Игрушки

Я толкаю тяжелую металлическую дверь и выхожу из подъезда ровно в тот момент, когда она, сделав последнюю затяжку, рваным движением выбрасывает окурок – я рефлекторно оборачиваюсь, пытаясь разглядеть место, где он испортил идеально-белый слой свежевыпавшего снега, но быстро поняв, что в этом нет смысла, поворачиваюсь к ней, встречаясь взглядом с блестящими от слез серыми глазами в обрамлении светлых ресниц, - Он меня бросил. – сдавленно проговорила она, выдыхая густой клуб пара с запахом табака. Стою в нерешительности, не зная, что сказать. Совершенно ненужные вопросы – и когда она начала курить – вертятся на языке, но ничего дельного я выдавить не в силах – лишь стараюсь не дышать, не вдыхать удушливый воздух, пропитанный табаком: видимо, она долго меня ждала. Передо мной человек, одновременно знакомый и незнакомый до жути, хотя, с ее тягой к переменам, даже такая черта стала мне знакомой и понятной. Несмело протягиваю руки и обнимаю – неумело, неуклюже – как будто и не знала ее столько лет, как будто встретила давно позабытого старого знакомого. А может, так и есть? Отстраняюсь, глядя неловко – синяя школьная юбка выше колена, выглядывающая из-под грязно-зеленой парки, кожаные ботинки, растрепанные пшеничные локоны, спускающиеся из-под шапки почти до талии – такие же, как и в прошлую нашу встречу, но еще ярче, еще неестественней, нелепые по сравнению со светло-русыми прядями из будто бы далеких воспоминаний, в которых я, кажется, живу и по сей день. Припухшие, заплаканные глаза, щеки, красные не то от мороза, не то от слез. Она рассказывает мне про свои злоключения, а я старательно пытаюсь делать вид, будто не потеряла нить ее повествования. Она то плачет, то улыбается, палитра эмоций на ее лице сменяется так же быстро, как кадры в кино. Мне должно быть жаль, мне бы следовало сопереживать, но ее жизнь – раньше такая близкая, такая понятная, стала для меня лишь чем-то вроде старого приевшегося сериала – вроде интересен, вроде продолжаешь смотреть, а вроде и хочется наконец увидеть финальный эпизод и покончить с этим. Я знаю ее личную жизнь в таких подробностях, что был бы голос моей совести потише и будь у меня чуть-чуть больше таланта – написала бы роман, похлеще небезызвестных «оттенков». Она распинается передо мной, слезы скатываются по ее раскрасневшимся щекам, а я дрожу от холода на пронизывающем ветру. Я безумно хочу ей помочь, утешить, ведь так поступают друзья? Я хочу дать ей дельный совет, хочу дать понять, что она не зря пришла сюда, но все ораторские способности куда-то деваются, задвинутые на второй план желанием перелистнуть разворачивающийся роман на последнюю страницу и захлопнуть книгу. Она спрашивает моего совета, а я лишь мычу в ответ – будучи, казалось бы, старше ее почти на два года, я не могу ей здесь ничего посоветовать – глупо шучу, что консультировать должна она, а не я – с ее-то опытом. Она нервно смеется, припоминая какую-то забавную историю, а я честно пытаюсь вникнуть, хотя половина из названных ею имен для меня – пустой звук, а другую половину я едва ли помню из ее прошлых рассказов. Мою жизнь можно бы было пустить титрами. Одной строкой, тогда как ее была настолько насыщенной, что хватило бы на киноэпопею и увесистый роман-трехтомник. Я продолжаю отшучиваться, деланно улыбаться и задавать вопросы – кажется, ей стало легче – она знает, что я всегда могу выслушать, даже если и не вникать. Возможно, моей прошлой реинкарнацией был плюшевый медведь – такой же пухлый, мягкий, бесполезный в своей немногословности, и, определенно, готовый слушать. Она обнимает меня на прощание – мех на капюшоне щекочет щеки, а в нос ударяет смесь из запаха табака и легких духов. Я наблюдаю, как она медленно удаляется, как силуэт размывается вьюгой, как он исчезает совсем. Возможно, я не одобряю ее привычек. Возможно, когда-нибудь скажу, что поспешность ее действий вызывает опасения, что ничего хорошего из этого не выйдет. Возможно, она меняется так быстро, что за этим трудно следить и порой я не узнаю в ней человека, которого знала когда-то – здесь она всегда сможет найти того, кто выслушает, того, кто обнимет и приободрит, если потребуется, и напоит чаем. Иногда мне кажется, что моя роль в мире в том и заключается – наблюдать за чужими жизнями, сидя у самого края вселенной, ловить отголоски событий, следить за судьбами. Слушать, когда это от меня потребуется, и говорить то, что необходимо в данный момент. Мои дни, пусть и заполненные заботами и делами, по сути не стоят и гроша – пустые, серые и, в общем-то, сливающиеся в одну массу будней – черно-белых, суетных, может, деловых, но никак не полезных. Возможно, мне и не дано вариться в этой каше – чувствовать, переживать, падать и вставать снова, нестись вперед, очертя голову, ломать преграды, чтобы строить их снова и менять направления. Возможно, я так и буду до конца своих дней тем самым плюшевым медведем – пухлым, мягким и готовым слушать – по большей части забытым где-то на шкафу вместе с другими такими же молчаливыми наблюдателями, но все же имеющим хоть какую-то ценность. Может, когда-нибудь, я соберу достаточно отголосков из чужой, той яркой и настоящей, совсем не кукольной жизни, и соберу из воедино – в одну историю о таких же людях-игрушках. Бесспорно, нужных, но нередко забытых.