Хроника.
-Который час? Мой голос разносится по пустому дому, гулким эхом отражаясь от стен. Ответ приходит сам по себе, когда часы бьют восемь раз, разрывая тишину. На улице каркает ворон, а я смеюсь ему в ответ. Хлопают крылья и птица садится на подоконник, уставившись на меня чёрными бусинками глаз. Десятое марта 2021 года. Этот день, он ничем не выделяется. И хоть я и должен чувствовать вечерний холод весны в предместьях Лондона, я осязаю одну лишь пустоту вокруг меня. Лилли скончалась 3 дня назад, когда я был в Тунисе. Экстренный репортаж о гражданской войне. Пока на меня натягивали каску и бронежилет, она лежала на полу, пытаясь дотянуться до телефона. Пока я повторял список того, что не надо подчёркивать в репортаже, в это время она хрипела. Шептала моё имя. Я и не думал, что встречать меня будет труп единственного человека, которого я когда-либо любил. В гостиной висит картина Джона Мартина. Репродукция «Пандемониума». Она висит там, сколько я помню этот дом. Каждый наш вечер вместе мы проводили здесь. Она пила чай, а я кофе, каждый раз. Это тепло места, которому ты принадлежишь, теперь оно мертво… Когда я вернулся, её тело было холоднее ночи в пустыне. Раздувшееся от трупных газов, с жужжащими вокруг мухами, с червями, выедающими глаза, оно было олицетворением конца. Конца всего того, чем я когда-либо дорожил. Кем. Найдя любовь всей своей жизни мёртвой-достань сигарету и закури. И ещё горящей спичкой подожги холст. Ещё одной-занавески. Ещё одной-диван. На каждый предмет мебели нужна всего одна спичка. Все эти деревянные столпы веры, идолы древних племён, они загораются медленно. Чуть тлеют. Бензин ускоряет процесс. Если около этого горящего дома есть шоссе, в двух километрах, то ты точно там, где и надо быть. В своём персональном аду. И кто бы мог подумать, что такси будет ровно там, где нужно. Когда ты 2 часа носишься по ночному Лондону, словно дервиш, и находишь бар, который всё ещё открыт-то это точно повод выпить, которого ты не хотел искать. Твои пороки сделали это за тебя. А боль, ей понравилось в этом тщедушном тельце. Когда ты понимаешь, что уже утро, а до твоего рейса осталось 6 часов, то пришло время перейти с виски на ирландский кофе. А пока ты пьёшь, пожар пожирает всё, что говорило о вашем с ней существовании. О том, что вы были вместе. Теперь-ты непричастен. Твоё прошлое-тлеющие угли, который заливает утренний дождик.***
Утро. Варден Кёрз совершенно точно запомнил, что когда его привезли в «Рескиум», солнце только всходило. Ему никогда не хватало времени. Но теперь его труд куда больше. Кровь продолжает капать на пол из пережатой жгутом руки. Они выводят на стенах символы. Его пальцы. Твои. Ты так хорошо играл на пианино… Зная, что любые полученные от подсудимого данные будут занесены в протокол, Варден пишет на стенах то, что люди всегда хотели знать. О добре и зле – всё то, чего не хватало Библии, текстам Дао Дэ Цзина или Будды. Он пишет о богах и демонах. Если вернуться к истокам, то слово «демон» - это искажённое христианскими теологами древности слово «даймон» из произведений Сократа. В те времена это слова означало божественность. Или Бога. Так что, если вы думаете, что великий потоп-это жестоко, то никогда не берите в руки «Фиделитас Лекс». Вы будете жалеть всю оставшуюся жизнь, что узнали истину. Запомните-вас предупредили. Так что, не жалуйтесь потом. Если задуматься, то всё, что будет найдено на стенах, все эти записи безумца, они пойдут в протокол. Если хоть на секунду представить, что найдётся достаточно мнительный, для того, чтобы издать их, человек, то Закон Веры, написанный Варденом будет распространяться со скоростью лесного пожара. Если подумать об этом, то, да, в своё время, на поясах людей буду висеть книги с вытесненным золотом словами «Фиделитас Лекс». Потому что христианство устарело. Буддизм устарел. Все эти религии с их допотопными идеалистическими концепциями уже никому не нужны. Всё это всепрощение, милосердие и взаимопонимание с верой, любовью и надеждой – прошлый век. Выглядит жалко. Не сдерживайтесь. Выпустите демонов на волю. Люди всю жизнь подавляют себя и умирают, отрицая реальность. Оставаясь отражениями. Оставаясь отблесками, тенью тех, кем они могли бы стать, научись они контролировать себя. Да, новая вера разрушит человеческую цивилизацию, по крайне мере – такая вера. Но стагнация-это болото. Человечество всегда восставало из пепла и если оно не в состоянии сделать этого теперь, что же… Может быть, тогда оно исчерпало себя? Если мы не можем прогрессировать, то, возможно, регресс тоже может стать ответом? Посмотреть со стороны на всё это было бы увлекательно. На борьбу. На то, как сжигая самих себя в огне мы становимся лучше. Перестав отрицать очевидное и приняв его. Но, увы. Варден знает, что он не доживёт до этих событий. Шансы дожить до конца этого дня-они и то стремятся к нулю. Кровь капает со жгута, пока Кёрз выводит символы на стенах. Впереди-ещё больше. Лужа крови на полу становится больше с каждой секундой.***
В 11 утра свинцово-серое небо светлеет. Не помню, когда должен состояться вылет, но я уже в Heathrow. Сижу в «Старбаксе» и смотрю на стоящую передо мной чашку кофе, чувствуя подкатывающую тошноту. Через десять минут выхожу из уборной. Я жую жвачку, чтобы отбить запах блевотины, которая наполовину состояла из крови. Весь мир расплывается перед глазами. Багажа у меня почти нет-только мой кейс. Для работы. Работа-всё, что осталось от прошлого. Работа, которую я ненавижу. Когда начинается посадка, я сижу перед восьмыми «воротами» и пью кофе. Хотя, как пью… Я его глотаю. На входе в самолёт стоят все такие приветливые и красивые стюардессы. «Приятного полёта», - говорят они. Когда в самолёт вваливается хорошо одетый молодой человек, у которого в глазах не осталось ни единого не лопнувшего капилляра, щёки ввалились, а длинные серые волосы в беспорядке разбросаны по плащу и лицу, тогда… Тогда тебе нужно улыбнуться как можно более приветливо, потому что этот пассажир ничем не отличается от других. Ну, вроде бы. Так, кажется, компания утверждает. Когда я нахожу своё место и сажусь в него, то сразу отключаюсь. Даже несмотря на кофе, бессонная ночь берёт своё. Перед тем, как заснуть окончательно, я вижу, как из моего рта вырывается красное облачко. Облачко кровавого конденсата из лёгких.***
Он выше. Выше уровня деревьев. Он видит на много километров вокруг. На равнинах за пределами леса видны громадные орды, которые штурмуют приречные города и порт. Десятитысячные волны людей, Армии, или того, что еще час назад считалось Армией. Волны людей, бронетехники, построения титанов, фаланги фанатиков-легионеров – они наступают во мгле пыли и дыма. Только здесь достаточно войск, чтобы захватить континент. Быть может, и мир. И это всего лишь одна из множества точек сбора войск. В небе горит так много кораблей и орбитальных сооружений, что не видно солнца, исчезнувшего за миллионом рассветов. От человека одетого в ультрамариновую броню, залитую кровью, исходит лишь одно желание - убивать. Встретиться с предателями лицом к лицу и уничтожать их - одного за другим, пока не останется никого, и его ярость наконец не угаснет. Движение. Появляется первый дикарь, а за ним по склону холма ещё двое. Их становится всё больше и больше. Они не стреляют. Утизаар ждёт, держа в руках меч и пистолет. Его доспехи такие же алые, как у врага, но только не по его выбору. Приблизившись, они видят опознавательные знаки под кровавым налётом. К этому моменту он уже среди них. Стреляет первому в лицо. Нет времени останавливаться. Второму попадает в живот. Третьему в левое плечо, отрывая ему руку и отбрасывая на идущих позади него легионеров. Четвёртое попадание опять в голову. Пятого нет. Не осталось зарядов. Утизаар бросается вперёд с мечом, отсекая одному запястье, разрубая другого от плеча до пояса. Следующему он попадает по шее, начисто отсекая голову. Последний выронил пистолет. Он хватает оружие с окровавленного мха и стреляет в ближайшего предателя. Убивает ещё двоих. Рассекает очередного врага мечом. Но они уже рядом. Их слишком много. Достаточно, чтобы захватить мир. Достаточно, чтобы поставить на колени Легион. Они бьют его прикладами и эфесами мечей. Прижимают к земле и молотят, сминая броню, пока кое-где под кровью не проступает ультрамарин доспехов. Кто-то срывает с него шлем. - Ублюдки! Ублюдки! – кричит он. Кулаки размазывают лицо, снова и снова нанося удары, чтобы смять плоть и раздробить кость. Он сплевывает кровь и зубы сквозь распухшие губы. Одного глаза больше нет. Они вздергивают его вверх. Он капитан. Трофей. Над ним возвышается фигура. Хоть и оставшись всего с одним глазом, он понимает, что это один из титанов, подошедший к холму. Раздаётся гром динамиков горна. Легионеры ревут в ответ и вскидывают кулаки в воздух. Когда титан продолжает движение, снося оставшиеся деревья и окончательно разрушая сгоревший деревянный домик, на пластинах брони корпуса распят Утизаар. Его внутренности вырезаны, через раскрытую словно кровавый цветок грудную клетку виден белый ствол позвоночника. Его сердце ещё бьётся.***
Когда я просыпаюсь, первой приходит боль. Меня сгибает в кресле и я судорожно кашляю, прикрывая рот рукой. Мои лёгкие горят. Сердечный ритм звучит как концерт оркестра пьяных барабанщиков в ре-мажоре. Когда я откидываюсь на спинку кресла, я не смотрю на свою кисть – только достаю, содрогаясь от боли, платок и вытираю то, что на ней осталось после приступа. Там должна быть кровь, но мне слишком страшно будет увидеть её. Где-то в глубине души хочется верить, что это - не рак лёгких, а хронический бронхит. Или астма. Что угодно, но не то, что есть на самом деле. Ведь тому, чего ты не знаешь, можно придать любое значение. Я промокаю губы и чувствую, что кто-то касается моей руки. Сейчас я почти ничего не вижу спросонья, но, когда зрение проясняется, появляется девушка. Её волосы цвета карамели и пшеницы ниспадают золотистым водопадом на плечи, голубые глаза сияют, подобные рассветному небу, такому чистому и такому бесконечному… Оказывается, в этом мире ещё есть что-то красивое. Что-то, что могло бы меня коснуться. Сердце покалывает уже не от аритмии, но я… Я забыл, что значит это чувство. И вспоминать не собираюсь Если уж на то пошло, то вы можете быть сколь угодно чувствительными, но только не расстраивайтесь тогда тому факту, что вас однажды выкинут. Тому факту, что вы станете рудиментом. Не рвите на себе волосы, когда это произойдёт. Это её «Вы в порядке?» отдаёт чёрным чаем с французской ванилью. И суши. Кажется, роллы «Калифорния». Я пытаюсь улыбнуться, но правую часть лица парализовало. В моей голове сразу появляются сухие выдержки из медицинских журналов, симптоматика панических атак: учащённый пульс, потливость, тремор, удушье, боль в левой половине грудной клетки, абдоминальный синдром, головокружение. Эта атака – совсем не паническая. Иначе мне бы не мерещилось сейчас это лицо. Это похоже на посягательство на моё личное пространство. Как и всегда. Так что, сейчас только одна из двух моих мышц zygomatic major работает, а у второй – импровизированный отпуск. Я улыбаюсь и говорю, что да, у меня всё в порядке. Я говорю, что просто захлебнулся во сне. «Не стоит беспокойства», - говорю я. Она опускает голову вниз и еле слышно шепчет. Я бы рассмеялся. Моё тело выдало бы «Какого чёрта?», если бы могло. Наверное… Наверное, даже переспрашивать не нужно. Прочь… -Не вам меня в этом упрекать. Она улыбается и поднимает свою кисть. На ней капля крови. -Да, вы правы. У вас не найдётся салфетки? И я протягиваю ей платок со следами крови. Передаю его так, чтобы я не видел, сколько на этом клочке ткани красных пятен. Чем дальше, тем понятнее становится тот факт, что между разница между первым и вторым номером колоссальна. Так что я предпочту быть золотом, а не мусором. Я хочу охотиться. Хорошо, что голос Раума не слышит никто кроме меня. Она промакивает свою кисть оборотом платка и благодарит меня. Я не улыбаюсь в ответ. Мне вроде как и всё равно. Я ведь умираю. Ходячий труп без тени эмоций. Чувств. Всего того, что когда-то составляло старого доброго Людвига Блэйка Эймзана. Имя, которое мне дала она… Не мать, а она… Девушка, о которой я так давно не вспоминал. И незнакомка отворачивается и смотрит в иллюминатор. Так проходит остаток полёта. Я листаю свои записи. Конечная точка полёта – Рим. Я лечу на суд по делу некого Варедна Кёрза. Убийцы. Предателя. А сейчас его судят, чтобы выбрать, посадить на электрический стул или вколоть Т-61 в шею. Я прокручиваю в голове ещё где-то 10 разных препаратов использующихся при эвтаназии, но, не думаю, что кто-то станет изобретать велосипед. Т-61 – самый дешёвый вариант из всех. Люди столь алчны. Потом я засыпаю опять, просыпаясь только в аэропорту. Незнакомки уже нет рядом. И в голове возникает мысль. А была ли она вообще? Самолёт пуст. Меня разбудила стюардесса. Вставая, я смотрю на пустое кресло у иллюминатора и вижу на нём журавлика. В моей голове, как выстрел, проносятся сотни воспоминаний, но все они… Всего этого никогда не было. Бумага так легко рвётся… Я прохожу в здание аэропорта и смотрю на небо. Сквозь стеклянные стены прекрасно виден дождь. Нет грома, нет молний, просто плачущее небо. Ливень. Я вспоминаю, что с девушкой мы говорили на языке, который я не вспоминал больше десяти лет. Язык моей родины. Места, где всё началось. Нет, этого не может быть. Я иду и повторяю это раз за разом. Что подобное невозможно. Что это просто бред. А Лилли… Голову пронзает резкая боль и я опираюсь на колонну. Лилли… Когда я пытаюсь вспомнить, как выглядела Лилли, мне вспоминается незнакомка. В голове возникает вопрос, на который я не хочу знать ответа. А Лилли вообще существовала? Шатаясь я выхожу из здания аэропорта и ловлю первое такси. По привычке называю шофёра cabman. Я прошу его отвезти меня в центр города. К Колизею. Ко всем этим древним развалинам, где днями напролёт копошатся археологи, пытаясь найти что-нибудь интересное. Хоть все, все эти древние люди и мертвы… Резкий ветер распахивает мой плащ, когда я ступаю на тротуар. При взгляде на эти развалины меня берёт злость. Римляне хотели построить что-то вечное и… Что же, они добились того, чего хотели. Их неудача оставила свой след в истории. И, если вы не помните, то их империя пришла в упадок и сгнила. Ничто, что ты ценишь не будет существовать вечно. Люди, которыми ты дорожишь умрут или уйдут. И тебе придётся принять этот факт. И смириться. У меня нет повязки на глазу, так что я не буду говорить, что могу защитить всех. Это – ложь. Никто не способен на это. И вот, я иду, иду, и вспоминаю, как она выглядела. Её черты. Я помню… Я совершенно ничего не помню и это очень страшно. Я гуляю по городу, заливаемому дождём. Здесь бесчисленные поколения людей боролись, умирали. Любили. Ненавидели. Этот город пропитан прошлым. Оно сковывает его. Как впрочем и Лондон. Этот дух близок тем, кто парализован. Парализован сожалениями о свершившемся. Когда я дохожу до отеля солнце уже давно село. Не слышно пения птиц. По улице разносятся крики и, если ты не знаешь, как звучит современная музыка, то может показаться, что кого-то насилуют. Эта музыка, чёрт возьми, портит мой вечер. Весь мир портит мой вечер. Мою жизнь. Сказать, что все вокруг – лишние куда легче, чем согласиться с тем, что лишний – ты. Живот урчит. Два голоса произносят одну и ту же фразу. Жить – значит пожирать других. Я ухмыляюсь. Раум говорит мне идти быстрее. «Я голоден», - говорит он.