Сладких снов.

       – Так, – командует Дов, размахивая руками. – Моцарт и Сальери налево, ваш номер триста третий. Наннерль и Катарина – направо, триста четвертый. Клоун и Леопольд – налево, триста пятый. Сестрички Вебер – триста шестой, направо, – мужчина раздает магнитные карточки, сверяясь со своим списком.        – И почему это всегда мальчики налево? – фыркает Мелисса, поправляя сумку на плече.        – А чтобы не было соблазна, – подмигивает ей Мерван, лукаво прищурившись.        – Ну да, ну да, – насмешливо хмыкает Маэва, открывая дверь своего номера. – Не знаю, как вы, а я хочу спать.        – Поддерживаю, – соглашается Эстель, махнув коллегам рукой. – До завтра.        – Умницы, девочки, – кивает Дов. – И чтоб я никого в холле не видел. И тем более в ресторане, понятно вам? Не то таких у меня завтра получите, что присесть не сможете.        Микеланджело усмехается, думая, что лучше бы он от Аттья получал, а не от Рима, который сейчас просто пожирает его взглядом. Хотя… тут, конечно, как посмотреть. Не сказать, что ему не нравятся их отношения с алжирцем. Но уж слишком они какие–то… эм… не настоящие, что ли. По сути, они ведь даже никогда не спали вместе, ну, так, чтобы утром проснуться, любоваться друг другом, бесконечно долго обниматься, нежиться, потом готовить кофе и тосты, вместе собираться на работу… и прочее–прочее. Наверное, просто секс нельзя назвать даже отношениями. Но пока всех все устраивает, да и менять что–то, искать кого–то откровенно лень. Как говорил Коэн: «работа вам и муж, и жена, так что трахайтесь, дорогие мои, с ней».        – Утром, в девять, буду ждать вас всех на ресепшн, и только пусть кто–то попробует опоздать, Микеле, – продюсер предупредительно показывает итальянцу кулак.        – А что сразу «Микеле»? – возмущенно вскидывается он, упирая руки в бока.        Флорану не удается скрыть усмешку, но, благополучно сделав вид, что он просто закашлялся, француз прочищает горло, похлопав друга по плечу:        – Не переживайте, он никуда не опоздает, я его разбужу и даже напою кофе, чтобы на площадке не пришлось выискивать его между кресел, – мысленно хвалит себя, что не ляпнул «и одеться помогу», это было бы уж точно лишним.        – Вот, берите пример с Мота. И вообще, почему вы еще не в комнатах?        – До завтра, Дов, – хором отвечают Мелисса и Диан, скрываясь за своей дверью.        – Угу, – кивает Солаль, тоже отходя к своему номеру, ни на секунду не оторвавшись от телефона.        Мерван нехорошо щурится, подозрительно глядя на просто сияющего Мота. Голову бы ему оторвать и рот зашить, чтобы не улыбался как Чеширский кот.        – Давайте–давайте, я слежу, – назидательно произносит Аттья, складывая руки на груди и ожидая, пока все эти «дети» – ведь иначе и не назовешь! – наконец разойдутся.        – Спокойной ночи, – фыркает блондин, на мгновение взглянув на Рима и почти незаметно послав ему воздушный поцелуй, мгновенно вваливаясь в номер.        Алжирец уходит к себе, чуть нахмурившись осенившей его идее.        Локонте скидывает свою сумку на кресло, моментально проносясь через всю комнату и падая на одну из кроватей, разваливаясь звездой.        – Все–е–е, я буду спать тут и прямо в одежде, – бормочет он, устало потягиваясь.        – А в душ? А надеть любимую пижамку? – улыбается Фло, поворачивая замок и тоже оставляя свои вещи возле кресла.        – Надо, – соглашается итальянец, поворачиваясь на бок и наблюдая за парнем. – Но так лень.        – Но ведь надо, – Мот вешает пиджак на плечики, снимает обувь, ступая на мягкий ковер, расслабленно вздыхая, и сразу же стягивает футболку. – Могу провести до душевой кабины и даже спинку потереть, – он чуть смущенно фыркает, пряча свою неловкость за милой улыбкой.        – Мм, я не против, – безмысленно отвечает Микеланджело, даже не успев обдумать свой ответ.        Что?        Оба замирают.        – Э… то есть, я первый, – блондин показывает другу язык, взлетая с постели, следующим в тишине раздается громкий стук закрываемой двери и почти сразу – шум воды.        Брюнет несколько секунд стоит в полном замешательстве. Что это сейчас вообще было? Но все же, списав все на любвеобильность одного небезызвестного Моцарта, проходит к постели, стягивая покрывало, аккуратно складывая его и откладывая на высокий декоративный сундук, взбивает подушку, решив присесть. Пока его очередь идти купаться настанет уже может начать светать, так что надо как–то это время с пользой провести. Нашаривает мобильный, начиная проверять странички в сети. На самом же деле – тщетно пытаясь отделаться от образа обнаженного Микеле, который столь явно предстает перед глазами, будто в порядке вещей, что даже страшно немного, потому что совсем без одежды Мот не видел его никогда, и то, что воображение пририсовывает вполне реальному человеку кое–какие детали, не доступные для посторонних глаз – его, в частности, – это странно.        Флоран листает твиттер, разглядывая фотографии, которые Солаль выкладывает, кажется, по сей момент. О, у них даже комнаты одинаковые. О, полуголый Мерван. О, волосатые ноги папочки… мда, заклинило человека, что поделать? Давит усмешку, откладывая телефон. Вот бы сфотографировать Локонте в неглиже и… нет, не опубликовать, что вы, а хранить, как святыню, под семью замками и паролями, не то ревнивец–Рим, если узнает, три шкуры с француза спустит, как пить дать. И вообще, что Моцарт в нем нашел?        Но углубиться в данную тему не получается, потому что из ванной комнаты, из клубов мягкого пара, на удивление быстро вываливается разморенный, еле плетущийся Микеле.        – Это было божественно, – блаженно тянет он, едва переставляя ноги, последними усилиями воли заставляя себя не шлепнуться просто на ковер. – После долгого переезда, душ – именно то, что мне нужно. Можно еще массаж и… – итальянец плюхается на кровать, как стоял, лицом в подушку, – о–о–о, да, – он чувствует, как приятно покалывают икры. – И бокал виски со льдом. Но… – Локонте даже не думает приподниматься, а потому его голос звучит глухо и разобрать, что он говорит, почти нереально. – Обойдусь. Боже мой, как хорошо.        Флоран, все это время просто слушающий стенания друга, поспешно встает с соседней постели, пытаясь скрыть неловкость момента и свое замешательство. Голос Микеланджело заставляет щеки француза залиться краской, а это совсем неуместно. Он хочет что–то ему ответить, но, помимо восхищения и совсем неприличных ассоциаций, Моту–то и сказать нечего, поэтому парень трусливо ретируется в ванную, захлопывая дверь и ненадолго прижимаясь к ней спиной. Никаких образов, нет–нет. Хватит. Нельзя!        Самовнушение – штука, бесспорно, полезная, но, зараза, не действенная. Сейчас, по крайней мере, точно. И, если уж быть совсем до конца честным, хочется вернуться к Микеле, прилечь рядом, провести ладонью по влажным волосам, наблюдая за тем, как итальянец, словно большой кот, свернется в клубочек и начнет урчать, притянуть ближе, укладывая головой себе на грудь, и всю ночь просто слушать его ровное дыхание. Просто немного побыть ближе, чем позволено. Но какой же это, черт возьми, вздор и абсурд!        Душ помогает справиться с разом навалившейся усталостью, но чувство дикого, просто нечеловеческого неудовлетворения не желает покидать. Ну и пусть, это ничего, Флорану не привыкать скрывать свои чувства, как говорится: не раз и не два.        А сейчас лучше всего попытаться уснуть. Также безмятежно и спокойно, как это сделал Микеланджело. Мот проскальзывает в комнату, ступая очень осторожно, боясь задеть мебель, чтобы не разбудить это чудо, выключает верхний свет, а затем и маленький светильник на прикроватной тумбочке. Ночь есть ночь, нужно хотя бы попытаться отдохнуть.        Флоран с удовольствием заворачивается в легкое одеяло, потягиваясь всем телом, подминает подушку, просовывая под нее руку, и ложится на бок, в темноте гостиничного номера рассматривая причудливые очертания человека напротив. Сплошная беззаботность, даже завидно немного, ведь утром Микеле как всегда будет выглядеть шикарно и при полном параде, а он, француз, наверняка схватит от Дова еще очередное замечание, касательно причины его недосыпа. А причина ни о чем таком–то даже и не подозревает.        Брюнет вздыхает, прикрывая глаза и вновь потягиваясь. Вот было бы хорошо хоть ненадолго стать персональной бессонницей герра Моцарта, знал бы тогда, зараза, как занимать все мысли. Легкая усмешка касается губ, и Флорану даже кажется, что эта мысль слишком сладкая, что от нее будто бы стало чуточку легче, и даже собирается попробовать уснуть, как что–то тихо щелкает. Мот настороженно открывает глаза, оглядывая комнату со своего места, пытаясь понять, что это только что было. Но в номере все по–прежнему. «Наверное, показалось, параноик», хмыкает он про себя, подтягивая одеяло до самого подбородка, еще раз взглянув на Микеле и… Щелчок раздается снова, а за ним тихие ругательства.        «Что за хрень?» – сердце на мгновение уходит в пятки, и в ту секунду, когда он уже практически готов поддаться панике и забить тревогу, в комнате появляется высокая стройная фигура. Кажется, даже не дыша, Фло наблюдает за тем, как она приближается, шаг за шагом, вот–вот нависнет над ним и сделает что–то непременно плохое – вот сейчас должен в ее руках блеснуть нож или пистолет, или… Парень зажмуривается, представляя, как на утро в их номере найдут его остывший труп, как Локонте будет побиваться, что не спас его… Хотя, конечно, вряд ли итальянец прямо вот так яростно будет реагировать, но все же можно хоть помечтать. Стоп, какой мечтать?! От страха его глаза распахиваются так резко и широко, что даже больно становится, и хочется закричать, чтобы спугнуть фигуру, переместившуюся ближе к Микеланджело, но в тот же миг на лицо незнакомца падает легкий отсвет из незашторенного окна – и он судорожно выдыхает. Черт, Рим! Клоун ты из табакерки, какого дьявола? Нет, все, с просмотром излюбленных ужастиков придется повременить, а то инфаркт заработать в самом начале турне как–то не очень хочется. Но потом очень быстро доходит, черт, а ведь действительно, какого хрена он делает в их номере?        Мерван, одетый в футболку и шорты, на миг оглянувшись на сжавшегося Флорана, бесшумно присел на край кровати, разглядывая растянувшегося, как тигр на лежбище, Микеле. Пожалуй, зря он никогда не оставался с ним до утра. Это должно быть невыносимо мило – видеть эту довольную моську сонной и взмыленной. Но все еще можно наверстать, а пока…        Мот, затаив дыхание, наблюдает, как руки алжирца скользят по расслабленной незагорелой спине, между лопаток, вниз, к пояснице, и снова вверх, к острым плечам, поглаживая, нежа ласковыми прикосновениями. Итальянец что–то довольно мычит, неторопливо переворачиваясь, вытягивая руки вверх, одной прикрывая лицо, другую опуская себе на грудь. Рим усмехается: «Мм, так даже удобнее, молодец, хороший мальчик», проводит ладонью по груди, впалому животу, мягко ныряет ладонью под обернутое вокруг бедер полотенце, стягивая его, открывая своему взору более желанную картину. Флоран закусывает губу и снова зажмуривается, убеждая себя, как в детстве – «Подглядывать не хорошо», тем более что это так интимно, так сокровенно, так… неправильно. Неправильно, потому что, черт бы все это побрал, он потом вообще не сможет спать! Это ведь Микеле, голый Микеле! Разве так можно?!        «Можно», – коварно шепчет подсознание, заставляя брюнета открыть глаза, ведь все равно этого в темноте никто не заметит. А раз никто не заметит, то никто и не узнает, правда? «Ведь никто не сказал злому дяденьке Риму, что на прошлой неделе ты в душе мастурбировал на образ его парня? Никто. И сейчас в этом нет ничего…». «Зазорного» – не успевает прозвучать в подсознании, как Мерван, подсаживаясь еще ближе, склоняется над пахом Локонте, продолжая медленно и осторожно оглаживать его бедра. Флоран отчетливо видит, как тонкие губы осыпают поцелуями нежную кожу, как они размыкаются, чтобы обхватить пока еще не возбужденную плоть, как Рим поднимает глаза, когда Микеле, что–то неразборчиво пробормотав, опускает ладонь на живот. Он видит это, и ему хочется умереть от стыда. Щеки вспыхивают алым, и дышать глубоко и размеренно не получается. Он боится того, что может почувствовать. Потому что рукоблудничать на образ Моцарта – это вообще преступление, что такую аппетитную задницу так плотно обтягивают облегающие кюлоты! – это одно, а вот, что рискует случиться здесь и сейчас – совсем другое.        Мерван тянется к его руке, скользя пальцами по тонкому, кажущимся даже с места Мота, слишком хрупкому запястью, не останавливаясь, размеренно двигая головой. Флоран сглатывает, чувствуя, как невольно сам напрягается – не каждый вечер он становится свидетелем подобного, ой не каждый, и как реагировать – одному богу известно. Но выдать себя сейчас равносильно смерти. Во–первых, Рим его точно убьет, поняв, что он уже успел увидеть, во–вторых… Хоть и стыдно признаться, но хочется досмотреть. Он даже себя на какое–то мгновение ощущает подростком, которому родители заблокировали порно–каналы, а он продолжает смотреть прямые трансляции чата для взрослых онлайн. И это только придает остроты происходящему.        Итальянец несильно дергает рукой, скорее рефлекторно, чем желая избежать такой провокационной ласки, но Мерван, сжав другую ладонь на члене, приподнимается, втягивая длинные пальцы в рот, словно продолжая прерванное занятие. Микеле глухо стонет, отворачивая голову, немного неестественно прогибаясь в спине, и Рим вновь насаживается ртом на плоть.        Фло снова сглатывает. Слюна вязкая и немного горьковатая, и он не может понять, почему так хочется сейчас на место алжирца, почему хочется попробовать, почему хочется ощутить на себе? «Дурной пример заразителен» – подсказывает подсознание, и парень не находит другого выхода, кроме как с этим согласиться.        Еще пару минут ничего не меняется: Локонте издает едва различимые звуки, а Рим все так же ритмично двигает головой. Но потом внезапно Микеле вскидывается на постели, сонно щурясь и стирая со лба капельки пота, пытаясь сориентироваться и понять, что происходит, но тут же оказывается опрокинут обратно на спину, Мерван нависает над ним, а открывшийся уже было рот зажимает ладонь. У Флорана, кажется, останавливается сердце.        – Тчч, – Рим склоняется так близко, что почти касается носа Микеланджело. – Не узнал меня? – довольно улыбается. – Если не будешь кричать, малыш, я уберу руку. Ты ведь не будешь кричать, правда?        Француз видит, с каким оцепенением блондин пялится на своего любовника, даже не шевелясь, но Мерван убирает руку, потому что и без слов понятно, что сладкий сон как рукой сняло и кричать уже никто не собирается.        – Чудно, – он мягко целует мужчину в краешек губ, неторопливо сползая на прежнее место и вновь поглаживая пах.        – М–Мерв, что ты?.. – Локонте удается почти возмущенно пискнуть, прежде чем зажать рот ладонью и испуганно обернуться в сторону Флорана.        Сердце Мота не то, что стоит – рассыпается на атомы, боясь выдать своего обладателя слишком громким стуком. Если Микеле сейчас заметит, если он сейчас только поймет, что кое–кто нагло наблюдает за ними… «Боже, пожалуйста, отвернись. Пожалуйста–пожалуйста–пожалуйста» – почти молится брюнет, закрывая глаза, опасаясь, что итальянец заметит их блеск. Руки немного подрагивают.        Но все, что видит Микеланджело, это укрытого до самой головы француза, он даже не понимает спиной он к ним лежит или лицом. И уж тем более, непривыкшие к темноте глаза не в силах заметить более мелких деталей.        К своему счастью, следующее, что слышит Флоран – нервный шепот Микеле:        – Ты с ума сошел? А если бы я не сдержался?.. – Мерван только хмыкает. – А если бы Фло проснулся? Ты хоть представляешь себе идиотизм ситуации? – на этот раз вообще никакого ответа не следует. – Рим! Ох… – тихий несдержанный стон. – Ты меня вообще слушаешь?        – Нет, – честно отвечает алжирец, усмехаясь.        Мот приоткрывает глаза, радуясь, что остался – «Да я чуть не умер!» – незамеченным, облизывает пересохшие губы, сглатывая, и понимает, что даже если бы ему пообещали миллион, он бы ни за что не отвел взгляда от Микеланджело. Он видит немного больше, чем просто силуэт. Он видит, как вздыбленные высветленные прядки лезут просто в лицо, как во вздохе чувственно открываются губы, как напряженные руки упираются в кровать, удерживая хрупкое тело, как пальцы впиваются в простынь, как изящно прогибается спина, как от ласковых касаний дрожат бедра. Флоран видит, как запрокидывается его голова, когда Рим снова вбирает плоть в рот, и хочется, просто до чертиков, прижаться губами к основанию шеи. Француз боится даже моргнуть, страшась, что это бессонница над ним так подшучивает.        – Ты ненормальный, – шепчет блондин, склоняясь немного вперед. – Если Фло нас услышит…        – А ты не кричи, – невнятно проговаривает Мерван, проводя языком по всей длине и, бормотнув напоследок что–то вроде «наслаждайся», снова опускается почти до упора.        Мот чувствует, как внутри, где–то от солнечного сплетения, расползается тепло, ненавязчиво, но весьма упрямо спускаясь ниже. Стоны Микеланджело, сдерживаемые через силу, заставляют дрожать, распаляя воображение, и каждый новый звук – будто удар в живот, где и без того, понемногу скапливается напряжение.        Микеле двигается навстречу, чуть подается бедрами, позволяя себя сжимать и притягивать, вновь падает в простыни, шире раздвигая ноги, будто совершенно забыв о том, что вообще хотел спать. Флоран смотрит жадно, так, что, если бы ему позволили, он бы непременно укусил итальянца за соблазнительно округлую ягодицу, и вряд ли бы на этом смог остановиться. Он давно понял, что Локонте – это особый вид дури, передоз которой ведет к необратимому процессу маниакальной влюбленности или к смерти. И, если честно, Фло не уверен, что смерть – худший из вариантов. По крайней мере, не пришлось бы, как сейчас, постыдно наблюдать за происходящим безумием, теряя контроль над собой. Рука почти осознанно тянется вниз, но парень успевает себя одернуть – нет, это недопустимо, это низко, это подло, это…        – Мм, – ладони Микеле спешно закрывают собственный рот, и на какое–то мгновение он поворачивает голову в сторону своего соседа по комнате.        Ему кажется, что Флоран спит, и он не хочет, чтобы тот их услышал. Не потому, что стыдно или неловко – хотя, «неловко» – это очень слабо сказано! – нет. Потому что… Потому что не хочет. Просто не хочет, чтобы француз думал, что у них это серьезно. «Это – только секс по обоюдному согласию, и ничего больше, – думает Локонте, – просто удовольствие, но этого недостаточно, чтобы построить отношения».        Глаза улавливают легкое движение, и тело итальянца напрягается почти до боли в моментально задеревеневших мышцах. Рим, недовольный изменениями, бросает испепеляющий взгляд на Мота.        «Спалился!» – внутри что–то обрывается, тяжело ухая в самые пятки, чуть ли не подбрасывая француза. «Чертова бессонница, чертов Рим, чертова гостиница» – Флоран мысленно проклинает все, на чем свет стоит. Да и стоит ли говорить, что проблем было бы намного меньше, если бы рядом в номере жили девчонки? Парень панически обхватывает себя поперек живота, лихорадочно соображая, что делать и что говорить, если вдруг сейчас кто–то из любовничков надумает проверить его. Черт, черт, черт! Смотреть на Микеланджело сейчас невыносимо – он прекрасен, но так напуган, что, если бы мог, Мот предпочел бы просто испариться, только чтобы никому ничего не объяснять и просто забыть. Но просто так забыть Микеле таким, каким он видел его сегодня в первый и, наверное, в последний раз он не может. Не может отпустить новый образ. Не хочет. Но сил нет смотреть в его испуганные, полные необъяснимой дикой мольбы глаза.        Флоран отворачивается, быстро перекатываясь всем корпусом на другой бок, крепко зажмуриваясь и закусывая губу. «Только бы не… только бы не…». Что именно «не» он и сам не знает, но хочется верить, что это и есть выход. Тело горит от стыда, он чувствует это физически, от тянущего ощущения в паху хочется выть, и дышать совсем нечем.        Поэтому, когда раздается пошлый влажный чмок, а голос Рима уверенно приказывает итальянцу смотреть на него, а не на «это французское недоразумение», Мот чувствует, как его легкие буквально скручиваются в пружину, пытаясь вытолкнуть воздух наружу. Господи, да даже очередное весьма обидное прозвище он готов пропустить мимо ушей, и простить все предыдущие тоже, лишь бы на этой столь безобидной ноте внимание, так нежданно–негаданно уделенное его скромной персоне, переключилось на что–либо другое. Хоть на что–нибудь, «пожалуйста–пожалуйста–пожалуйста».        – Я тебя убью, Рим! – совсем тихо, но вымученно стонет итальянец, ерзая по постели.        – Обязательно, – соглашается Мерван, – но только после того, как кончишь.        Флорану становится дурно. То, что его пронесло – чистое везение, и хорошо, что только в переносном смысле, но от слов Рима снова становится неописуемо жарко, и пружина напряжения из легких смещается значительно ниже, почти с болью ввинчиваясь где–то в районе паха. Интересно, они всегда используют разговорные практики в кровати? Фло мысленно отмахивается от этой мысли. Нет, совсем не интересно, вообще, ни капельки. Парень открывает глаза, уставившись в стену, крепко сжимает губы, чтобы не издать лишних звуков, очень внимательно прислушиваясь к их голосам. И пусть сейчас он их не видит – так даже лучше, потому что для него все это – уже слишком, но образы, столь ярко и четко запечатленные в сознании все равно издеваются, подбрасывая картинки уже увиденного, и стоны Микеле этому только способствуют.        «Наверное, сказался страх быть разоблаченным» – думает француз, когда буквально спустя пару минут Микеланджело глухо протяжно стонет, до обидного быстро достигая разрядки. Обидно в частности из–за того, что, прекрасно зная выдержку и упрямство Микеле, Мерван должен быть просто богом минета, чтобы удостоиться таких стонов. Парень тяжело выдыхает через нос, чувствуя, как почти жгучая боль медленно сменяется мягким теплом, обволакивающим с ног до головы, возвращая сердцу его привычный ход. «Да уж, тебе бы пришлось изрядно постараться» – иронично подкалывает внутренний голос, в последний раз – надеется Флоран – напоминая о себе в эту ночь.        – Это… это безрассудно, ты знаешь? – шепчет итальянец, снова ерзая по простыням.        – Знаю, – самодовольно отвечает ему Рим, поднимаясь, а затем целует в губы.        – И как это называется? – Микеле прикрывается одеялом, склоняя голову чуть в бок.        – А как это называется? – передразнивает Мерван, усмехаясь.        – Издевательство! – как–то не по–доброму шипит мужчина. – Ты хоть понимаешь, что было бы, если…        – Ты думаешь, это недоразумение посмело бы кому–то ляпнуть? – хмыкает. – Давай не будем сочинять сказки, он ведь себе не враг.        – Да, но если бы…        – Тчч, – длинный палец прикасается к губам Микеланджело, призывая к молчанию. – А так я просто зашел пожелать тебе спокойной ночи.        «Да уж, спокойной» – про себя бурчит Мот, пытаясь незаметно повернуться лицом в подушку.        Мерван и Микеле ненадолго замолкают, не желая разбудить «свидетеля».        – Ну ладно, я пойду, – краем глаза Флоран видит, как Рим поднимается с постели, напоследок касаясь подбородка блондина пальцами, направляясь куда–то в сторону совсем противоположную выходу.        – Эй, ты куда вообще? Дверь же… – растерянно мямлит Локонте, опуская ноги на пол.        – Я уверен, что наш Сальери ее плотно запер, чтобы никто не покусился на нашего обаяшку Моцарта.        – Но тогда как?..        Вот уж действительно, как? Француз сам за все это время впервые задается этим вопросом. Он ведь точно помнит, как закрывал замок.        – Знаешь, как говорится, «не откроют дверь – я войду в окно»? – алжирец снова подмигивает, негромко щелкает ручка, открывая дверь балкона. – До утра–а, – нараспев тихо тянет он, бросив последний слегка настороженный взгляд на Флорана и помахав любовнику рукой, скрываясь в ночи.        Вновь раздается щелчок. Фло невольно выдыхает, теперь–то они точно одни.        Микеле ведет ладонью по лицу, несколько секунд сидя, понуро опустив голову, затем отворачивает уголок одеяла, оценивая размеры ущерба, так сказать, а потом, осторожно переминаясь с ноги на ногу, плетется в ванную.        Когда Флоран слышит шум включенной воды, он наконец переворачивается, ложась на спину и устремляя взгляд в потолок. Ну и ночка… Вот тебе и бессонница. Запускает пальцы в волосы, зачесывая их к верху, и губы растягиваются в совершенно идиотской улыбке. Это же… Это же… Он шумно выдыхает, хмыкая самому себе, подавляя такое искреннее желание засмеяться, чтобы без остатка отпустить все напряжение сегодняшнего вечера. Боже, как же все это странно.       Сегодня Микеле поражает Мота своей удивительной пунктуальностью, поэтому внезапно открытая дверь ванной комнаты заставляет резко дернуться, а ведь кое–кто почти забыл о конспирации. Веки автоматически смыкаются.        Итальянец возвращается в постель, садится на край, расправляя полотенце на бедре, и чуть сутулится, снова проводя ладонями по лицу. Почему–то именно сегодня все самые дурацкие мысли решили штурмовать его, именно сегодня, когда утром нужно вновь быть заводным попрыгунчиком…        Флоран прикусывает губу, решая, что сегодня что–то изменилось, для него. И что нельзя это упускать. Он открывает глаза, немного приподнимаясь и глядя на своего друга.        – Не спится?        Микеланджело вздрагивает, поднимая на него взгляд, и, после секундной заминки, улыбается:        – Прости, не хотел тебя разбудить.        – Да нет, я… – тоже улыбается француз. – Мне кошмар приснился.        – А, понятно, – блондин хмыкает, сцепляя пальцы в замок. – Фло, ты…        – Да?        Микеле не знает, стоит ли.        – Не хочешь покурить? – вопрос звучит неуверенно, и голос его тихий–тихий.        Флоран откидывает одеяло, садясь, упираясь ладонями в край кровати, и снова улыбается:        – Я думал, ты уже не предложишь.        Оба хмыкают.        «Сладких снов» – думает Локонте, поднимаясь, чтобы взять банный халат в комоде. В конце концов, сны тоже бывают разными. А в бессоннице есть свои плюсы. Впрочем… они еще успеют об этом поговорить.