Мерлина загорелись знакомым озорным блеском. – …но вот с толстозадым геноцидом я сталкиваюсь впервые. Пендрагон задумчиво хмыкнул, прикидывая в уме наиболее достойную кару за столь абсурдное и абсолютно несправедливое оскорбление собственной персоны. – Мерлин, – начал он опасно спокойным тоном, – как думаешь, ты смог бы воскресить себя, если бы подобный… гм… прискорбный несчастный случай произошел с тобой? Эмрис издал странный звук, в котором явно слышались сомневающиеся нотки, и уже дернулся улепетывать, но Пендрагону было достаточно резко потянуть за полу махрового халата, чтобы лопоухий горе-насмешник поверженно растянулся на полу рядом с ним. Артур довольно улыбнулся и уверенно плюхнулся на Мерлина, сдавленно пискнувшего под ним, как мягкая игрушка. Хотя, если быть точным, Эмрис был не мягкой, а очень костлявой игрушкой. Нежно пахнущей хвойным мылом на взъерошенном затылке и стиральным порошком у воротника халата. Очень-очень сильной игрушкой, которой ничего не стоило одной золотистой мыслью скинуть Артура с себя, но которая почему-то позволила распластать себя по полу и покорно ждала, что дальше с ней захочет сделать ее хозяин. Артур очень ценил то, что Мерлин позволил ему по-прежнему чувствовать себя сильнее, но предпочитал играть по-честному. Поэтому слегка приподнялся на локтях, чтобы давить не так сильно, и перекатился на пол, устраиваясь на животе. Разворачивая голову так, чтобы было удобнее наблюдать за Мерлином, который лежал так подозрительно тихо и неподвижно, будто умудрился заснуть под ним… Но нет. Глаза напротив лихорадочно блестели и были широко распахнуты. Расширенные зрачки почти полностью затопили голубые радужки, так что Артур мог бы увидеть в них свое собственное отражение, если бы его внимание полностью не поглотило дыхание Мерлина. Слишком глубокое и медленное. Почти ощутимое на коже. Вырывающееся из приоткрытых потрескавшихся губ самого потрясающего оттенка розового. Чуть более насыщенного, чем нежный румянец, распустившийся на острых скулах и медленно растекающийся под пытливым взглядом Артура по бледным запавшим щекам… Пендрагон до последнего пытался прочесть хоть что-то во взгляде напротив, но вынес для себя лишь одну истину: искренний и доверчивый Мерлин может и был открытой книгой, но написан он был явно на незнакомом ему языке. Поэтому он старался не раздумывать о том, хотел ли этого его личный волшебник. Имел ли он, Артур, на это право. Заслужил ли он это. Риск услышать на все эти непрозвучавшие вопросы «нет» был слишком велик, и он просто поддался инстинктивному желанию прикоснуться. Привлечь покорного, странно разомлевшего Мерлина к себе в объятия не в минуту долгожданной и отчаянной встречи. Не для того, чтобы согреться. Не в качестве неловкого извинения. А просто для того, чтобы чувствовать так, как запрещал себе всю жизнь. Чтоб не таясь зарыться носом ему в волосы на виске и припасть к шелковой коже губами… …едва не обжигаясь. Потому что Мерлин горел в самой настоящей лихорадке. Горел, внезапно ожив в его объятиях и обвивая ледяными руками за шею с тихим довольным вздохом. – Ш–ш–ш, Артур, – шепчет он, накрывая холодной ладонью его губы, с которых вот-вот готов был сорваться испуганный возглас. – Я знаю, что у меня жар. И очень прошу продолжить то, что ты делал до того момента, как начал паниковать. Пендрагон нервно смеется в ответ. А Мерлин подрагивающими смазанными движениями обводит контур его губ и смотрит прямо в глаза. Смотрит пронзительно-умоляюще, хотя и привык, что его Великий Король не умеет читать его взгляд. С добрый десяток раз видел в нем золото и отказывался читать обман и предательство, веря слепо и безоговорочно всем его наивным уловкам до последнего дня. Поэтому Мерлин дублирует свою просьбу беззвучным «пожалуйста», приоткрывая губы в мольбе снова и снова. Потому что понимает: сомнения, неуверенность, недосказанность и ошибки прошлого сковывают Артура куда сильнее, чем старый доспех. Понимает, что они не истлели, не заржавели, а по-прежнему крепко держат, мешая жить, и их нельзя так просто оставить на берегу. Но Мерлин терпелив. Господи, сделай так, чтобы Артур никогда не узнал, насколько он терпелив и как долго он ждал этого момента. Чего ему стоит сейчас не захлебнуться собственной измученной надеждой, а просто нежно поглаживать его скулы, брови и краешки чувственного рта, на котором он годами учился не задерживать взгляд. Каждым бережным просящим движением распутывать тугие, плохо поддающиеся завязки страха и сомнений, которые все еще связывают Артура. Чего стоит Мерлину научить сердце биться заново, когда он чувствует теплое дыхание на своих пальцах. Почти неощутимое движение губ, раз за разом касающихся самых кончиков. Медленные, робкие касания, становящиеся чуть более уверенными, когда Артур целует бледные фаланги. Опускающиеся ниже, к раскрытым ладоням, где он поверхностью губ изучает призраки старых мозолей. Делает поцелуями линию судьбы более четкой, глубокой, так что она начинает гореть от его прикосновений, и Мерлин непроизвольно вздрагивает от болезненного удовольствия, проводя большим пальцем по его щеке. Блаженно касается пальцами пшеничных прядей на лбу, пока Артур измеряет губами пульс на его запястье и медленно движется вдоль выпуклых нитей жизни, оплетающих его руки. Руки, спасавшие его жизнь бесчисленное количество раз. Рукава халата собираются у локтей мягкой гармошкой, и двигаться выше становится сложнее. Поэтому Пендрагон просто притягивает Мерлина за руки и прячет лицо на его плече. Как же тяжело, как же загнанно он дышит, с какой плохо сдерживаемой жадностью вдыхает запах его ключиц, пока Мерлин опьяненно водит руками по его затылку, стараясь прижаться ближе, хотя и так уже некуда. Мерлину отчаянно хочется зажмуриться и утонуть в ощущении первого изучающего поцелуя на своей шее, но он запрещает себе это делать. Он лишь запрокидывает голову, открывая лучший доступ, и шире распахивает глаза, хватаясь взглядом за детали, которые делают происходящее реальным. Косые лучи света на не очень чистом ковре. Разноцветные чашки у стены. Книги, разбросанные по полу… Мерлин чувствует себя одной из этих книг. Каждой клеткой кожи ощущает, как его слепой Король, столько лет не замечавший самого очевидного, сейчас на ощупь изучает его и, кажется, наконец-то понимает. Считывает губами мурашки на его пергаментной коже и оставляет невидимые закладки-поцелуи в самых полюбившихся местах – ямочке между ключицами и пульсирующей жилке на шее. Артур прижимается своим прохладным лбом к его пылающему и зарывается ладонями в его волосы, мягко путаясь пальцами в отросших завитках. Его руки холодные и мелко дрожат. Его знобит так же, как и Мерлина, продрогшего вчера до костей, но совершенно по другой причине. А Эмрис цепляется расфокусированным взглядом за золотистые ресницы, пока его руки мягко притягивают Артура к себе на расстояние полувдоха. Горячего опьяненного дыхания, судорожно мечущегося по коже, потому что они больше не Король и Маг, а двое перепуганных пятнадцатилетних мальчишек, бегущих от ошибок прошлого так, что сердце выбивается из ребер. Способных лишь лихорадочно измазывать веки, щеки и скулы друг друга беспорядочной нерастраченной нежностью. Продолжающих порхать губами прерывисто и неловко, пока в какой-то случайный момент они не сольются вместе, замирая на одну короткую беззвучную вечность. Вечность, сосредоточившуюся на ощущении теплой потрескавшейся кожи. Ее сочной мягкости, припухлости. Влажности, в которую проскальзываешь первым ласкающим движением. Томительным и терпким, врывающимся чужим коротким вздохом, от которого собственные легкие переполняются, а тело становится таким легким, что вот-вот взлетишь. С каждым поцелуем в груди все больше распускается невесомое чувство правильности происходящего. Чувство, спускающееся сладкими нитями ниже от каждого осмелевшего движения, с которым они пробуют друг друга на вкус. Затягивающееся тугим узлом внизу живота от первого стона удовольствия, прозвучавшего прямо в губы. В другой раз у них будет время на то, чтобы сделать все на мягкой кровати, сминая простыни и не сдерживая стоны в подушку. Когда-нибудь они обязательно будут любить друг друга медленно, неспешно подготавливая и лаская до исступления. Но этим утром у них есть лишь неправильное сейчас. Искреннее и необузданное сейчас, которому плевать на твердый пол и пятнистый ковер. Отсутствие опыта и знаний, как надо. Этим утром Мерлин знает лишь то, что свитер Артура нужно немедленно снять, потому что он мешает чувствовать его сильные плечи и спину. Проводить ладонями вдоль позвоночника, гладить литые мышцы, перекатывающиеся под пальцами. Бережно ощупывать старые шрамы от ран, которые когда-то давно, в прошлой жизни он помогал заживлять. Артур же знает только то, что еще ничего на свете так сильно не хотел, как приспустить с этих хрупких плеч халат. Смотреть, как он медленно сползает, оголяя нежную кожу, дышащую болезненным жаром. Целовать ее вместе с солнечными лучами, гуляя губами вдоль ключиц и груди. Оглаживать тощие бока и томительно ласкать каждый сантиметр плоского поджавшегося живота… Но Мерлин не дает ему опуститься ниже и притягивает к себе, глубоко целуя, вжимаясь в него всем телом. Подаваясь бедрами вперед, пока у них двоих от удовольствия не темнеет в глазах, и Артур, не удержавшись, не переворачивает его на спину, оказываясь между его худых раскинутых ног. Он медленно покрывает поцелуями его заливающиеся стыдом скулы, пока Мерлин слегка приподнимается и снимает белье. Пока он смотрит на него помутневшим от возбуждения взглядом и неловко пытается помочь ему избавиться от брюк. Артур мягко убирает его путающиеся в застежке пальцы и с улыбкой шепчет: – Обними меня. И Мерлин покорно обвивает его за шею руками. Пытается не вслушиваться в тихий звук расстегивающейся молнии и шуршание ткани. Целует в уголок рта и на мгновение болезненно жмурится, вспоминая ощущение одинокой нереальности, в которой много раз представлял на себе вес его тела. В его снах Артур был резче и целовал собственнически. В его снах он связывал ему руки, а не просил обнять. В его снах Пендрагон не медлил и не робел, а грубо вжимался в его тело, до синяков стискивая узкие бедра… Но сейчас Артур не был сном. Он был до боли в сердце настоящим в своей нерешительности. И тихо ахнул, когда Мерлин закинул ноги ему на поясницу, в настойчивом желании чувствовать его полностью, еще ближе и еще острее. Так, чтобы дыхание сбивалось. Так, чтобы обнимать друг друга плотно, жарко, до спазмов в мышцах. Чтобы чувствовать его сердцебиение, пробивающее грудную клетку и эхом проникающее под кожу. Чтобы внизу все сладко горело от каждого его движения бедер. От того, что сам неловко подмахивал, сбиваясь с ритма, проезжаясь своей плотью по его влажному от пота животу, а в благодарность получал сбивчивые летящие поцелуи – в щеки, в веки, в подбородок, в губы. От того, что Артур стал двигаться уверенней, порывистей, задавая темп, от которого поджимались пальцы на ногах, а из глаз готовы были брызнуть слезы выстраданного долгожданного счастья, причиной которого могла быть только его близость. Его теплое дыхание на коже, его сильные руки, которыми он поддерживал его затылок, не давая тому натираться о жесткий пол. Его тихая сбивчивая мантра «мой» шепотом целующая губы, когда он под конец быстрыми движениями ласкал их обоих, доводя до разрядки. Заставляющая со всхлипом выплескиваться удовольствием в его ладонь, но продолжать двигаться, подрагивая от болезненной чувствительности, до тех пор, пока тот с хриплым стоном не кончит, вжимаясь губами в его мокрый от пота висок… А потом просто баюкать его в объятиях, пока тот утомленно и счастливо утыкается ему в шею, бессвязно нашептывая что-то очень важное… Но Мерлин не слышит. Все, что он сейчас может – бездумно таять от его мягких поглаживающих прикосновений к своему липкому животу и любоваться сквозь полуприкрытые веки, как солнце играет в прятки в золотых волосах его Короля. *** Величайший Маг всех времен и народов пришел в себя около полудня на огромной кровати, будучи запеленатым во все одеяла и пледы, которые только удалось отыскать у него в квартире одной небезызвестной царственной особе. …И, судя по опасно горелому запаху, эта особа вознамерилась спалить скромное жилище Мерлина, очевидно решив, что проще будет сжечь весь этот бедлам, чем убрать его. Эмрис кое-как сполз с кровати. Протоптавшись несколько драгоценных секунд в поисках тапочек, он вспомнил, что они остались в гостиной, и торопливо засеменил туда, то и дело путаясь ногами в волочившемся за ним ворохе покрывал. И с улыбкой обнаружил, заглянув на кухню, что Артур решил не только не вершить самосуд над беспорядком в его квартире, но и приумножить его на одну убитую сковородку, плиту, лопатку и десяточек куриных зародышей, погибших почем зря, потому что в своих снах тот ни разу не видел, что яичницу жарят на масле. Но какое это все имело значение, если Артур готовил ему, Мерлину, завтрак. Шипя себе под нос ругательства, забавно потирая нос измазанными в вязком прозрачном белке пальцами, потому что только что умудрился на глазах у Мерлина совершить еще одно неловкое яичное смертоубийство. Но Мерлин был готов и дальше наблюдать за этими кулинарными изуверствами, чтобы иметь возможность незаметно путаться взглядом в растрепанных светлых волосах, которые так и остались замятыми с тех пор, как они валялись на полу. Любоваться на голую спину, которую он совсем недавно ласково изучил вдоль и поперек, так что кончики пальцев до сих пор подрагивали от удовольствия от одного взгляда на нее. И сытыми, переполненными запретным счастьем глазами скользить ниже, по сползшим на тазовые косточки темным джинсам… Конечно, именно в этот момент Артур развернулся к шкафчику в поисках чистой сковородки и подпрыгнул на добрый метр, заметив гору из одеял, затаившуюся на пороге кухни. – Мерлин!! Господи ты боже мой, когда ты научился так незаметно подкрадываться?! Эмрис в ответ неловко пожал плечами и улыбнулся, шмыгая носом. – Хочешь, проверим, могу ли я воскресить дюжину убитых тобой яиц? Пендрагон бросил сковородку с сожженным дотла омлетом в раковину и подошел к Мерлину, с серьезным видом целуя его в пылающий лоб. – Я хочу, чтобы ты попробовал вылечить себя. И как можно быстрее. Улыбка Мерлина стала грустной. – Маг и целитель – это не всегда одно и то же, Артур. Пендрагон на мгновение замер, осмысляя сказанное, отозвавшееся тенью мертвой боли в груди. А потом крепко обнял Мерлина, прогоняя поцелуем в уголок губ такую же боль из его сердца. – Ме-е-ерлин, – бархатно, уговаривающе шепчет он прямо в ухо. – Ты же медбрат. – Ага. За полтора тысячелетия я не продвинулся по медицинской карьерной лестнице, как видишь… – Мерлин осекся, мысленно дав себе болезненную затрещину. – Ну в смысле, до сна был помощником лекаря, а сейчас помощник врача. Тогда баки из-под пиявок чистил, травы собирал, а теперь стерилизую баки для хирургических инструментов и договариваюсь о закупке антибиотиков в больницу… Артур легонько щелкнул его по носу и скептически приподнял бровь. – Я не понял и половины того, что ты только что сморозил. И все еще не верю, что то, как быстро заживали мои синяки и раны – заслуга исключительно Гаюса. – Увы, – Мерлин покаянно развел руками, – подобные мелкие чудеса вряд ли заслуга моей магии или целительских способностей. Иначе мне бы удалось спасти хотя бы одного из моих Генрихов… – КОГО, прости?! – возмущенно вытаращился Пендрагон. Мерлин ожидал подобной реакции и с улыбкой подвел его к подоконнику. – Знакомься. Это Генрих III. Генрих надменно промолчал. Впрочем, возможно, основной причиной его молчания был все же не скверный характер, а то, что он был папоротником. Меланхолично свесившим поникшие веточки папоротником, чей нездоровый пожелтевший цвет свидетельствовал о том, что осталось ему недолго. – Мне кажется, скоро ему на смену придет Генрих IV… – от проницательного, но отнюдь не скорбящего взгляда Артура также не ускользнули подозрительные пятнышки на листьях, и он с любопытством потрогал их. – Позволь спросить, что стряслось с его предшественниками? Мерлин тяжко вздохнул. – Скоропостижное увядание. Я перепробовал тучу заклинаний, но все без толку. Артур язвительно хмыкнул. – А поливать не пробовал? Мерлин задумчиво взглянул на землю в горшке, сухую и потрескавшуюся, как пятки Килгарры, и честно попытался припомнить, сколько раз он поил растение… Бесперспективное занятие пришлось бросить, потому что самодовольная улыбка Артура стала уж больно раздражающей. – Предлагаю больше не смаковать подробности моей врачебной оплошности и передать опеку над Генрихом и его пошатнувшимся здоровьем в более надежные руки, – весьма топорно съехал с темы он, торжественно вручая Пендрагону чахлый вазон. Но Артур лишь с серьезным видом замотал головой, бережно ставя без пяти минут гербарий папоротника на место. – Нет-нет, Мерлин. Это слишком ответственно. Для начала я должен потренироваться лечить кого-то менее важного и ценного… Он красноречиво ткнул Мерлина в нос, а тот от такой наглости возмущенно чихнул, распылив немного соплей на указующий перст Короля Былого и Грядущего. – Правда, – с улыбкой отметил Артур, стараясь незаметно утереть руку о краешек пледа. Развернув недовольно сопящего Мерлина за плечи в сторону гостиной, он сопроводил его до дивана и удобно устроил в гнезде из подушек. – Как хороший лекарь и садовод я не буду забывать поливать тебя горячим чаем каждый час… Артур недоверчиво покосился на испуганно притаившийся у стены отряд воскресших, но все таких же грязных чашек, и Мерлин прыснул, вспоминая утреннее побоище. – Главное не удобряй меня горелой яичницей, а иначе загнусь быстрее Генриха, – отметил он, тыкая Артура в бок уголком подушки. Пендрагон тактично промолчал на язвительное замечание о своем не успевшем раскрыться кулинарном таланте, но не удержался от того, чтобы прикопать неблагодарного пациента ворохом одеял по самый нос. Чтоб не дерзил лишний раз. – Тебя сейчас полагается удобрять лишь лекарствами и куриным бульоном. Голубые, поблескивающие слезливым температурным блеском глаза скептически поглядывали на Артура, и из-под одеяла донеслось бурчание: – Вот только у меня дома ни жаропонижающего, ни курицы… Артур пожал плечами. – Велика беда. Выйду на улицу и куплю. Мерлин перепугано выпростался из-под одеяла и цепко ухватил уже куда-то намылившегося Пендрагона за пояс джинсов. – Артур, нет! Я не пущу тебя одного гулять по городу! Это может быть слишком опасно! Пендрагон вздохнул и закатил глаза. – Мерлин, смею тебя уверить, что эта моя вылазка будет куда безопаснее, чем поход за цветком смерти в пещеры у леса Баллак, когда ты слег… – Слег, потому что ты не слушал меня ни тогда, ни сейчас! Мерлин аж покраснел от напряжения и смотрел на него с таким отчаянием, что Артур невольно смутился и присел обратно на диван. – Эй… – шепчет он, укладывая закутанные в плед ноги Мерлина себе на колени и принимаясь мягко их поглаживать. – Я всего лишь хочу позаботиться о тебе. Эмрис опустил взгляд и молчал, но плечи его расслабились, так что Артур продолжил взывать к голосу разума, задремавшему в перегревшейся лопоухой тыковке: – Я помню, где находится большой магазин с продуктами. Чуть ниже по этой же улице, мы проезжали его вчера, помнишь? Мерлин вздохнул и едва заметно кивнул. – И я знаю, что такое аптека. Одну из них я видел на углу возле маленькой книжной лавки неподалеку… Артур незаметно проскальзывает рукой под плед, продолжая массировать холодные ступни и с улыбкой наблюдая за тем, как бдительность Мерлина притупляется, и тот жмурится от нехитрой ласки, доверчиво подставляя босые пятки. –…А в аптеке работают люди, которые помогут мне подобрать лекарство для одного невыносимого упрямца… С этими словами Артур крепко и весьма коварно прижимает тощие щиколотки к своим ногам и принимается безнаказанно щекотать нежные стопы, глядя, как Мерлин выгибается от смеха дугой и норовит тюкнуть его пяткой. – …для самого горячего упрямца… Пендрагон притягивает смеющегося и брыкающегося Мерлина за ноги чуть ближе и валится на него сверху поверх одеял, шепча прямо в губы: – Моего горячего упрямца. Артур готов был поклясться, что у этого болезненно румяного, солнечно улыбающегося растрепанного мальчишки лет семнадцати уже даже губы приоткрылись для того, чтобы обозвать его по-особому замысловато, как он делал с первого дня их знакомства, и все же дать согласие на его, Артура, вылазку. …Но взгляд Мерлина соскользнул с лица Пендрагона куда-то ему за спину, и вновь испуганно сник. Артур в неверии оглянулся, но увидел за спиной лишь электронный календарь, гласивший, что сегодня 14 февраля. Самая обычная дата, никак не объяснявшая того, почему уголки губ Мерлина все еще были приподняты в улыбке, а в глазах незаметно проступил особый оттенок страха продемонстрировать свой страх. – Артур… – деликатно начал он, и Пендрагон со сдержанным интересом наблюдал за смесью эмоций на его лице. Безумно милом лице человека, который не закусывал губу, не опускал взгляд, не заливался краской, не бледнел, но все равно выглядел так, будто его только что поймали на горячем, и он вынужден крайне осторожно выстраивать свое оправдание. – …я очень прошу тебя не оставлять меня сейчас одного. Мне страшно. Артур завороженно следил за тем, как тщательно, не медленно и не быстро, абсолютно ровным голосом Мерлин подбирает слова. Он не врал, нет. Он абсолютно точно не врал, но бережно вылавливал каждую крупицу правды. – Я могу заказать куриный суп на дом по телефону и позволить тебе вливать его в меня до тех пор, пока он из ушей не польется… Артур непринужденно улыбнулся в ответ. И мысленно содрогнулся от того, насколько знакомой была ситуация. Он прекрасно понимал, что ни за что не сможет догадаться, что скрывает Мерлин. Но он хорошо умел чувствовать сам факт того, что тот от него что-то скрывает. Так, к примеру, Мерлин никогда не врал ему, утверждая, что НЕ владеет магией. Он просто не упоминал об этом. Недоговаривал. Осторожно подбирал слова. Сводил все к шуткам и мастерски строил из себя идиота… Прямо как сейчас. – Я буду пить чай каждый час, вариться в собственном соку в гнезде из одеял, и температура спадет и без лекарств. Но мне действительно нужно, чтобы ты был рядом. Мерлин настолько старательно избегает слова «сегодня», что невольно подтверждает догадку Артура: его странное поведение действительно связано с датой. А еще Пендрагон догадывался о причине, по которой тот может не говорить ему всей правды. Мерлин не склонен врать ради себя самого. Он по своей природе не привык беспокоиться о собственной шкуре. И о своем самом страшном секрете он до последнего дня не рассказывал не из боязни лишиться головы, а из страха поставить Артура перед ужасным выбором, казнить его или нет. Мерлин оберегал его от своей тайны. И сейчас Пендрагон сердцем чувствовал, что то, что Мерлин так тщательно скрывает, ему действительно лучше не знать. Знал он также и то, что в этот раз докопается до истины сам, какой бы страшной она ни была. *** Артур сделал так, как хотел Мерлин. Поворчал, посопротивлялся, пообзывал его параноиком и наседкой, позже извиняясь поцелуем в сопливый нос. С интересом смотрел, как Мерлин вызывает доставку домашней еды, а потом битый час вертел телефон так и сяк, пытаясь понять, как он работает. А Мерлин смеялся и уверял, что это отнюдь не обязательно. По его словам, большинство людей, как и Артур, имеет весьма смутное представление о том, как он устроен, а все равно исхитряется им пользоваться. Пендрагон увлеченно и искренне радовался возможности ухаживать за Мерлином. Терпеливо кормить его из ложечки и каждый раз поражаться тому, как тот умудрялся расплескать на себя большую часть ее содержимого. Мыть проклятые чашки, зная, что тот бы сделал это быстрее с помощью магии, но все равно млеть от мазохистского удовольствия чувствовать себя полезным. Пить за компанию с ним литры чая, а потом наперегонки, как пятилетки, бежать в туалет. А после загонять Мерлина, который «уже почти здоров», назад в постель. Нежиться с ним в огромной кровати, настолько похожей на ту, что была в Камелоте, что душа сжималась. От понимания, как много он упустил. От болезненной радости, что у него есть шанс все наверстать. Потому что Мерлин давал ему эту возможность. Давал ему себя в каждом благодарном взгляде покрасневших глаз. В каждой улыбке. В каждом прикосновении, которые заменили им слова. Этим особым и самым правильным способом говорить, шептать, кричать о том, что много лет немым камнем лежало на сердце. К примеру, даже сейчас гораздо эффективнее было не спрашивать у Мерлина, как он себя чувствует, а просто прикоснуться губами к его лбу, потому что его словарный запас за последние несколько часов резко сократился до двух фраз: неубедительного «мне уже лучше» и «продолжай читать, Артур». По причинам, каким-то образом связанными со злосчастной датой, Мерлин всеми правдами и неправдами отказался сегодня знакомить Артура с чудом техники в миру именуемом телевизором, а предпочел развлекаться по старинке – припахав того к чтению вслух своих любимых книг. И Пендрагон с радостью ухватился за возможность заставить лихорадочно оживленного Мерлина захлопнуть варежку хоть ненадолго. Вот только «ненадолго» переросло «в еще пару страниц», «до конца главы, ну пожалуйста» и наглую лесть о «волшебном голосе», на которую он велся, закатывая для виду глаза, уже несколько часов кряду, так что язык к небу прилипал… Потому что Мерлин начал клевать носом. Взгляд его стал рассеянным и беззаботно-пустым, так что вскоре Артур заметил в нем сначала приближение сонной дымки, а потом уютную мечтательную негу, смыкающую веки каждый раз на все более долгое время. Убаюканный чтением, он наконец-то задремал. Но Пендрагон продолжал тихо вещать о приключениях некого Айвенго до тех пор, пока веки Мерлина не перестали беспокойно подрагивать, а дыхание не выровнялось, сигнализируя о том, что он провалился в сон. Настолько крепкий, что он не проснулся бы и от рева дракона у него над ухом. Настолько глубокий, что он не имел ни малейшего шанса узнать о том, что Артур выйдет из дому на часик-другой. *** Артур все же не рискнул воспользоваться лифтом и предпочел спускаться по лестнице. А та в свою очередь предпочла гулким эхом его же шагов напоминать, что сейчас он может совершить огромную ошибку. Смутное предчувствие беды заставляло его то неловко топтаться на лестничной клетке, раздумывая над тем, что еще не поздно вернуться, то, наоборот, перепрыгивать через три ступеньки, решительно отметая собственные сомнения… Пока, наконец, шумная вечерняя улица не ударила прямо ему в лицо отрезвляющим холодом. Ну или не совсем холодом. Артур умудрился с размаху налететь на пару, собиравшуюся было зайти в подъезд их дома, сбив с молодого человека очки и виртуозно тюкнувшись носом в пышную охапку роз, которую держала в руках его спутница. – Смотри куда идешь! – возмущенно воскликнул парень в нелепой шапке, шаря в полутемном подъезде по полу в поисках хрупкой потери. – Ларри, милый, не кипятись, – мягко рассмеялась девушка, с улыбкой в глазах поглядывая на перепуганного и бормочущего извинения Артура. – Три года назад ты летел ко мне на свидание точно так же и сбил с ног тетушку Энн. Парень благодушно фыркнул и благодарно кивнул Пендрагону, которому удалось обнаружить его очки и даже не разбить их. – Беги куда бежал, пылко влюбленный, – улыбнулся он, приобнимая девушку за плечи. Артур смущенно кивнул на прощание и уже развернулся, чтобы выйти наконец на улицу, как услышал себе в след: – С Днем святого Мерлина!.. Такое искреннее и доброжелательное. Светлое и смеющееся. Выбивающее весь воздух из его груди. *** Артур оглушенно брел вниз по улице. Смысл сказанного, сложившись на короткое ужасное мгновение в единую картину, взорвался с такой силой, что в голове остался только вакуум. Его сознание на некоторое время просто выпало из реальности, но тело продолжало по инерции двигаться и получать сигналы от органов чувств. Так, он видел, что город горел праздничными огнями, и у него создавалось впечатление, что сейчас день. Солнечный морозный день, разукрашенный десятками шапок, шарфов, странных курток, мелькающих в бурном человеческом потоке счастья. Оно звучало романтической музыкой из переполненных ресторанов, оживленными разговорами, интимным шепотом и заливистым смехом, раздававшимся то тут, то там. Оно мелькало крепкими объятиями, от одного взгляда на которые сладко покалывало от боли в ребрах. Удивленными счастливыми возгласами, с которыми девушки и парни рассматривали свои подарки. Робкими, которые дарились украдкой и на лету, и долгими, тягучими поцелуями, на которое некоторые прохожие поглядывали с осуждением. Счастье блестело во взглядах, которые совсем юные парочки и солидные семейные пары, увешанные детишками, бросали друг на друга. В их широких улыбках и хитросплетениях рук. В десятках задорных красных воздушных шариков в виде сердечек, которые устремлялись в небо и доверчиво подставляли макушки легкому, сразу тающему снегу… Артур все также шел прямо, не сворачивая. До тех пор, пока не уткнулся носом в небольшую англиканскую церковь, отчаянно тянувшуюся в высь тоненькими, изъеденными временем шпилями. Ни тебе величия, ни религиозного пафоса. Лишь шоколадные стены с простенькими серыми завитушками лепки да дружелюбно распахнутые лакированные двери. Пендрагон, недолго думая, шагнул внутрь и сел на неприметную скамью в боковом нефе, равнодушно оглядывая помещение. Голые каменные стены песочного цвета были испещрены множеством мелких трещин, молчаливо намекающих о том, что церковь гораздо старше, чем кажется снаружи. По углам теплились островки из свечей. На небольшом мраморном алтаре, увитом искусственными белыми цветами, сиротливо стояло скромное распятие, которое слегка накренилось на старой подставке, но не падало. Видимо, из жалости к пожилому проповеднику, то и дело бросавшему на него опасливые взгляды из-за кафедры. Седовласый мужчина тихо вещал какие-то богословские истины-откровения горсточке прихожан, оккупировавших первые скамьи, а Артур рассеяно пропускал его слова мимо ушей, рассматривая витражи – единственное украшение церкви, наполнявшее ее помещение мягкими красочными бликами. – Святого Мерлина ищешь? Пендрагон вздрогнул и с удивлением заметил, что рядом с ним на скамье сидела славная светловолосая девушка. И судя по смешинкам в ее теплых серых глазах, сидела довольно давно, ожидая, когда он выйдет из транса и удостоит ее взглядом. Усилием воли он заставил уголки губ приподняться в подобии улыбки и кивнул. Незнакомка указала на дальний боковой витраж и доверительно прошептала: – Мерлин – слева. Видишь вон того брюнета в синем хитоне? У него еще нимб на лопоухих ушах виснет. – Его сложно не заметить, – Артур издал то ли смешок, то ли всхлип. Несколько мгновений они оба молча рассматривали долговязую фигурку с плохо прорисованными чертами лица, а потом Пендрагон запоздало вспомнил об элементарной вежливости. – Артур, – робко представился он. Девушка приветливо, но без тени кокетства улыбнулась в ответ. – Рони. Артур немного удивленно пожал протянутую ладошку, задумавшись, как бы получше продолжить неловкую светскую беседу. – К своему стыду, вынужден признать, что я не знаю о святом Мерлине абсолютно ничего, – совершенно искренне начал он, стараясь удержаться от горького смеха. – А сейчас даже не слушал того, что рассказывал проповедник. Рони скорчила рожицу, скептически взглянув в сторону кафедры. – И правильно делал. Церковь никаких особых праздничных богослужений в День святого Мерлина официально не проводит, считая его празднование народной, а не церковной традицией. И думаю, так даже лучше. – Почему? Артур внимательно смотрел на странную девушку, которая явно чувствовала себя в этой церкви как дома и как ни в чем не бывало взобралась на лавку с ногами, сворачиваясь клубочком. – Потому что, что бы там ни писали заумные святоши, Мерлин служил прежде всего не церкви, а людям. И его имя обросло таким количеством легенд, которое могло бы присниться разве что твоему тезке – королю Артуру, – светлая бровка насмешливо изогнулась, и Пендрагон был удостоен озорного взгляда. – Только не говори, что о нем ты тоже не слышал. – Ну, тут кое-какие детали я знаю… – уклончиво хмыкнул он. Рони положила подбородок на колени и на какое-то время мечтательно вернулась к созерцанию витража. А затем, словно почувствовав невысказанную просьбу своего немногословного собеседника, продолжила: – В народе поговаривают, что Мерлин стал священником только для того, чтобы иметь возможность венчать влюбленных. Для него не существовало правил, мезальянсов и запретов, так что современники называли его безумцем… – Рони подмигнула витражному Мерлину. – А он в ответ наверняка называл безумцами их, считая, что люди должны жениться по любви. Артур невольно улыбнулся, сглатывая ком в горле. – Он утверждал, что у каждого человека в этом мире есть своя судьба. Кто-то, ради кого стоит не только быть готовым умереть, но и продолжать жить, преодолевая все трудности. Поэтому многие приписывают именно ему авторство традиционной свадебной клятвы, которую, по легендам, он просил произнести влюбленных… Рони закрыла глаза и улыбнулась, а голос ее слегка задрожал. – Клянусь любить тебя в горе и радости. В силе и слабости. В смехе и вредности. В богатстве и бедности… Пока оба не станем мы частью вечности. Девушка забавно нахмурилась, будто застеснявшись собственной сентиментальности. А затем продолжила, изредка бросая на замершего в тягостном молчании Пендрагона ободряющие взгляды. – Мерлин уж точно не был святым мучеником в классическом понимании этого слова, Артур. Нигде не сказано, что он строил церкви, проповедовал слово Божье или хотя бы умел исцелять… Он просто тайно венчал влюбленных и однажды попался на мелком чуде, оживив на мгновение игрушку для умирающего ребенка. А в те времена, сам понимаешь, этого было с головой достаточно, чтобы тебя обвинили в колдовстве и приговорили к смерти. Но когда Мерлин взошел на эшафот и его привязали к столбу, он сказал, что все равно дождется возвращения Короля Былого и Грядущего. А затем вспыхнул в слепящем пламени и бесследно исчез на глазах у сотен свидетелей… Пендрагон почти не дышал и неотрывно смотрел на витраж, боясь закрыть глаза даже на мгновение и ослепнуть от увиденных образов. Он смотрел так долго, что картинка расплывалась цветными пятнами и почти стекала по его щекам. А Рони продолжала шептать срывающимся голосом: – А теперь давай подумаем вместе, Артур. Правильно ли богословы растолковали, что последние слова Мерлина были о втором пришествии Христа? Стал бы, по легендам, нетленно юный парень в течении двух сотен лет по-тихому, нарушая все мыслимые и немыслимые законы, венчать во имя Бога христиан и язычников, принцев и служанок, людей, дававших Святой Церкви обет безбрачия? Или же тот, в кого он верил, ради кого запретным шепотом воспевал неправильную земную любовь, чьего возвращения ждал до своего последнего вздоха, был человеком из плоти и крови?.. Пендрагон едва заметно кивнул, соглашаясь с ней, и даже улыбнулся, хотя каждый вдох давался ему с огромным трудом. Девушка, заметив его состояние, бережно взяла его левую ладонь и поставила ее таким образом, чтобы их руки образовали маленькое окошко, огораживающее Мерлина от других героев витража. – Тот, кого ты видишь, – ласково шепчет она, – может и не был святым… Но он свято верил в любовь. В то, что вера в нее, вера в того, кому отдал сердце, способна на настоящее чудо. И он сам стал символом такого чуда, – Рони провела указательным пальчиком в воздухе, будто хотела прикоснуться к темноволосой макушке. – Я искренне верю в то, что он все же дождался возвращения своего Короля… Рука девушки дрогнула, и Артур заметил тонкий золотой ободок на ее безымянном пальце. – … и в то, что мой навеки двадцатилетний Король тоже дождется, пока я не приду и не испорчу ему вечность. *** На прощание Артур благодарно коснулся губами костяшек хрупкой руки, умевшей так бережно гладить кончиками пальцев воздух вокруг старого витража. Он не был уверен, каких богов просить, чтобы невозможное чудо произошло и в ее жизни… Но он точно знал, что об этом можно молиться одному святому. Святому, которому безумно хотелось уснуть вместе с ним на эти полторы тысячи лет. Хотелось настолько сильно, что он попытался сделать эту мечту правдой хотя бы для него. Который не сошел с ума от тоски и одиночества, а прошел сквозь них, оставшись собой до конца. Не растеряв ни крупицу своей веры, доброты, открытости и преданности, потому что когда-то, бесконечно давно в болезненно-шутливом разговоре пообещал ему это. Который не желал, чтобы с ним оставались из жалости или чувства долга. И поэтому подарил Артуру полную свободу выбора – быть с ним, пока так велит ему сердце, или искать себе другую судьбу… Святому, о жизни которого слагались тысячи преданий, но ни в одном из них не говорилось о том, что он с легкостью мог воскресить разбитые чашки и не умел при этом уследить даже за цветком на подоконнике. И уж точно ни в одной легенде не упоминалось, что святой Мерлин, даже будучи крепко спящим, мог улыбнуться во сне, почувствовав поцелуй на своем виске.