Kiss me, I'm Irish I am the wild rover My eyes they are smiling And I'm seldom sober I like my whiskey And I love to dance So if you're feeling as lucky as me, take a chance And kiss me I'm Irish*
У Джеймса просто невероятная полоса невезения. Будь он более суеверным — решил бы, что его кто-нибудь сглазил, табун коварных черных кошек перебежал ему дорогу именно в тот момент, когда он отвернулся, или вошедший в зону Юпитера Марс за что-то отчаянно его невзлюбил, но, так как МакЭвой суеверным не был, то списывал все на тупых людей, недосып и невероятно кривые руки. Кофе сбежал, яичница пригорела, снова не приехало такси, и на любимый темный костюм были пролиты остатки прогорклого сбежавшего кофе. Джеймс терпел до последнего: сжимал зубы, открывал окна, шёл переодеваться и почти вежливо просил девушку на том конце провода немедленно, блять, найти ему другое такси. Нервы были натянуты до предела, ещё немного, и Джеймс загорелся бы, начиная пылать с отросшей за время перерыва между съемками рыжей бороды. Шотландская бурная кровь кипела, желваки угрожающе прорезались у острой кромки челюсти, а в ушах звучал воинственный клич и пёстрые звуки волынки. Как итог — Джеймс был взбешён и крайне неудачлив всю последнюю неделю, прошедшую в сольных интервью и активном поиске предметов, всегда услужливо подаваемых Мэри-Энн. Но жены рядом не было, равно как и сына, и единственное, что оставалось МакЭвою — тихо кипеть и ударяться о все вертикальные поверхности, попадающиеся на пути. — Да где этот ебанный телефон?! — Джеймс вертится на месте, заглядывает под стол, в сотый раз передвигает корзинку с фруктами и отчаянно старается не стать очень большим и зелёным. Когда в заднем кармане джинс начинает вибрировать, МакЭвой застывает и с секунду просто смотрит на своё отражение в большой эмалевой кастрюле самым уничижительным взглядом, на который был только способен. Кому-то другому он припоминал бы это чуть дольше, чем вечность. Себе же хотелось отвесить подзатыльник и подарить путевку в Японию, чтобы как минимум с месяц проработать там обнимателем панд. Когда девушка на том конце провода почти испуганно говорит, что такси попало в ужасную пробку и приедет не раньше, чем через час, Джеймс окончательно понимает, что жизнь не просто повернулась к нему задницей, но ещё и вполне успешно села этой самой задницей ему на лицо.***
Майкл всю свою жизнь был слишком удачливым засранцем, чтобы жаловаться на фортуну. Его никогда не обдавало из лужи проезжающее мимо такси, девушки, на которых он западал, никогда не оказывались лесбиянками, дождь не начинал лить как из ведра, стоило ему забыть дома зонт, и любимое тёмное пиво никогда не заканчивалось. Тут правда дело было не в удаче, а в особенности дублинских пабов, но, сам факт: маленький рыжебородый лепрекон явно поцеловал Майкла четырёхлистным клевером в макушку ещё при рождении. Фассбендеру часто не везло с работой в начале карьеры и, порой, у него не было пары лишних фунтов даже на метро, но он лишь пожимал плечами и усмехался тонкими губами с зажатой между ними стрелянной у прохожего сигаретой: жизнь есть жизнь, и если сегодня она намекает тебе, что пора выйти в окно, значит, завтра она научит тебя летать. Главное не спешить и уметь ждать. К слову, кофе у Майкла никогда не пригорало, и у него совершено отсутствовал любимый костюм, но все это успешно заменяли собой любимые трусы и ароматная, густая пена пива, непременно вязкой патокой застывающая на пальцах. Жизнь у Майкла не была простой, но, подобно всем ирландцам, он научился поворачивать её к себе лицом исключительной упрямостью и твердолобым жизнелюбием.***
— Как ты это, блядь, делаешь? — устало выдыхает Джеймс, когда монетка Майкла в очередной раз падает орлом. В шестой, твою мать, раз. Майкл пожимает плечами и усмехается широким оскалом ласковой собаки, чуть приподнимая левую бровь: — Я же ирландец, Джеймс. Вместо крови у нас по венам течёт удача и темный эль. — А я шотландец, но я что-то не припоминаю за собой храпа в тон волынке и виски вместо крови. Хотя, нет. Последнее, как раз-таки, случается довольно часто, — Джеймс усмехается и ковыряет пальцем старый тяжелый стол. Вообще, МакЭвой не задумывался, какой должна быть квартира Фассбендера. В смысле, нет, конечно, о всех прелестях его кровати и его самого в этой кровати он, в последнее время, задумывался слишком часто, но вот о квартире, как о месте, где можно готовить есть, ходить в трусах и хранить рубашки – никогда. Поэтому когда его – заебанного проблемами, фальшивой улыбкой и интервью пригласил к себе Майкл – Джеймс не смог отказать. Голос в трубке был привычно мягкий, чуть подтрунивающий - и над собой, и над другими - только вот без привычного смеха. Это был голос человека, который, подобно самому Джеймсу, чертовски устал и, прежде, чем он дойдёт до того состояния, когда готов будет высадить всю обойму неоткуда взявшегося дробовика в первого встречного, ему срочно нужен был один небезызвестный шотландец и пиво. Слишком много было в этом уставшем «Привет, Джеймс. Не хочешь приехать? Ну, не только ко мне, но и к старушке Англии. Зачем? Я устал. Так приедешь?» А ещё он ни разу не упомянул про развод. И за это Джеймс ему был бесконечно признателен. Поэтому когда МакЭвой зашёл в маленькую квартирку в элитном районе Лондона, он ожидал всего. Навороченной мебели, ее полное отсутствие, фотографий полуголых девиц, развешанных на стенах, свору борзых гончих и даже висящую на видном месте форму СС. Только вот в квартире у Майкла веяло ирландской добротностью. Тёмное дерево кухни, старый скрипящий диван, который выглядит настолько своим и свойским, что ему тоже хочется предложить пиво; большие книжные полки, тыкающиеся в и так невысокие потолки. И на них — всевозможные обложки и книги, где мягкие переплеты сочетаются с толстыми и большими корешками дорогих книг. Хемингуэй здесь соседствует с Чеховым, а томик Гинзберга горделиво подпирает Брэдберри. Однако это не выглядит хаотичным, скорее интимным, потому что МакЭвой по себе знал, насколько книги отражают мысли самого человека. Поэтому когда Джеймс заходил в квартиры, где абсолютно новые, ни разу не прочитанные никем книги в дорогих переплетах стояли на книжных полках по цвету корешков или в алфавитном порядке, ему казалось, что, даже если этот мир будет стоять на пороге гибели – Джеймс скорее последует совету Ницше: «падающего - толкни» и с большим удовольствием отвесит пинок этому миру, который даже мысли подбирает в тон интерьеру. — Ты как? — мягкий голос Фассбендера заставляет Джеймса поднять голову и посмотреть в светло-голубые глаза напротив. МакЭвой вообще не понимает, как у взрослого мужика могут быть такие глаза. Светлые-светлые, круглые, в оправе пепельных ресниц и лучиков морщин, они одинаково могли принадлежать старцу и ребёнку. Тонкие вкрапления чистой светлой охры в голубой радужке танцевали бликами воды Лазурного побережья, и Джеймс усмехается, едва найдя в себе силы отвести взгляд. — Я развожусь после десяти лет брака, в котором у меня остался сын, и понятия не имею, что мне делать дальше. Фассбендер кивает, крутит между тонкими длинными пальцами монетку, и та тихо щёлкает ребром о деревянную поверхность стола, словно отбивая незамысловатый ритм. — Прости, Джеймс. Даже не знаю, что и сказать. — А ничего говорить и не надо, Фасс. Я развожусь, а не умираю. Майкл горько усмехается, кивает, продолжая отбивать монеткой странный ритм. Джеймс прикладывается к бутылке, щурится, ощущая горячую закипающую злость. Какого черта Майкл его позвал, если они только и делают, что пьют пиво – чертовски вкусное, признал Джеймс, – да подбрасывают монетку. Конечно, МакЭвой и не ждал бурного секса на столе (хотя, эта мысль все же несколько грела его надеждой по дороге к Фассбендеру), но и этого вязкого молчания и сочувствующих взглядов он больше не перенесёт. Хватало и от других. От Майкла подобного... предательства он не ждал. — Кстати, почему именно виски? — Фассбендер вскидывает голову, чуть щурясь, отчего тонкая сеточка морщинок разбегается в уголках. — Почему виски что? — Джеймс трясёт головой и заглядывает в горлышко пивной бутылки, словно в дуло. — Ты сказал, что раз ты шотландец, то у тебя по венам должно течь виски. Почему виски, если его придумали в Ирландии? Джеймс поднимает глаза, пристально смотрит на Фассбендера, лицо которого хранит заинтересованно-вежливое выражение. — Ну сам же знаешь, что херню сказал, — приподнимая брови и устало усмехаясь, отвечает Джеймс, который неожиданно чувствует себя таким разбитым, что не греет мысль даже о сексе на кухонном столе. Вообще больше ничего не греет. Даже ласковый взгляд из под светлых ресниц напротив. — Я гордый сын своего отечества, настаивающий на трёх вещах, — Майкл выпрямляется, нацепляя на лицо выражение убивающей серьезности, и начинает загибать пальцы, — во-первых, в Ирландии самое вкусное пиво. Во-вторых, мы самые удачливые засранцы, потому что даже удача любит наш эль. Ну, и в третьих – виски впервые приготовили в Ирландии. — Это сказка из разряда "поцелуй меня, я ирландец", — фыркая, перебивает Майкла Джеймс, забирая из чужих тонких пальцев монетку. — Ты не веришь в магию камня Бларни*? — в глазах Фассбендера – почти настоящий сакральный ужас. Почти – потому что на самом донышке светлых глаз плещутся искры смеха. И немного – самодовольства. Ведь ему все же удалось вовлечь Джеймса в хоть какое-то подобие разговора. — Так же, как не верю в лепреконов, — жестоко кивает МакЭвой, а затем улыбается на выдохе, опуская голову. Он просто не может сопротивляться этому мужчине. Это противозаконно - быть таким. Правда, каким таким, Джеймс сказать бы не смог. — Совсем-совсем не веришь? — хитро щуря глаза спрашивает Майкл, не смотря на Джеймса, но в уголках тонких губ притаилась усмешка. — Совсем, — кивает Джеймс и поднимает взгляд от рельефного ребра монеты, чтобы в эту же секунду быть за шею притянутым к Фассбендеру. Их губы соприкасаются — горячие и обветренные с покусанными и влажными. Хмельной солод кружит голову, оседает ржаным привкусом на языке. Сильная рука на его шее заставляет Джеймса инстинктивно подчиняться и по-шотландски бурно протестовать, одновременно послушно приоткрывая рот и прикусывая чужие губы. Майкл целуется уверенно и основательно – как и все, что делает. А ещё так, что если бы МакЭвой почти не лежал животом на столешнице, то давно бы уже упал на колени, подведённый собственными ногами. Майкл отстраняется от его лица на считанные миллиметры – этот немецкий ирландец с оскалом добродушной акулы никогда не был особо знаком с понятием личного пространства. Впрочем, сейчас Джеймс хочет забыть о нем совсем, научившись испарять стол между их телами силой мысли. — А теперь? — тихо шепчет Майкл, медленно и с наслаждением скользя взглядом от пухлых алых губ до аквамариновых горящих глаз. Джеймс смеётся, одну руку высвобождая из волос Майкла. Кидает монетку. И даже не смотрит, какой стороной она упала – губы напротив кажутся ему более удачной идеей. ...а монетка, впервые за весь вечер, падает решкой. «Если с удачей никак не ладится — поцелуй меня, я ирландец.»