* * *
Сегодня, из всех дней, у солнца даже не хватает ума спрятать лицо. Соске покрывается потом под тяжелой шерстяной тканью единственного имеющегося у него черного пиджака, из-под манжет которого едва виднеются руки. Он провалился в попытках закатать рукава. — Хей, Соске. — Рин выставляет кулак, обращенный согнутыми пальцами вниз. Он улыбается сжатыми зубами. На щеке виднеется влажный след, отражающий свет, когда Рин наклоняется вперед, чтобы ткнуть кулаком в плечо Соске, который не желает отвечать на легкомысленный жест. — Хей. Хочешь присоединиться к клубу? Я президент, так что можешь быть моим верным заместителем. — Рин наклоняется еще ближе, утыкается коленями в колени Соске. — Вступление, конечно, тот еще ад, но… На Рине кричащая фиолетовая парка поверх пиджака. Она слишком велика ему в плечах. Взгляд Соске прикипает к капюшону, где фиолетовый полиэстр перетекает в черную подкладку. Куртка кажется теплой. — Я же здесь, верно? Я это начал! А значит, будет круто! Соске все так же ничего не говорит, хотя молчание болезненно тлеет в груди. Все слишком большое и слишком яркое, он как никогда остро чувствует себя ребенком. Ужасная парка Рина слишком цветная. Усыпанная сорняками и мелкими желтыми цветами трава под ногами кусает обнаженные лодыжки, щекоча кожу при каждом шальном порыве ветра. — Рин, — выдыхает Соске. Ему одиннадцать, его глаза сонно прищурены. Он все еще слишком маленький, чтобы понимать, почему не может просто отойти назад и убежать в противоположном направлении, чтобы укрыться в теплой тени отца и забыть… забыть… (Его мать, с забранными от лица волосами, закрывающая ладонями лицо. Его легкие заполнены запахами благовоний, сосны и сливового дерева. Возможно, жасмина. Соске кашляет в сгиб локтя, его глаза горят.) — Соске, — отвечает Рин, улыбаясь так широко, что в сравнении все остальное в нем становится несущественным. Кричащая фиолетовая парка, невидима. Торчащие красные волосы, упрямый маленький подбородок. Исчезли. Осталось одно: ряд странно заостренных зубов, смыкающихся вокруг имени Соске. Соске вдруг понимает: Рин плачет. Глупый Рин, плачет по любому поводу. Вот почему блестят его щеки. Вот почему он говорит так слабо, почему его дыхание срывается, как у девчонки. — Этот клуб называется «Клуб умерших отцов». (Они друзья. Друзья, которые вместе обедают, вместе плавают, вместе учатся. Друзья из тех, которые сидят друг у друга на кухонных столах, и обмениваются закусками, и вместе воруют банки с колой, пока мамы не смотрят. У них есть здание клуба — за парком рядом с железнодорожной станцией, недалеко от ветвей старой березы, повалившейся во время тайфуна несколько лет назад.) — Хочешь присоединиться? — спрашивает Рин, наклоняясь близко. Его узкие плечи дрожат, его улыбка яркая и становится ярче. Слишком ярко, чтобы Соске мог и дальше на нее смотреть. Глупый Рин, плачет по отцу Соске, словно у него есть на это какое-то право. Словно он что-то вообще понимает. Словно он может вот так влезать в личное пространство Соске и съедать все любимое мороженое Соске, только лишь потому что Соске всегда ему это позволяет, и улыбаться, словно знает что-то такое, чего не знает Соске. Глупый Рин, делает шутку из потери такого огромного масштаба, что Соске даже не может измерить ее своим крошечным детским сердцем. Глупый Рин, плачет, когда Соске таких огромных трудов стоило не заплакать самому. Мягко подступает ночь, цвета вытекают из неба — словно кто-то перевернул палитру с акварелью, и все цвета смешиваются в одно, пока все вокруг не становится неописуемо серым. Соске склоняет голову. Он думает о дверном проеме своей комнаты, где в последний раз видел своего отца. Во рту горечь. А потом, наконец, наконец… рыдания прорываются из горла, оставляя его изодранным в лоскуты, оглушенным и ошарашенным. Рин ничего не говорит, но Соске отчетливо чувствует обращенную к нему яркую вечность улыбки. Свет прожектора, прорывающий тьму. — Я принесу закуски на первое собрание, — говорит Рин, и он тоже плачет. Тогда все и начинается.* * *
— Мороженое! Мороженое-мороженое-мороженое! — Микошиба буквально подпрыгивает на ходу, крича настолько громко, что несколько человек даже переходят на другую сторону улицы, чтобы избежать столкновения с ним. — Рин-семпай угощает! — Момо-кун… — нерешительно замолкает Нитори. — Эй, — с рыком выдыхает Рин. Капюшон его толстовки низко надвинут, но Соске не нужно видеть лицо Рина, чтобы знать, что на Микошибу сейчас направлен мрачный убийственный взгляд. — Кто говорил о мороженом? И с какого перепугу я должен за вас платить? Не смей сводить результаты наших тренировок на нет. Микошибе удается как-то так звучно обиженно надуться. Нитори пару секунд беспомощно переводит взгляд между Рином и Микошибой. А потом панически смотрит на Соске. Соске встречается с ним взглядом. И пожимает плечами. Но не успевает он сделать что-нибудь еще, как мимо с криками проносится волна младшеклассников. Рин раздраженно подталкивает Микошибу вперед, чтобы предотвратить любые возможные столкновения. Соске наблюдает за ним, как наблюдал за ним всегда: насколько легко Рин закидывает руку на Микошибу, чтобы увлечь вперед. Наблюдает за его руками — одна лежит на плечах Микошибы, пальцы другой зарываются в волосы. Симпатия Рина — штука неуклюжая, понятная только по невысказанным намекам, которые сразу-то и не видно. Солнце безжалостно палит. Рин бы уже обгорел до красноты, если бы Соске не напомнил ему надеть поверх футболки тонкую спортивную куртку — с капюшоном. — Иногда не помешает, тебе не кажется? — говорит Соске. Возможно, таким образом он только возмущает спокойствие, потому что Рин в итоге оборачивает мрачный взгляд на него самого. — Да! Мороженое-мороженое-мороженое, Ямазаки-семпай угощает! — Эй! Рин не смотрит мрачно. Рин улыбается, опустив голову, чтобы спрятать лицо под завесой капюшона. Может быть, ему и удалось скрыть это от младших, но Соске отслеживает вот такие тончайшие моменты ровно столько, сколько себя помнит. Он все замечает.* * *
— Все должно быть не так, — разочарованно вздыхает Рин. — Семпай… — начинает Нитори, а потом обрывает себя. Вся уверенность, выработанная им за те месяцы, что Соске с ним знаком, кажется, всегда либо переваливает через край, либо испаряется без остатка, когда дело доходит до периодических припадков жестокого критицизма Рина. Вот такой он, Рин. Влияет на всех вокруг, даже когда не делает ничего более продуктивного, чем принимается с диким видом лелеять собственные комплексы. Соске подумывает взять его за шкибот и швырнуть в бассейн, чтобы голову остудил, но бассейн закрыт на ночь на техническое обслуживание. Вода спущена. Хотя, зная Рина, немного времени в пустом резервуаре бассейна может помочь как ничто иное. — Возможно, тебе нужно уйти, Нитори, — низко, глубоко в горле произносит Соске. Его взгляд принадлежит Рину, как и слишком тихие интонации его голоса. Нитори мешкает, глядя на Рина. И все же, вне зависимости от одолевающей его странной нервозности, он чертовски хорош в прочтении своего капитана. Нитори извиняется и закрывает за собой дверь клубной комнаты, прежде чем Соске успевает переформулировать предложение в требование. — Заткнись, Соске. Тебе не понять. Соске даже ничего не сказал. Его терпение не в силах выносить непрекращающиеся уколы. Он хранил молчание многие годы, выкладывая мостовые и расчищая препятствия даже до того, как Рин соображал проверить путь. Он поставил собственную историю на второе место после той, что стоит перед ним: не только ради изгиба шеи Рина, не только ради тьмы в глазах, но ради воспоминания о широко улыбающихся губах, формирующих его собственное имя. Ради клуба, в который он никогда особо не желал вступать. — Я понимаю, — говорит Соске, и, наверное, его голос звучит куда темнее, чем ему хотелось, потому что Рин вскидывает голову, выражение его лица кажется размазанным. У Соске во рту становится сухо, но он не готов отступиться. — Я пришел в Самедзука ради тебя. Думаешь, я не понимаю, что это значит — плавать ради кого-то? Рин, ты не единственный, кто изменился. И все это только потому, что Нанасе решил не идти в профессиональное плавание. Все это. Из-за Нанасе. Все заканчивается тем, что они сворачиваются в дальнем конце бассейна, и тьму вокруг них освещают лишь бледные огни уличных фонарей. Соске свободно разваливается на полу, подталкивая бедро Рина ступней. Они не разговаривают.* * *
Руки Соске в волосах Рина. На Рине, раскинувшемся на верхней койке, приоткрывшем губы, мало что надето, кроме одной из футболок Соске. Она ему слишком велика, ткань складками сбивается вокруг него, придавая Рину слишком юный вид. Какой-то неправильный. Пальцы Соске скользят в прядях красных волос, причудливо холодных под прикосновениями, несмотря на огненный оттенок. На кончиках пальцев кроваво-красные пятна. Соске ничего не может с собой поделать, он тянет пальцы в рот, чтобы попробовать, узнать вкус этого горячего сладкого пламени, найти Рина где-то под мозолями на подушечках… Над его головой затмение. Силуэт Рина окрашен в красный и золотой, цвета растекаются из-за его спины, словно какие-то причудливой формы крылья. Соске обхватывает бедро Рина, жесткий выступ кости идеально ложится в ладонь, словно Рин был выточен исключительно для этого: чтобы лежать в колыбели рук Соске, чтобы вшивать свою тень в ткань тени Соске, чтобы с рук Соске никогда не сходили пятна цвета кровавого пламени Рина, сколько бы он ни пытался их смыть. На солнце набегает луна. Соске делает вдох, горячие угли застревают в легких. Рин стоит перед ним на коленях, широкого растягивая губы вокруг его члена. Волосы Рина пылают, огонь отбрасывает дрожащую тень на щеки. Сердце Соске горит, жидкое пламя заполняет каждую вену, самые крошечные сосуды его тела. И руки Соске скользят дальше в волосы Рина, запятнанные красным. Он шепчет. Он не видит ни единого цвета, кроме волос Рина, и его глаз, и опасного красного изгиба его губ… Рин. Бедра Соске вскидываются вперед, снова и снова. Пряди волос поддаются его рукам, но он не может остановиться — не может, когда Рин закрывает глаза и стонет, не выпуская изо рта его член, словно ничего так сильно в жизни не хочет, как упасть на колени и выпить все, что Соске в силах отдать. Нет, Соске не может замедлиться, не может остановиться, не может дышать. Он может лишь шипеть имя Рина и вбиваться в его горло. Снова. Снова. Пока в руках не остаются пряди вырванных волос, пока кровь не запекается под ногтями. Рин впускает его глубже. Заглатывает целиком. Соске просыпается. Он лежит, навалившись на парту в центре класса, и у него такой стояк, что наверняка видно издалека. Приходится потратить пару секунд на то, чтобы прийти в себя: он потирает глаза, проводит ладонью по губам, бросает взгляд на телефон. 16:23. А. Точно. Близится культурный фестиваль, и класс 3-1 решил обустроить дом с привидениями — к несчастью, избранный для организации всего этого комитет показал себя совершенно несостоятельным. Соске с неохотой задержался, чтобы помочь. По всей видимости, он настолько устал, что отрубился, пока весь остальной комитет жарко спорил без каких-либо результатов. Один из членов обозначенного комитета, белобрысый мудак Нива, прямо сейчас стоит над Соске с такой широкой усмешкой, будто собирается разрушить ему жизнь. А застенчивый Тогава поглядывает поверх оправы очков, приподняв брови. — Ты тут хныкал во сне, Ямазаки. Кошмары, да? — Усмешка становится еще шире. — Может, ты еще и в постель до сих пор писаешься? Соске спокойно откидывается на стуле, широко разводя ноги. Член прижимается к животу, каждое движение тела — агония. — Не-а. Хотя мне приснилось, будто я проснулся, а у меня твое лицо. Мне хотелось сдохнуть. Тогава смеется, так что Нива не успевает что-нибудь ответить, и Соске этого более чем достаточно, чтобы увести разговор от себя. (Это первый раз, когда он видит сон о том, как тело Рина открывается для него, мягкое, уступчивое. С реальным Рином это невозможно. Первый раз, но не последний.) Позже, зарывшись в учебник и вставив наушники, Соске чуть не упускает направленный на него задумчивый взгляд Рина. — Нива сказал, что ты сегодня уснул во время планирования культурного фестиваля, — говорит Рин. Выражение его лица становится весело-нейтральным, стоит только ему осознать, что Соске разглядывает его в ответ. — Что, уже превращаешься в старика? — Этот старик может выжать на пятьдесят больше тебя, — парирует Соске. — Иди на хрен, Годзилла, — огрызается Рин, но на его губах широкая улыбка. Позже, намного позже, когда Соске уже лежит в кровати, ожидая, пока придет дрема — и не зная, стоит ли страшиться возможных последующих снов, — сквозь темноту пробирается голос Рина, невесомый и хрупкий, как дым. Этот звук вызывает в Соске желание слезть со своей койки и засунуть член между мягкими губами Рина — чтобы посмотреть, не останется ли на головке следов сажи от языка. Он сходит с ума. — Я ведь не слишком нагружаю тебя… команду? — Нет, — отвечает Соске, скользя ладонью к передней части трусов. Сердце бьется в ребра, слишком громко, слишком быстро. — Ты доверяешь мне, так ведь? Я бы сказал тебе, если бы думал иначе. Рин не отвечает, но молчание между ними — старый и добрый друг.* * *
— Соске-кун! Ты вообще стараешься? Конец января, один из самых долгих дней года, и Соске завернулся в два шарфа и тяжелое пальто. Го рядом с ним кажется вспышкой цвета, стучит ногтями по дешевой расслоившейся столешнице. Они сидят в крошечной кофейне недалеко от Самедзука, выбранной Го для постоянного посещения. Соске на самом деле не понимает, почему ей здесь настолько нравится — цены несправедливо задраны, все чересчур ультрамодное, — но он питает к Го слабость почти настолько же непосильную, как у Рина. Это проклятие. Соске встретится с ней в любое время, когда бы ей ни захотелось. Соске фыркает. — Может, мне вызвать его на гонку? Ему это больше всего понравится. Го раздраженно фыркает. Эффект очень напоминает шипение маленького котенка. Соске вдруг ощущает острое желание почесать у нее за ушком — к счастью, он провел рядом с семейством Мацуока достаточно много времени, чтобы выработать здоровое чувство самосохранения. Соске держит руки при себе. — Это даже не подарок! Ты знаешь его лучше всех, не так ли? Напряги мозги! Рин никогда не любил дни рождения — этого Соске ей не говорит. Го уже очень давно не праздновала день рождения со старшим братом — она с восторгом ждет этого, и оно вполне понятно. Как он может сказать, что Рин уже начал погружаться в экзистенциальный кризис, хотя до его дня рождения еще больше недели? «Почему мы вообще празднуем дни рождения, а? — Рин тихонько цыкает языком, подчеркивая свое негодование мрачным изгибом губ. — У меня есть дела поинтереснее. Уже через неделю будет следующее большое соревнование, и я лучше проведу весь день за тренировками с командой. Не делай глупостей. И Аю не позволяй». Соске отпивает из кружки с чаем. — Как насчет вечеринки-сюрприза? — предлагает он, позволяя ленивой улыбке расплыться на лице. — Ты даже можешь пригласить Нанасе и остальных, если хочешь. Закажи стейк вместо торта. Он будет в восторге. Рин пристально смотрит на собственные ноги, сведя брови к переносице, по его позвоночнику пробегает мелкая дрожь. Соске стоит позади него — достаточно близко, чтобы почувствовать это. Озадаченный и уже почти обеспокоенный, он поднимает руку, чтобы обхватить Рина за плечи… а потом, вот так просто, Рин смеется. Рин Мацуока, дьявольский капитан Самедзука, разработчик программы тренировок, предназначенной убивать, поворачивается и смаргивает слезы при виде своей сестры и четверых идиотов из Иватоби, выскакивающих из не таких уж и скрытных укрытий тренажерного зала Самедзука. Нитори выносит дымящуюся тарелку с чем-то, напоминающим обугленные останки стейка, а за ним с криками подпрыгивает Микошиба. Но Рин улыбается под влажными ресницами, и Соске размышляет о неизбежностях и о том, как Рин тянет его за край пиджака. Соске хочется наклониться и уткнуться лицом в шею Рина, чтобы почувствовать каждое дрожащее сглатывание, каждый неровный удар сердца. — Это была идея Соске! — провозглашает Гоу неимоверно тонко и громко, чтобы перекричать общий гвалт. Рин толкает Соске кулаком в плечо, бормоча что-то на счет «разве я тебе не говорил не?..» И Соске хочется — внезапно, отчаянно, — чтобы больше здесь никого не было. Чтобы только он мог видеть эту крошечную дрожащую улыбку, вспыхнувшую на лице Рина, смягчающую резкие черты. Соске хочется скользнуть в пространство Рина, забрать все это смущение, и благодарность, и любовь, и спрятать в своем собственном сердце.* * *
Так все и начинает раскручиваться.* * *
Рин — ураган конечностей и смех в волнах океана, уплывающий вперед от Соске широкими гребками, безошибочно яркий даже в тени сумерек. Соске — за ним, добровольно, даже когда из воды уходит дневное тепло, когда она вцепляется своими холодными солеными пальцами в его кости. Гонка заводит их в волны, они бросаются друг на друга, словно невиданные морские создания. Соске хватает Рина за лодыжку и тянет вниз, отпуская, только когда Рин локтем заезжает ему в лицо. Вчера они выпустились. А после вместе купили билеты на поезд до Токио, склонившись над экраном ноутбука: Соске зачитывал Рину номер своей кредитки, а тот вводил цифры в форму на сайте. Они собираются в один университет, куда их обоих пригласили агенты. Красная дорожка уже начинает раскатываться в их сторону. — Слишком медленно! — кричит Рин, кидаясь к берегу в сторону от попыток Соске побороть его. Сердце Соске настолько переполнено, что готово взорваться. Он чувствует себя непобедимым, недостижимым. Рин утанцовывает за пределы досягаемости, смеясь, с именем Соске на губах. В лунном свете он кажется мифическим созданием: влажная кожа отсвечивает серебром, а под ней — хрупкие позвонки. Соске хочется провести руками вниз по длинному изгибу этой спины, чтобы потом скользнуть ладонями под пояс плавок Рина, обхватить его задницу. И, возможно, потому, что он преуспел, отбросив Нанасе и весь остальной мир, Соске находит в себе смелость. При следующем рывке он ловит Рина за запястья, роняя его на кровать из песка под ногами, в его светлых глазах резко сверкает опасность. — Рин, — говорит Соске, когда глаза Рина под ним широко распахиваются в багровом шоке, когда тело под ним расслабляется — только бери. Соске думает о благовониях, вроде сосны, и сливового дерева, и жасмина. Он думает о том, насколько большими кажутся его руки на запястьях Рина, о том, насколько просто было бы повредить кости и сухожилия, если просто напрячь пальцы. — Рин, — еще раз, остро, говорит он. Улыбка Рина меркнет, на ее место просится тревога. Рин — тот, кто не понимает. Вот он, белая плоть и приоткрытые губы, и у Соске уже стоит так, что голова начинает кружиться. — Какого черта, Соске, — бормочет Рин. Но не сопротивляется жесткой хватке. — Ты в порядке? Может, нам стоит вернуться? — Нет. — Соске отбросил легкомыслие в сторону, на милость отливных волн, а на освободившемся месте воцаряется ужасающая сосредоточенность. А потом он улыбается. — Закрой глаза, Рин. У меня есть для тебя сюрприз. Рин подчиняется, но только после долгого момента колебаний. — Клянусь, если это какой-то тупой розыгрыш… Соске целует его.* * *
Зад Рина туго сжимает его, от основания до головки. Соске тяжело дышит, пот лужицей скапливается во впадине горла. — И это все, что у тебя есть? Рин подстрекал его последние тридцать минут. Соске наконец толкнул его на ладони и колени и начал трахать сзади. Только так ему не приходилось видеть эту изогнутую бровь, эту усмешку, подкидывающую очередной вызов, против которого он бы не смог устоять. Но иногда Рин просит больше, чем Соске может дать: чересчур жестокости, чересчур отдаления от сердца, и вот так Соске с этим справляется. Забирая, забирая, забирая у Рина все, пока у того уже не хватает дыхания, чтобы просить о чем-то еще. Соске загоняет член глубже и глубже, и его глаза сверкают при каждом ответном сдавленном звуке. — Разве ты не этого хотел, Рин? — Соске ускоряет темп, его яйца шлепают о бедра Рина при каждом последующем толчке. — Тогда принимай. Принимай, пока не забудешь, каково это — жить без моего члена в тебе. — Соске, — сорванно стонет Рин. — Чтоб тебя. Сделай это. Я хочу. Сильнее. — Жадина, — тянет Соске. Но он оступился, он сломал образ. В его голосе слишком много тепла. Рин с новой силой сжимается вокруг него, мышцы на спине красиво перекатываются. Соске раздвигает ягодицы Рина большими пальцами — просто чтобы видеть покрасневшую дырку, растянутую его членом. — Твоя задница всегда такая жадная. Одного раза тебе не хватит, да? Рин подается назад при каждом движении бедер Соске, громко, бесстыдно стонет. На его губах кровь, кровь на его зубах. Соске хочет, чтобы его член оказался во рту Рина — в следующий раз, как только они отойдут после этого захода. Он хочет увидеть, как Рин будет смотреть на него сквозь слипшиеся ресницы, как эти губы будет расчерчивать высохшая кровь. Он хочет… он хочет… — Рин, — зовет Соске, когда Рин громко вскрикивает и тянется под себя, чтобы отчаянно обхватить собственный член. Он вбивается в собственный кулак, и Соске следует каждому движению, подстраивая свое тело под тело Рина. Соске скоро кончит. Он хочет кончить на спину Рина, чтобы увидеть доказательства в виде собственной спермы, подсыхающей на коже. — Рин, — выдыхает Соске, потому что прошло уже десять лет с того дня, когда Рин улыбнулся ему с душой нараспашку и пригласил его в гребаный клуб умерших отцов. Потому что Рин изгибается в его руках, узнавая дрожь в голосе Соске раньше него самого. — Кусок дерьма, — шипит Рин сорванным хрипом. Он улыбается, выставляя напоказ все острые зубы, его щеки залиты густой краской. — Ты там что, плачешь? — Я тебя люблю, — говорит Соске, потому что это правда, неизбежная, как сила волн или сонное уползание вечернего солнца. Потому что он уже говорил это сотни раз в прошлом, а слова все еще скатываются с языка. Ему нужно говорить это ровно настолько часто, насколько часто Рину нужно это услышать. — Ага, — тихо отзывается Рин. — Сволочь.* * *
— Хочешь погоняться баттерфляем? Это моя специализация! — говорит мальчишка из плавательного клуба, весь такой красные волосы, и красные глаза, и огромные, широкие, нелепо зубастые улыбки. Соске покачивается на каблуках, обдумывая предложение. Ему девять. На его плечах веснушки. Он усмехается. — Приготовься к проигрышу, Мацуока.