Всего лишь отговорки

      — Яку-сан! — громкое, после него Яку хочется вжать голову в плечи и спрятаться под ближайшей партой, столбом, деревом — кажется, что вездесущий Лев настигнет его везде. Но он уже взрослый, уже третьегодка, и ему надо сдерживать эти глупые порывы. И скрывать свою улыбку, когда Лев снова снесет что-нибудь на своём пути. На своём пути к Яку.       — Яку-сан! — протяжное, когда они остаются отрабатывать приёмы до самого вечера. До того момента, когда даже Куроо уходит, позёвывая, и следит за тем, чтобы Кенма не врезался в ближайший столб, уткнувшись в свою приставку (на самом деле, Кенма может прекрасно обходить все эти столбы и деревья без чьей-либо помощи, но ни он, ни Куроо не показывают, что оба это прекрасно знают). Этот дурак думает, что с помощью своего роста может стать асом, главным оружием их команды. Рост, конечно, внушительный. И играет немаловажную роль в волейболе. Но Яку еле терпит его тихие подвывания, когда в очередной раз говорит команде, что немного задержится со Львом в спортзале. Зачем же он это делает, если Хайба его так раздражает? Каждый раз, случайно поймав его взгляд, Яку видит этот же вопрос. И каждый раз отводит глаза куда-то вбок, потому что даже он не знает ответа.       — Яку-сан! — радостное, когда Лев взбудоражен их общей победой. Тогда он закидывает свои огроменные ручища на плечо Мориске, и чем дальше, тем менее неохотно тот скидывает их. В особо редких случаях дело доходит до объятий. Тогда Яку теряется, он понятия не имеет, что делать, он растерян, поэтому позволяет делать с собой всё, что угодно. Ровно до того момента, пока Лев влёгкую не приподнимает его с пола, и не слышатся смешки команды.       — Яку-сан… — тихое, такое, какое Яку слышал всего один раз. Тогда Лев мнётся, его взгляд устремлен в пол (слишком сильно напоминая Яку себя же), руки будто бы задумчиво теребят ткань рубашки (руки не могут задумчиво теребить ткань, но руки Льва — могут). Тогда Лев тише обычного, тогда Лев не кричит его имя во весь голос, тогда в его взгляде ясно видна серьезность, он будто сканирует помещение, всех людей, находящихся в нём, и самого Яку, такого глупого Яку, который не может отвести глаз от этого взгляда. Тогда он хочет что-то сказать, но не решается. Тогда он просто молчит всю дорогу до магазина около школы. В такие моменты Хайба одновременно и любим (долгожданная тишина и покой, да неужели), и ненавистен Яку (Лев не должен быть таким, Лев должен шутить о его росте, ненавязчиво закидывать на его плечи свои руки и постоянно повторять его имя).       Ах да, он вообще сам по себе одновременно и любим, и ненавистен бедному школьнику.       Потому что все его «Яку-сан!», оживленные разговоры, нытье, всё это вызывает слишком необычную для подростка реакцию — глупую улыбку и желание пялиться на Льва всё время, ну в самом деле, это даже ненормально в какой-то степени. Особенно то, что всё это появляется только из-за Льва, и только когда тот находится в непосредственной с ним близости, никак иначе.       Яку пора бы уже привыкнуть к тому, что после появления в его жизни этого пятнадцатилетнего ребенка всё его самообладание и покой пошли к чертям.       — Яку-сан, а вы знаете, что самый красивый закат – тот, который должен вот-вот погаснуть?       Лев — это почти два метра неуемной жизнерадостности и детской наивности.       И лишь снаружи.       Потому что, когда Лев устаёт, когда он слишком сосредоточен, тогда он показывает, каким на самом деле может являться.       И Яку не знает, какая сторона Хайбы ему нравится больше.       — Яку-сан… — усталое, практически неслышное, когда Лев ложится на его диван. «Пять минуточек, чтобы переждать дождь» переросли в десять, в двадцать, полчаса, и через час, когда становится ясно, что ливень и не собирается прекращаться, Лев притихает. Пять остановок с пересадкой — именно такое расстояние разделяет дома Льва и Яку. Именно столько ему придется пропустить, потому что последняя электричка ушла пятнадцать минут назад.       Выгнать первогодку в ливень Яку не позволяет обычная человечность, и он достаёт две белые чашки и пакетики с чаем.       В памяти всплывает момент, когда Лев кривился, когда пил покупной чай в бутылочке, и жаловался, что любит зеленый чай без сахара, а не эту бурду. Почему-то незначительные факты о Льве запоминаются лучше, чем даты по истории.       Мориске не знает, в какой момент всё пошло под откос. Кажется, тогда, когда Лев впервые вышел на площадку в официальной игре.       На самом деле, тогда, когда высокая светлая макушка привлекла его внимание ещё в начале учебного года в шеренге первогодок.       — Без сахара, — информирует Льва Яку, поставив поднос с чашками и вазочкой с печеньями на котацу, садится рядом с диваном на полу (у него не получается — всё пространство дивана и даже немного рядом занял Лев, раскинувший ноги во весь рост) и берет свою чашку в руки. Теплый фарфор заставляет пальцы гореть, но отставить кружку обратно — глупо, поэтому Яку морщится, но не отставляет ее.       — Яку-сан, так вкусно… — чуть восхищенно, хотя в этом нет никакой заслуги Яку — заварить чай может любой дурак. Вполне возможно, Лев как раз и не может. Единственное, что сделал Яку — это добавил немного меда, чтобы дурак Лев не заболел, а ведь он может — это у Яку крепкий иммунитет, а Лев уже пару раз шмыгнул носом.       Это странно — сидеть в тишине со Львом. Сидеть на полу, ощущать головой чужую голень, не поворачиваться, а просто смотреть в пол. Надо бы пропылесосить ковёр. И убрать весь хлам — ручки, тетрадки, обувь на свои положенные места.       Это странно — сидеть в тишине со Львом и не ощущать напряжения. Раньше Мориске думал, что Хайба как раз-таки своей болтовнёй создавал такую особую атмосферу, в которой всегда напряженный Яку (третий год старшей школы, тут любой будет напряженным) расслаблялся. Оказывается, даже молчаливое присутствие рядом с собой первогодки каким-то образом помогает Яку.       Очень странно.       С каких пор Яку привязывается к людям так сильно?       С дивана слышится тихое сопение.       Лев засыпает на его диване, без пледа, в по-прежнему мокрой рубашке, предусмотрительно отставив кружку на столик. Его голова расположена слишком неудобно на локотке дивана, его ноги свисают с конца и лишь носками достают до пола, его кожа на оголенном от рубашки участке руки покрыта мурашками, и Яку не может сдержать фырканья. Ему кажется, что в такой позе Лев отлежит и поломает себе всё, что можно, и в итоге он не сможет играть в волейбол, и они не выйдут на национальные.       Именно этим старшеклассник объясняет свою необъятную заботу и беспокойство.       Лев — это не просто два метра жизнерадостности и детской наивности. Это ещё и два метра мышц, рук и ног, и Яку чисто физически не сможет поднять его, как бы он не старался.       Но Хайба вздрагивает слишком сильно, и его «Яку-сан», произнесенное шепотом, звучит слишком жалобно, чтобы Мориске смог спокойно отвернуться от первогодки. Но пялиться на парней — неприлично, напоминает себе Яку, и со вздохом подходит к дивану.       — Глупый Лев, — чуть шепчет он, повторяет, когда просовывает свои ладони под его колени, когда его пальцы проводят по волосам Льва — мокрым и совсем не шелковым, — и шипит, когда не удаётся поднять его с первого раза.       «Дело не в росте и весе», — стискивает зубы Яку, мечтая подрасти в данный момент хотя бы на десять сантиметров. «Дело в мышцах», — сжимает пальцы на бедре Льва, вероятнее всего, оставляя на них синяки.       Желание сбросить эту тушу со всей силы на пол становится очень навязчивым.       Яку мысленно благодарит самого себя же, что при переезде выбрал себе комнату на первом этаже, через пару дверей от гостиной, а не на втором с крутой лестницей. Потому что пару раз он уже опасно накренился назад, чуть не уронив Льва и не упав сам, а на лестнице точно свернул бы себе шею. Льву — лишь сломав пару костей. Большего подросток желать ему не может.       — Если ты сейчас проснешься, я клянусь... — тихо шепчет Яку, открывая ногой дверь. Лев не просыпается, Лев утыкается холодным носом с капелькой влаги Яку куда-то в шею, и это не должно вызывать слишком сильной реакции, не должно.       Но вызывает.       Сейчас Лев такой умиротворенный, и его лицо становится необычайно спокойным — ранее на его лбу либо пролегала небольшая складка, когда он слишком задумывался, либо широкая улыбка вызывала морщинки около уголков глаз, на которые Яку определенно не пялится. Не так уж они и очаровательны, да-да, это всего лишь обычные морщинки от смеха.       Рука Льва ударяется об косяк, и когда Яку заходит в свою спальню, ногой чуть не сносит стул. Как он умудряется создавать хаос вокруг себя даже в спящем состоянии?       Наверное, это странно. То, как это смотрится со стороны. Это не «несу свою миленькую девушку, уснувшую на диване, в кроватку». Это «несу восьмидесяти килограммовую тушу на свою кровать, потому что не хочу, чтобы он заболел и умер». Не мило. Не красиво.       Но Яку плевать, боже, в данный момент ему настолько плевать, насколько в жизни никогда не было. Потому что горячее дыхание опаляет его грудь, руки чуть не сводит от тяжести, а мокрые светлые волосы щекочут его щеку.       — Яку-сан… — такое, что Яку не может дать этому определение, когда Яку старается положить его как можно мягче — иначе Лев проснется, и неловкого разговора точно не избежать (Яку объясняет это так), — и Мориске вздрагивает от испуга, слишком резко опуская голову Льва на подушку. Но тот лишь что-то бормочет и отворачивается от света фар проезжающей мимо окон машины – Яку, естественно, не зашторил окна.       И желание вставать и хоть как-то двигаться у него пропадет вовсе, когда он замечает мелкую дрожь своих пальцев.       «Пять минуточек, всего пять», — шепчет Яку, ложась на соседнюю подушку рядом с Хайбой. Лев, почувствовав тепло чужого тела, инстинктивно закидывает свои ручища на его талию. Пять минуточек переросли в десять, в двадцать, полчаса, и через час с кровати слышится сопение уже не одного подростка.       — Яку-сан, а откуда у меня синяки на голени? — смущенное и тихое, когда Лев на следующее утро открывает глаза и прерывает неловкую тишину. Тогда его щеки покрываются румянцем, рука мгновенно убирается с бока Яку (жаль), а его глаза делаются на удивление большими.       Одним сильным пинком и одним сильным грохотом тела Льва, соприкасающегося с полом, синяков на нём становится чуть больше.