***
Мы вдвоем вышли из комнаты сторожа и молча шли по коридорам музея, временами наталкиваясь то на полосатых коней, то на диковинных птиц без крыльев, то на заблудившегося в четырех стенах дикаря. — Ваше наисветлейшее величество, — наконец, обращаюсь я к фараону Акменра. — Мне искренне жаль, что наше вчерашнее мероприятие закончилось столь печально. Но спешу вас утешить: в мое время ни один уважаемый и уважающий себя театр не позволил бы такого безобразия, поскольку тем самым обратил бы на себя гнев Ватикана. Светлейший фараон отвечали мне так: — О Фаринелли, после увиденного вчера мне будет трудно поверить в обратное. Но я готов принять твои слова на веру, поскольку ты честный человек. Да хранит тебя всемогущий Ватикан. Последние слова светлейшего фараона показались мне немного нелепыми, и я поспешил поправить царя Акменра: — Ваше величество, — отвечаю я. — Ватикан — лишь город, находящийся внутри города Рима, в самом его сердце. В Ватикане правит Папа, глава католической церкви, а еще в нем находится красивейшая в мире Сикстинская капелла, стены которой некогда расписывал сам Микеланджело, король живописи и скульптуры, чьи творения, будто ожившие в руках гения, не переставали поражать спустя века. В Сикстинской капелле в мое время пели лучшие певцы, это было большой честью для каждого из нас. Светлейший царь с удивлением и вниманием слушали мои слова. — Ты говоришь, о Соловей Неаполя, что скульптуры Микеланджело оживают? Это значит, что могущественный Папа, Хранитель Капеллы, обладает столь же сильной пластиной, как я? Признаюсь, я был в ужасе от этих вполне невинных слов древнего правителя. Но на этот раз ничего объяснять не стал. В голову пришла мысль, что, вполне вероятно, и я выгляжу сейчас точно так же в глазах Никколаса и синьора Дэйли-старшего, а, возможно, и синьора Рузвельта — старомодным, давно отжившим свое время и глубоко невежественным человеком, не знающим ни обычаев, ни культуры, ни большей части научных открытий нового времени. — Нет, светлейший царь, — отвечаю я. — Ни Микеланджело, ни Папа, ни капельмейстеры не обладают волшебной пластиной. Там царит другое волшебство, которое называется искусством. Его сила непостижима, но ею может овладеть в той или иной мере каждый. Каждый, кто имеет талант. Тогда ему открывается иная жизнь — жизнь Художника, прекрасная и более совершенная. Царь Акменра задумчиво смотрели вдаль коридора. Наконец, светлейший фараон обращается ко мне: — Фаринелли, вот уже четыре тысячи лет я оживаю каждую ночь благодаря волшебству пластины. Но я не имел понятия о той, другой жизни, которая, как говоришь ты, более прекрасная. Когда я впервые услышал твой голос, то я почувствовал неслыханную радость и как будто душа моя стремится вырваться наружу. Это и есть волшебство искусства? — Если мое недостойное пение можно считать искусством, то это так, ваше величество, — отвечаю я. — Но вы в полной мере ощутите силу искусства, лишь когда прикоснетесь к нему сами, в пении или хотя бы игре не спинеттино.***
Сзади послышался цокот копыт и знакомое ржание коня Техаса. Мы обернулись и увидели его превосходительство верхом на коне, а сзади него — прекрасную донну Сакаджавию, которая улыбалась нам, обвив своими изящными, как ветви платана, руками подобный могучему дубу стан правителя. Его превосходительство также улыбнулись нам и обратились с такими словами: — Не желаете прогуляться, молодые люди? Свежий воздух прогонит ваши мрачные мысли. Но сейчас — до завтра, я только что похитил свою юную принцессу из стеклянного замка. Его превосходительство со смехом пришпорили коня и умчались прочь из зала. Я посмотрел на светлейшего фараона, затем — на удаляющийся силуэт синьора президента. Затем устремил свои мысли в себя. Что же с нами, в самом деле? Я выглядел на двадцать, но чувствовал себя на все семьдесят семь, в то время, как правитель Нового Света, несмотря на солидную внешность, производил впечатление двадцатилетнего юноши, полного жизни и бодрости. — Тэдди прав, — прервал мои размышления светлейший фараон. — Выйдем на свежий воздух, перед тем как отправиться по домам… …Ящикам, саркофагам… Я вздрогнул. Вот уже больше недели моими покоями является подвал, а кроватью — ящик для хранения экспонатов. Ничего не осталось со времен моего былого триумфа, и я даже не надеялся на целость и сохранность всех своих многочисленных клавесинов, названных в честь художников. Возможно, они точно так же, как и я, хранятся в музее, а возможно — и вовсе сгорели или рассыпались от старости. Всего этого мне уже не видать. Так же, как, возможно, и музыки маэстро Генделя. — Ваше наисветлейшее величество, — обращаюсь я к царю Акменра. — Зная о вашем милосердии, я осмелюсь просить вас об одной неслыханной, но выполнимой просьбе. — Я готов исполнить все, что в моей власти, о Соловей Неаполя, — отвечает светлейший фараон. — Твоему голосу я обязан своим новым этапом в жизни. Что желаешь ты? — Его превосходительство сообщили мне радостную новость, — отвечаю я. — В Ковент-Гардене, что находится в Лондоне, недавно воздвигли памятник Генделю (Если что, это вымышленный памятник, — прим.переводчика). Для меня было бы невыразимым счастьем вновь встретиться с великим маэстро. — Тот самый человек, что не пришел тебя послушать? — светлейший фараон нахмурились. — Но если так, то Гендель — нехороший человек. И музыку он написал скучную, я еле сдерживался, чтобы не уснуть на спектакле. Зачем он тебе, Фаринелли? — Прошу меня простить, но вы неправы, ваше величество, — с горечью отзываюсь я. — На том злосчастном представлении и доли не было от настоящей музыки — ее не смогли донести до нас. Музыка Генделя прекрасна, как осенние рассветы над Темзой, как бурный шторм и тихая гладь реки, как пасмурное небо, сквозь которое мерцает Солнце… — Я поверю тебе, Фаринелли, — отвечает мне царь Акменра. — Но лишь тогда, когда услышу его музыку из твоих уст. Возможно, твой голос сможет оживить ее, пока же я видел лишь глыбы камня, отягчающего уши. С невыразимой скорбью я ответил: — Мне жаль, мой царь, но для меня пока закрыт этот сказочный мир. Маэстро повесил на него замок и ревностно охранял, лишь чтобы недостойный Карло не притронулся к его творениям. Но, может быть, спустя века, маэстро смилостивится и позволит мне хотя бы ноту спеть из его многочисленных опер? — Так вот почему ты хочешь видеть Генделя, — с радостью отвечает царь Акменра. — Что же ты об этом не сказал? Завтра же едем в Лондон! Там с честью примут нас мои родители — я всегда почетный гость в Британском музее, и достопочтенный директор не откажет Ларри в выставке экспонатов Египта. Но нашим планам в ближайшее время не суждено было сбыться, и далее вы узнаете, почему. Пока что, завершая очередную свою ночь в деревянном ящике, я благодарю Всевышнего за все, что подарила мне сегодняшняя ночь.Искренне твой, Карло Броски «Фаринелли», Нью-Йорк, 2025 год