Приручи меня

Мне стало все равно, что будет завтра. В самой глубине сердца я прятал свой отказ, свое падение из окна или с крыши — лучше с крыши — и порванную цепь, на которую меня больше никто не посадит, во веки веков, аминь… М. Петросян, «Дом, в котором…»

      После случая со своей семьей Македонскому осточертело все время кому-то подчиняться. Попав в Дом, он стремился избавиться от этого клейма, которое видел лишь он. Был он все тем же тихоней, кучерявым ангелом, скромным и услужливым. Другие привыкли к такому нему. Македонский не выделялся. Он был блеклый, идеально вписывался в серодомные стены. В четвертой он сразу стал своим. Плавно и незаметно. Будто юный веснушчатый Полководец был тут с рождения: он был тут в каждой вещи, в каждом углу, в каждом ученике. По ночам он втихаря, чтоб не увидел Сфинкс, крал боль своих друзей, выражая тем самым им свою признательность. Он был признателен ребятам в том, что они приняли его маску и его шкуру. Македонский был в вечном, незыблемом мире: он окружал заботой близких людей, за что получал их любовь. Он был счастлив. Впервые в жизни, после шестнадцати лет мучений, он почувствовал, что такое быть нужным, быть свободным. Но один день поставил на кон все его счастье. Волк повздорил, Македонский влез. Оба оказались в Клетке. Волк был для парня особенно ценным. Сам не понимая почему, Македонский забирал у юноши всю его боль. А болело у него чаще всех. И больше. Ангел аккуратно проводил пальцами по спине друга, морщившегося во сне, и бурей летел к умывальнику, чтоб поскорей смыть со своих рук эту жгучую боль. В некоторые моменты даже слезы выступали. В тот день Волк заснул, свернувшись на кровати. По тому, как подрагивали его плечи, Македонский понял: опять началось. Он улыбнулся, неощутимо сел на кровать рядом со спящим и, нежно потрепав того по волосам, провел отработанным движением руки по его спине. Провел раз. Второй. Третий. Не почувствовал боли. Когда до Македонского дошло, что случилось, Волк уже развернулся к нему лицом, внимательно изучая не то воротник, не то шею друга. — Ты думал, я совсем глупый, Мак? — губы Волка расплываются в поистине зверином оскале, отчего по спине Полководца пробегают мурашки. — Думал, я не чувствую? Я знал. Каждый раз знал, что это ты. Македонский не знал, что делать. Это место давно стало для него больше, чем домом. Он не мог его покинуть из-за такой глупости. Подумаешь, чудеса! Да, был запрет, но не всегда исполнение правил приводит к верному результату. Во время затянувшегося молчания Волк успел достаточно понять лишь из выражения лица Македонского. Тот был напуган, в глазах читалась безысходность, обреченность. Брюнет лишь протянул ладонь и мягко потрепал ангела по щеке, усмехаясь: — Ну теперь ты мой! Пара секунд была потрачена на осознание того, что следует делать в подобной ситуации. Но тело Македонского сдалось раньше: припухшие, покрасневшие глаза, тонкие дорожки слез на щеках и соленая вода, капающая с подбородка на рукав Волка. Впервые за долгое время Полководец плакал. Он не мог остановить этих слез, они лились из его глаз неконтролируемо. Он не понял значение этой фразы. Совсем не понял, ни капли. — Эй, не распускай сопли, я ведь многого от тебя не потребую! — Волк, ошалевший от такой реакции, схватил Македонского за тонкие плечи и встряхнул несколько раз. Тот лишь каким-то образом сполз на пол и уткнулся носом в острое бедро, после тихо, сдерживая всхлипы, прошептал: — Приручи меня. И вновь Волк не осознает того, что говорит его друг. Что ему надо и чего он требует от него. Горячее дыхание, чувствовавшееся на открытом участке кожи между футболкой и джинсами, заставляли все тело дрожать. — Приручи меня, — теперь Македонский повторил увереннее. Он поднял решительный взгляд на Волка. И тогда тот чуть ли не впервые увидел пронзительные глаза ангела. Рыжий требовательно смотрел на друга, шмыгая носом. Волк кое-как заставил его приподняться, опустив руки на щеки, и, согнувшись в три погибели, несколько раз мягко, невесомо поцеловал в губы. Тонкие пальцы вцепились в плечи Волка, и через несколько секунд тощий Македонский лежал под ним, теперь уже отвечая неуверенным взглядом. — Мак, повтори, что? — в этот раз он произнес шепотом, стараясь как можно больше смягчить свою речь. А после никто из них не понял, что стряслось. Огромный, явно не по размерам свитер лежал на полу, а влажные от поцелуев, горячие губы Волка скользили по чувствительной коже Македонского. Тот выгибался от каждого быстрого прикосновения, краснея и тяжело дыша. После того, как рубашка брюнета оказалась на полу, он снова взглянул на Полководца, уточняя еще раз его выбор. В ответ последовал лишь короткий кивок. Тогда рука Волка неуверенно расстегнула ремень на великоватых штанах.       Македонский никогда не думал подчиняться после того, что пережил в детстве. И только Волку позволил овладеть собой. Парень сам не был уверен, хочет он этого рабства или нет, ведь с одной стороны он любил Волка, любил его руки и тело. С другой же, за прирученного ангела приходится дорого платить.