***
...– Знаешь, я гей. Леонард сморит немножко печально, а потом качает головой. – Неважно, какой ты ориентации. Важно, чтобы ты был самим собой. – А почему так грустно? – Жаль, что столько времени и сил приходится тратить на сражения за очевидное. – И эти сражения не всегда увенчиваются победой. – Верно, но тем и прекрасна жизнь. – Горе и страдания делают жизнь прекрасной? Леонард смеётся, и от тёплого этого смеха Зака ведёт. Мог бы – опустился бы на пол, обнял его колени и просидел так всю оставшуюся вечность... – Мне напомнить тебе сказку Андерсена о седьмой жемчужине? И Зак улыбается в ответ, отдавая, что позволено: блеск глаз, жар взгляда... Сколько людей хотело его? Сколько сходило с ума? Скольким он принадлежал? И... Были ли среди них мужчины? Зак почему-то уверен, что да. Леонард равен бесконечности, и в его мире бал конечно же правит любовь. А у любви нет правил. Она сама себе и правило, и закон. Вот, например. Билллл... Мистерррр Шатнерррр... Двух более непохожих людей, чем Шатнер и Нимой, представить себе сложно. Билл – буря и натиск, он земной настолько, насколько это вообще возможно. И Леонард на его фоне кажется ещё более возвышенным и иномирным. И Зак – хотя ему это и нелегко – вынужден признать, что сам он гораздо больше похож на Шатнера, чем на Нимоя. Его натура и суть – хотеть, владеть, здесь и сейчас. Сделать своим, отстоять, выдержав все бои и закрепив право. И тем неприятней предполагать, что Шатнер и Леонард возможно... Но об этом лучше не думать, потому что иначе, – видит бог! – он сыграет сцену удушения капитана вовсе не с тем актёром, с которым предполагалось! Билл смотрит на него своими буравчиками глаз и видит всё. А Зак безуспешно пытается тренировать маску вулканской бесстрастности...***
...– Мальчишка тебя хочет. Леонард чуть улыбается, скользит взглядом по Биллу и думает о чём-то своём. – Ты слышал, Лен? – Ты меня в этом обвиняешь, что ли? – тихо смеётся тот. – Ну... – Билл, напомнить тебе, что сам ты в возрасте Зака трахал всё, что шевелится? – Так то – я. Лен похлопывает его по руке. – Капитан Кирк во всей красе. Билл тянет виски и привычно ворчит: – Им надо было и меня пригласить в этот фильм. – Пожалей детей, их же совсем не будет заметно, если в кадре появится Мистер Суперзвезда. – А я не согласен. Детей нужно держать в чёрном теле, иначе они наглеют. Ты погляди на этого юнца! Лен тоже пьёт виски и улыбается. – Дело житейское. – Знаешь, временами я сомневаюсь, что ты – еврей. Откуда столько буддистского спокойствия? – Ты сомневаешься в моей национальности? – Леонард принимает игру и тут же начинает мурлыкать «Семь сорок». Билл не выдерживает и хохочет. А потом принимается подпевать...***
...А вот Заку как-то вовсе не до смеха. Они с Шатнером напоминают ему двух быков, которые заявились на одну лужайку и начали примериваться – кто сильнее. И Зак вовсе не уверен, что эта схватка не проиграна им изначально. К счастью у Билла полно своих проектов, и появляется он редко. – Давай сыграем в этой рекламе! Спорим, я сумею грохнуться в обморок не хуже мистера Шатнера! Леонард смотрит на него своим глубоким взглядом и мягко говорит: – Тебе вовсе не нужно соревноваться с «мистером Шатнером», каждый из вас хорош по-своему. И ты прекрасно упадёшь в обморок, я уверен. И Зак падает в обморок столько раз, сколько требуется дублей. А потом ещё разочек. На бис.***
...Поразительно, но к Сьюзен Зак почему-то совсем не ревнует. Он знает её и знает, что она сделала для Леонарда. Он любит её за это и воспринимает как помощницу, как сообщницу в заговоре «Сделать Леонарда счастливым». А сейчас они вдвоём с Леонардом смотрят «Ленивую песню», и Зак восхищёно хохочет. – Ты просто потрясающ! Какой засранец! Давай ещё разочек! И когда клип отыграл уже бог знает в который раз, он спрашивает: – Тебе легко было показывать себя вот таким? Леонард пожимает плечами. – Возможно это наследственное. Евреи всегда умели посмеяться над собой – если бы не эта способность, мы бы не выжили. Очень трудно сохранить себя, если у тебя нет дома. Сколько ему веков? Эпох? Тысячелетий? Человек – вечность... – Ты помнишь? – Я был ещё мал. Но есть «Голда...» И есть его работа о холокосте. И все эти благотворительные проекты... Он так щедро отдаёт себя миру! А ему? Ему? И Зак ломается. Надвигается на Леонарда, Лена... Жарко дышит в губы, смотрит так откровенно и с такой жаждой... Он готов выслушать любой приговор и принять любую казнь. Леонард чуть качает головой, но в его взгляде не отторжение, а нежность. И капля печали. – Мальчик, ты помнишь, сколько мне лет? А сколько ему? Да нет же, у Возрождения может быть только один возраст – юность! И он тянет через голову его белоснежный свитер, и в эту секунду ему даже не нужен секс – близость Леонарда – чудо, от которого перехватывает дыхание. И Зак чуть не плачет – такое это счастье. Его напор и страсть разбиваются об эту белоснежность, разлетаются тысячей горячих жемчужин, и он покрывает поцелуями бархатную кожу, обнимает хрупкое тело, касаясь так невесомо и бережно, будто боится совершить святотатство. Из глаз Лена уходит печаль, там только радость и принятие, бесконечные и безбрежные – нырни, насколько хватит сил! до дна всё равно не достать... И он ныряет. Жадно прикусывает соски, ласкает грудь и умопомрачительно прекрасные руки – Зак готов клясться всему миру, что эти руки, со всеми следами пережитого, руки, которые держали и грубую шофёрскою баранку и волшебную кинокамеру, которые гладили зверят и управлялись с рубанком – эти руки квинтэссенция совершенства. Почти прозрачные, неземные, прекрасные... Он выцеловывает и ласкает пальцы до бесконечности, пока Лен не смеётся: – Зак, я же не вулканец. И Зак нависает над ним, обжигает дыханием, смотрит глаза в глаза. – Ты – ВСЁ. Прилив нарастает. Он жаждет отдать себя целиком, передать Леонарду частичку своей молодости, силы, подарить наслаждение! И он ненасытно целует и вылизывает, сжимает и невесомо гладит – умирая от любви, забыв себя... Леонард сам закидывает ногу на его плечо и взмахом руки указывает «Смазка там». Зак ловит эту руку и целует, и трётся об неё лицом, словно огромный кот. А потом рывком подаётся куда показано, и хватает смазку. Он растягивает Леонарда так бережно и нежно, что тот кажется начинает сердится: – Я же не стеклянный. – Ты хрустальный... – голос Зака хрипит, и едва договорив, он втягивает в рот член Леонарда, уже наполовину возбуждённый, он применяет всё своё искусство, и Лен откидывает голову, даря ему первый стон. И Зак молит, окончательно обезумев: – Позволь мне без резинки, прошу, пожалуйста! Я проверялся, я чист! Непереносимо думать, что между ним и Леонардом будет хоть какая-то преграда, пусть даже это и тончайшая плёнка латекса. – Конечно, – соглашается Леонард, и от его спокойного доверия щиплет глаза. И когда Зак входит наконец, то дрожит от нетерпения и страха, что всё же причинил боль. Но тонкие руки обнимают его уверенно и спокойно, а глаза смотрят с улыбчивой насмешкой. «Не бойся»... Он двигается мощно и ровно, как прибой. Найдя нужный угол, бережно ведёт Леонарда к крещендо. Желание то накатывает жаром, то чуть отступает, даря ещё немного крох выдержки. Они целуются, и Зак не в силах оторваться от этих чувственных губ. Но дыхание Леонарда вдруг меняется, он чуть откидывается, выгибаясь, и бархатными тисками сжимает его член. – Зак... – на выдохе, и он отчаянно толкается, чтобы продлить наслаждение Лена, слышит тихий стон и срывается сам... Оргазм кажется бесконечным. Он дрожит и сжимает в руках тонкое тело, рычит в сгиб шеи, всё ещё не в силах поверить, что всё это – реальность... ...Но позже – взмокший, беспомощно счастливый, – он тихонько бодается головой в плечо Леонарда, и тот, улыбаясь, треплет его по загривку. И Зак наконец затихает. Он знает – его страсть и жажда жизни растворятся в океане мудрости и любви Леонарда. И в этом огромном океане среди прочих появится новое течение – течение по имени Зак.