Когда уходит бог

Когда Нанами однажды не вернулась в храм, все по-настоящему поняли, как она была важна. Потому что она — смертная — была Солнцем их системы, а они — ёкаи — без неё не более чем планеты без точки притяжения. Не более чем пыль под ногами — никому не нужны. Всё разваливается, разлетается на частички, и ничто уже не станет для них прежним. Вернуть прошлое — невозможно. В одно мгновение мир рухнул и всё исчезло. Они потеряли своё направление и забыли, как жить, скитаясь в полумраке без своего светила. Потому что она слишком прочно вошла в их жизнь. Потому что они слишком к ней привыкли. Привязались. А теперь без неё, так внезапно ушедшей, — слишком неестественно пусто. И это, безусловно, странно. Пусто. Неестественно. Странно. Томоэ было тяжелее всех. А кому же ещё? Мидзуки понимающе не злорадствовал — самому будто кто-то полоснул ножом по сердцу или вскрыл вены. Томоэ не знал, как им оправиться: весь смысл его жизни разом исчез. Что чувствовал Мидзуки, он догадывался, но предпочитал молчать. Томоэ жалел, что не исчез вместе с Нанами. Он остался ёкаем и теперь снова испытывает те далёкие болезненные чувства — за пятьсот лет он так ничему и не научился. Глупо. Странно. Отпускать Нанами — больно. Как отрывать частичку себя. И это для него не меняется. Томоэ не плачет. Не хочет. Не может. Он просто молчит, а Мидзуки понимает, что это значит. Томоэ действительно умирает, и Мидзуки не смешно. Мидзуки не хочет быть один. Пусть они оба любили Нанами и не любили друг друга, но остаться сейчас без этого «даже не друга» Мидзуки не может. Он больше не выдержит одиночества, поэтому хотя бы немножко — чуть-чуть — хочет помочь Томоэ. Но не знает как. Томоэ упрямец и неисправимо сильно привязывается. Вообще-то, Мидзуки тоже. Мидзуки думает, что это их проклятие, которое пришло само, а виноваты оказались они. Просто так получилось, что её не стало, а они ничего не смогли с этим поделать, и смириться тоже не смогли. Такое случается в мире людей гораздо чаще, чем они об этом вспоминали, но кто хотел задумываться? — Эй, Томоэ, — говорит Мидзуки лежащему и смотрящему куда-то в пустоту ёкаю, — ты бы сходил куда-нибудь, развеялся. Не всё же нам по ней горевать — мы не должны так привязываться. Иначе как мы сможем жить? Как? Они не знают. Они просто неудачливые ёкаи, полюбившие и не сумевшие отпустить. Томоэ молчит долго-долго, а потом отвечает, когда Мидзуки уже не надеется услышать: — Я долго думал над этим и всё понимаю. Я больше не сближусь с людьми. Теперь не потому, что я их не уважаю, а потому, что не уважаю себя. Какой я хранитель, если не смог защитить одну-единственную девчонку? — Томоэ хрипло смеётся, а в глазах его — мировая скорбь. Он уже не будет делать прежних глупостей. Просто как-нибудь привыкнет. Переживёт. Смирится, наверное. — Ты бы не смог, — возражает Мидзуки, — и я тоже. Это было за пределами наших возможностей. Мидзуки знает это умом, но не верит. Думает, что шанс должен был быть. Но это уже не имеет ни малейшего значения. Лучше забыть и не думать об этом вовсе, потому что иначе он совсем себя изведёт. Глупо. Но они такие. Опрометчивые. И немножко безрассудные. — Я не хочу больше здесь оставаться, — говорит Томоэ. — Думаешь, уйдешь — и всё изменится? Как ты собираешься уйти от воспоминаний? От самого себя? — Я не знаю. Ты будешь… со мной рядом? — вопрос получился слишком интимный и искренний, так что Мидзуки не сразу нашёлся с ответом. — Я?.. — Мидзуки делает паузу и на выдохе отвечает: — Буду… Куда я денусь? «Как я могу тебя оставить?» «Как я могу тебя отпустить?» — Хорошо, — Томоэ как-то облегчённо вздыхает, болезненно улыбается и вздрагивает, когда холодная капля падает с листка на щёку. — Пойдём путешествовать вместе… куда-нибудь. — Ты же не собираешься стать убийцей, каким был когда-то с Акурой-оу? — насторожёно спрашивает Мидзуки. — Нет. Тот Томоэ умер уже давно… благодаря Нанами. Да и Акура-оу уже давно мёртв. Я не настолько безрассуден, чтобы повторять ошибки прошлого. — Ладно… — Мидзуки немного молчит, а потом продолжает: — Мы можем поискать Микагэ-сама. — А какой в этом теперь смысл? Нам незачем его искать. — А как же храм? Кто за ним будет присматривать? — Пусть сам разбирается. Я уверен — он сможет. Даже без нас. — Тогда… — Мидзуки немного жаль покидать дорогое, излюбленное и пахнущее воспоминаниями место уже второй раз, но Томоэ настроен решительно и на попятную не пойдёт. Какое-то время они сидят у старого дерева сакуры, на границе миров, и смотрят, как нежно-розовые лепестки, сорванные внезапным порывом ветра, медленно и плавно слетают с чёрных ветвей. Лепестки ложатся на ровную гладь воды в чанах, на едва сырую и влажную землю, покрывая её необычным узором. Красиво. Свежо. Навевает воспоминания. Томоэ смотрит на небо — вдали плывут облака по невероятной голубой пелене. Уплывают и прежними уже никогда не вернутся. Они так похожи на пушинки или на самих же ёкаев, или даже на людей, которые тоже не возвращаются прежними, куда бы они ни уходили. Томоэ хочет стать невесомым и улететь вслед за ними. Легко, безболезненно было бы всё забыть, но по какой-то причине он всё-таки не хочет этого делать. Мидзуки же смотрит на отошедший ото льда пруд и на первых прилетевших по весне птиц. Глядя на водоём, он не может не вспоминать свою первую богиню, когда он только стал хранителем, и новоиспечённую подругу-русалку, выручавшую их несколько раз. По первой он тоскует, второй — благодарен. Эта весна совсем не похожа на весну, несмотря на свой привычно прекрасный и ничем не омрачённый облик. Обычно весной всё рождается, а не наоборот. Внезапный уход Нанами не соответствует их представлениям о весне и, кажется, противоречит даже законам природы. — Томоэ, — несмело обращается Мидзуки после очень долгого, ожидаемого и такого нужного молчания, — как думаешь, мы ещё встретимся с ней? Томоэ, выждав паузу и явно сомневаясь, отвечает: — Такое трудно предугадать. Я не знаю ни как, ни когда это может произойти. Я не могу даже сказать, произойдёт ли это вообще. Слишком много неопределенности, чтобы ждать. Слишком много хитросплетений, чтобы надеяться. Слишком много времени… — И всё-таки времени у нас навалом. — Тогда мы всё-таки будем ждать. Может быть. Хоть, может быть, это и глупо: ждать кого-либо. Томоэ не глуп, но он попробует. Они сидят под сакурой в саду и понимающе молчат, едва соприкасаясь спинами. Через их тела проскакивают-проскальзывают едва ощутимые разряды тока. Их отношения внезапно, неожиданно улучшились: они даже планируют отправиться в какое-то путешествие вместе без заранее выбранного маршрута. Если бы кто-то сказал им, что так будет, они бы не поверили. Что самое главное: им всё-таки становится немножко легче, когда они говорят, потому что пока они есть друг у друга, им не так страшно одиночество. И с болью потери справиться будет легче, ведь разделённое пополам горе — это уже полгоря. Теперь они оба понимают, что иногда лучшим другом может стать тот, от кого этого меньше всего ожидаешь, и как это нужно, чтобы кто-то оставался рядом.