Кораблик: последнее путешествие

Я был зол. На себя, на нее, на свой дом, на друзей, на соседскую кошку, — на всех, кого я видел. Мне хотелось кричать так громко, чтобы всё вокруг взорвалось. И даже этого мне казалось мало, потому что крик бы не выразил весь мой гнев. Мысли путались в голове, и сколько бы я ни пытался, не мог найти ни одной причины для объяснения. Почему? Почему она? Почему я ничего не могу сделать для нее? Почему все не имеет смысла? Я не мог мыслить ясно. Поэтому я и пришел сюда, на берег моря. Я держал в руках свой парусник и со скалы любовался морем. Оно бушевало. Волны, с грохотом ударяясь о скалы, были похожи на мои собственные мысли, которые так же бешено метались в моей голове. Шипение пены, звон в ушах, ветер, дующий мне в лицо, — все это было моим состоянием. Море всегда меня понимало. И даже сейчас, как никто другой, оно было готово принять меня. Море манило меня к себе, и я не в силах был ему сопротивляться. Поймав нужное направление ветра, мой парусник гладко летел по волнам. Мы были одним целым: только я и только море. Я перестал думать о проблеме на несколько мгновений, и через несколько минут я полностью перестал ощущать, где я. Я летел. Я был свободен. Мое тело и мысли обитали вне меня. Мне было легко. Казалось, я мог бы так парить вечность, но волны, с шумом возвращаясь со скал обратно в море, напоминали мне о том, что я до сих пор здесь. Постепенно, спустя час, а может пять, а может прошло еще только десять минут, мышцы на руках и ногах заныли. В голове прояснилось, и только сейчас я смог здраво оценить всю реальность происходящего. Только сейчас я понял, почему так тихо. На пляже никого не было. Никто не вышел в море. А море, заманившее меня к себе, меня же и предало. Волны были высотою в дом. Мой кораблик, такой маленький на их фоне, был не больше спичечной головки, затерявшейся в груде песка. Я не мог больше управлять парусником. Ветер нес меня в обратном направлении, подальше от того места, откуда я пришел. Меня несло туда, где запрещено отдыхать. Туда, откуда еще никто не возвращался. Прямо на острые скалы. Я подумал спрыгнуть и грести к берегу, но море тут же меня поглотило бы в свою пучину. Тщетно было разворачиваться: ветер не отпускал парус из своих цепких объятий. Пришлось лишь смотреть на то, как неумолимо меня приближало к скалам. А я? Я оцепенел от ужаса. Я был бессилен, и вновь судьба меня победила. Говорят, боль поглощает тебя с головой. Говорят, что она овладевает всеми твоими чувствами. И знаете? Это все правда. Прежде, чем потеряться навсегда, я почувствовал, как мое тело ломается на тысячи осколков. Я был никем. Я был не больше муравья, которого раздавил случайный прохожий. Правда этим прохожим были острые выступы скал. Звук ломающихся костей был похож на хруст веток для костра. И когда эти доли секунды, показавшиеся для меня вечностью, прошли, когда я почувствовал всю свою никчемность, то понял, что вот оно: дверь в пустоту. Только красное море с привкусом железа растекалось по поверхности тела, согревая остатки бренной оболочки. Вот так и исчезает память. А затем... затем яркие лучи света пронзают мои глаза. Чтобы узнать причину их внезапного появления, мне пришлось открыть глаза. Я увидел стены, потолок и лампочки, которые повторялись через равномерное поскрипывание. Вскоре мне удалось различить черты лица, склонившегося надо мной мужчины. До меня дошло, что я в больнице. Мужчина что-то говорил, но я не мог его услышать. Звон в ушах заглушил все звуки. Я пытался встать, но острая боль пронзила мое тело, и больше я ничего не чувствовал. Я проснулся от каких-то тикающих звуков. Я открыл глаза, чтобы узнать источник моего пробуждения. В комнате темно. Я не увидел того места, куда вчера положил свой мобильник. Я пытался на ощупь найти его на столе, но стоило мне только пошевелить рукой, как каждая клеточка моего сознания наполнилось болью. И снова темнота. Через некоторое время я услышал, как кто-то переговаривался рядом со мной. Кажется, один из голосов принадлежал моей матери. Еще один голос мне не был знаком. Я хотел уловить обрывки их разговора, но не успел. Тьма поглотила меня. Вновь я проснулся от того, что кто-то гладил меня по щеке. Кто-то шептал мне нежные слова над ухом. Затем я почувствовал, как что-то теплое и мокрое медленно стекло по моему лицу. Затем я ощутил легкое прикосновение губ на моем лбу. Я ловил нежный запах, такой до боли знакомый, смешанный с привкусом больничной палаты, и, прежде чем я осознал, кому он принадлежит, я вновь попал под влияние темноты. Я несколько раз просыпался, но лишь на несколько секунд. Я постоянно ощущал чье-то присутствие. Некто всегда был рядом, гладил мои руки, шептал, но я никак не мог открыть глаза, чтобы узнать, кто со мной. Иногда я чувствовал, как светит солнце, а иногда я слышал, как кто-то тихонько сопит рядом со мной. Мне тяжело. Я задыхаюсь. Мне душно и до жути неудобно, но стоит только пошевелить пальцем или попробовать открыть глаза, как темнота зовет меня. В этот раз мне удалось открыть глаза. Я смотрел на потолок и не понимал, отчего моя комната так мала. Почему она такая светлая. Я разглядывал стены, а лишь потом услышал равномерное пиканье. Значит, я всё таки в больнице. Нет, нет, нет. Я не должен тут быть. Я попытался встать, но ничего не вышло. Я не мог даже голову повернуть, чтобы узнать, что удерживает мои ноги. Я попытался опираться на руки, но единственное, что из этого вышло, — я смог пошевелить указательным пальцем. Все тело ныло будто после десятичасовой тренировки. Но самым удивительным было то, что на этот раз рядом со мной никого не оказалось. Я был один в больнице. Один в больничной камере. Паника разрасталась. Мои ноги в гипсе, руки в гипсе, шея в гипсе. Я вспомнил всё. Я вспомнил, как плавали кусочки разбитого парусника, пока я захлебывался в собственной крови. Я с шумом выдохнул. Я всё еще жив. А значит, я еще могу что-то сделать для неё. Сколько я так пролежал, пялясь в потолок, — без понятия. Я перестал думать. Я видел только большое белое пятно, которое танцевало под звуки ритма моего сердца. Я почти засыпал, когда услышал чьи-то шаги. Затем кто-то сел напротив меня. Я открыл глаза. Это была моя мама. Нет, скорее всего это была женщина, очень похожая на нее. Большие черные круги под глазами, выступающие скулы, бледная кожа, казалось, даже серебро в волосах прибавилось. Эта женщина не могла быть моей матерью. Но она ею была. — Гейл, — прошептала она, увидев, что я смотрю на нее. Она заплакала и обняла меня. Я чувствовал её горячие слёзы на щеке, но не мог её обнять в ответ, чтобы утешить. Я продолжал смотреть в потолок. Я не могу выносить женские слёзы. Это не признак их слабости. Наоборот. Это символ их силы. Почувствовав их силу, ты становишься слабым. А в особенности — слезы матери. Когда она взглянула на меня, я почувствовал себя немощным. В её глазах я прочел то, чего она боялась говорить вслух. И эта правда пугала меня самого. Этого было достаточно. Впервые за столько лет я заплакал. Поверьте, слёзы выражают чувства лучше тысячи слов. Моя мама рассказала мне о том, как я был бледен, с синими губами, весь залитый кровью, когда меня нашли. Она сказала правду о моем состоянии. Мое тело — оно разбито, и никто не в силах собрать этот пазл. Я не мог говорить, но я был готов услышать всю правду о своем состоянии, всё то, что она боялась мне сказать. Моя мать прочла это на моём лице. Она знала мою мимику лучше, чем кто-либо другой. И от этой правды мне легче не стало. Она продолжала обнимать меня и шептать слова утешения, но я её уже не слушал. Я был не здесь. Я не заметил, когда стемнело, когда ушла моя мать. Не заметил, как меняли капельницы, не слышал разговор доктора с медсестрой. И только после этого я почувствовал, какими тяжелыми бывают слезы. *** — Хэ-хэй, — это было первым, что я услышал сразу после своего пробуждения. Я повернул голову к источнику раздражения, как кто-то резко отдернул шторы с окна и солнечный свет ударил в моё сонное сознание. Через несколько секунд я смог различить стройную фигурку у окна. А ещё чуть позже я узнал её. — Каролина, — тихо прошептал я, смакуя каждый звук её имени. Я видел её. И она улыбалась. Она очень изменилась с момента нашей последней встречи. Она очень исхудала, под глазами появились большие черные круги, будто она забыла на ночь смыть косметику, если бы она ею пользовалась. Лицо стало ещё бледнее. Но всё равно она оставалась Каролиной как и прежде: с двумя косичками и лучезарной улыбкой. Она оставалась моей Каролиной. Она подошла к моей постели, таща за собой капельницу. Видимо, её состояние здоровья не улучшилось. — Привет. Я рада, что ты пришел в себя, — произнесла Каролина своим звонким голосом. Я попытался улыбнуться ей в ответ, но представляю, как жутко это выглядело. — Ты прекрасно выглядишь, — не врал я. — Знаешь, я ни слова не поняла из того, что ты сказал. Поэтому даю тебе часик, чтобы ты придумал что-нибудь оригинальное. Мне нужно на процедуры. Увидимся, — она улыбнулась и, помахав мне рукой, потащила за собой капельницу. А потом я понял, что улыбаюсь тоже. Следом за ней пришла медсестра. Она спрашивала о моем состоянии, но в ответ услышала лишь непонятное бормотание. Затем она проверила показатели и пожелала мне скорейшего выздоровления, оставив меня одного. Ждал Каролину. Представлял, как мы будем смеяться. Я мысленно дразнил её косички и знал, как она будет злиться. И этот час прошел на удивление скоро. Я вслушивался в каждый шорох за дверью. Пытался различить звуки, доносившиеся оттуда. Заслышав шаги, я пытался угадать, кому они принадлежат. Я слышал смех, короткие указы врачей, чувствовал запах больницы и продолжал ждать её. Вскоре моя дверь открылась. Я повернул голов, насколько позволял гипс, но в дверях оказалась моя мама. Казалось, за прошедшие сутки она постарела ещё на лет пять. — Здравствуй, Гейл, — сказала она с улыбкой. Она подошла к столу и поставила небольшой букетик рядом с открытками, желавшими мне скорейшего выздоровления. — Знаешь, я видела миссис Смит. Она ни капельки не изменилась. Пора бы ей перестать заниматься садом. Иначе она совсем будет больна, — я старался улыбаться в ответ, но у меня не получалось. — Мам, спасибо, что ты пришла ко мне, — тихо сказал я, искренне радуясь её приходу. Однако эти пять слов были самыми трудными в моей жизни. — Я не понимаю, что ты хочешь сказать, — обеспокоенно ответила мама. Наверно, у меня тихо получилось. Я повторил ещё раз, стараясь говорить громче. Но, судя по выражению лица мамы, ситуация не изменилась. Я пытался говорить, но доктор, позванный матерью, лишь покачал головой — Вероятно, функции головного мозга не полностью восстановились. Это видно из результатов МРТ. Думаю, он ещё не сможет четко говорить некоторое время, но гарантий никаких нет, — это всё, что я смог услышать из разговора матери с доктором. Вот почему Каролина не поняла меня. Я не хотел, чтобы она видела меня таким. Я не хотел быть слабым в её глазах. Я хотел, чтобы она больше никогда ко мне не заходила. Но я знал, что обманываю себя. Моя мать побыла у меня недолго. Она рассказал о своей работе, об отце, о происходящем на улице. Она пыталась даже пошутить, но её нервы были натянуты до предела. Я знал, что она сдерживается, чтобы не заплакать, и мне было её жаль. Я витал в собственных мыслях и почти не слушал всего того, о чем она говорила. Вскоре она ушла, оставив меня одного со своими мыслями. Однако тишина была недолгой. —Да ладно, никто не может весь день вот так вот проваляться. Н.И.К.Т.О, — Каролина ткнула пальцем мне в лоб. — Ты знаешь, как я устала проходить все эти нудные и бесполезные процедуры? Каждый раз одно и то же. Ты должен меня развлечь. Давай, говори. Мне скучно, — не сдавалась она. Каждое её слово билось об мою голову и мне сложно было притворяться спящим. Но мне больше её было жаль самого себя. Я слышал, как Каролина плюхнулась на стул рядом с моей кроватью. Явно не заморачиваясь в правилах приличия, она положила свои ноги на мою постель. Затем я услышал, как она разблокировала свой телефон. Каролина молчала, и я был благодарен ей за тишину. Я почти провалился в сон как услышал противный звук мелодии. Инстинктивно я открыл глаза. -Ха,-подскочила девушка,-я знала, что ты не спишь. Каролина начала плясать возле моей постели. Глядя на это зрелище, как девушка-скелет с трубками в венах от капельницы прыгает вокруг меня, я рассмеялся. Но смех получился жутким, совсем не похож на мой. На мгновение Каролина замерла, а затем залилась своим звонким смехом в повисшей тишине. Это было нереально. Она столько пережила, но сохранила ясность ума в то время как я готов был сдаться. -Ты смеешься как раненый жираф,- она изобразила нечто похожее. И это действительно было жутко и смешно. Я снова улыбнулся. -Мне было так скучно одной в больнице. Ко мне, кроме тебя, почти никто не заходил. А потом ты вообще пропал. Я боялась, что останусь одна, а потом я узнала, что произошло. В любом случае,-быстро продолжила она,-ты теперь здесь и поэтому будешь моим слушателем. Я расскажу тебе все тайны этой больнички,-она потерла ладони, и далее юная миссис Холмс поведала о «страшных» тайнах заведения. Лично мне никогда не приходило в голову, что неработающая лампочка в подвале может быть весьма криминальна, а скрипучая дверь входа отпугивает мимо проходящих. Она говорила без умолку, при этом не переставая улыбаться. Остановилась лишь на минутку, показавшейся мне вечностью, чтобы принести свой обед в мою комнату. Я чувствовал себя таких беспомощным, когда она кормила меня, охлаждая больничный суп. И я был ей благодарен за то, что она ни одним своим мускулом лица не показала, как я слаб. Перед ней я оставался тем же Гейлом, капитаном школьной футбольной команды и самым быстрым в катании на волнах. Она понимала меня лучше, чем я сам. После обеда она пододвинула свой стул ближе к моей кровати, приподняла мою подушку так, чтобы я мог видеть то, что твориться за окном. Она дала мне свой наушник, а второй оставила себе. Музыка, которую мы слушали, была яркой и спокойной одновременно. Я почувствовал себя снова бодрым и целым, как и раньше. Я не знаю, сколько прошло времени. Мы любовались открывавшимся видом за окном. За облаками, листьями, за птицами, которые пролетали мимо. Тишина была завораживающей, нам не требовалось слов, чтобы выразить свои чувства. И лишь когда небо окрасилось в лиловый цвет заката, Каролина поднялась. -Спасибо, что выслушал меня,- прошептала она негромко, не смея нарушать то благоговейное успокоение, и бесшумно вышла. Она оставила после себя тот самый больничный аромат, который всегда был в моменты моего забытья. Значит, это она всегда была рядом и не оставляла меня одного. Её слова и музыка еще долго звучали в моей голове, перед тем, как последние лучи солнца навсегда остались за горизонтом. Проснувшись на следующее утро, я ощутил рядом с собой чье-то присутствие. Надеясь, что это Каролина, я поспешно открыл глаза. Но рядом стоял отец. Его лицо немного осунулось с момента нашей последней встречи. Он смотрел на меня так, как никогда не смотрел прежде. Я чувствовал его сожаление за последние годы. Чувствовал, как он винит себя за то, что не смог стать для меня настоящим отцом для меня. Он не говорил ни слова. Но слов и не требовалось. Мы понимали друг друга. -Прости,-негромко произнес он. А затем этот человек, который был непреклонней любых скал, наклонился ко мне. Он в беззвучном рыдании проливал слезы на моей груди. Впервые в жизни я понял, что не только мне не хватало отца, но и отцу не хватало поддержки сына. Перед своим уходом отец попросил меня стать сильнее. Но не в физическом смысле. Я долго думал над всем, что услышал от отца. Уколы, капельницы, звуки аппаратов - кажется, к этому я скоро смогу привыкнуть. Каролина не пришла на завтрак со мной. И обедал я так же в одиночестве. Приходил Джон, мой верный друг. Я знал, что ему сложно было навестить меня. Он не знал, как вести себя в подобной ситуации. Я молча слушал о том, как он готовиться ко вступительным испытаниям в колледж, о его отношениях с Сьюзи. Но всего остального я совершенно не слышал. Меня занимал лишь один вопрос: почему Каролина не пришла. Вскоре меня навестила и мама. Жестами, мычанием, с помощью пальцев я попытался попросить ее о том, чтобы ко мне больше не приходили посетители. Я не хотел видеть жалость на их лицах. Я совершенно не хотел никого видеть кроме родителей и Каролины, которая так и не пришла ко мне вечером поговорить. Следующим утром, когда я пытался выяснить у матери, почему Каролина не пришла, она сказала, что состояние девушки ухудшилось. Каролину отвезли в другой центр на обследование. А очередь на донорское сердце все никак не сокращалась. Три дня без её голоса я не мог выдержать. Я впал в уныние, но не показывал это никому. -Ты еще не позавтракал? - этот звук вывел меня из транса. -Соглашусь, каша здесь отстойная,- скривилась Каролина, заходя в мою палату. Её не было лишь неделю, а мне показалось, что прошел год. И пусть её круги под глазами стали ещё темнее от бессонницы, но она оставалась собой. Живой и несломленной болезнью. С её приходом каша показалась не такой уж и безвкусной, как это было вчера. Каролина кормила меня, а я слушал её болтовню и удивлялся ее живости, хотя для нее шансов на жизнь было меньше моих. Мы провели целый день вместе, покинув друг друга лишь на несколько минут для процедур. Я не мог отвечать ей на ее вопросы, но она отвечала за меня. Каждый вечер мы вместе слушали музыку из ее плеера, а утром завтракали под рассказ больничных интрижек. В обед Каролина все время что-нибудь приносила: букетик цветов, сникерс, которым ее угостили, рисунок, записку, оставленную для хорошенькой медсестры влюбленным хирургом. Мы вместе дописывали послание, и Каролина относила его на место. Мы чувствовали себя амурами с гипсом и капельнице вместо стрел. Я любил слушать, как она читает. Мне было легче переносить свое бессмысленное состояние в положении овоща. Если бы все можно было вернуть назад. С каждым днем доктор все больше и больше обнадеживал мою мать, говоря о состоянии моего здоровья. И это всё благодаря посещениям Каролины. Как-то раз, под многочисленные просьбы Каролины, после тщательных наставлений докторов, меня посадили на качалку. Пусть ноги и руки были в гипсе, а ребра все еще болели от малейшего движения, на моей забинтованной голове можно было увидеть улыбку. Она добилась своего, и теперь, спустя почти два месяца, я смог покинуть свою койку. -Сейчас мы посетим все достопримечательности величественного замка больницы. Мы услышим фантастические истории и, если повезет, увидим призраков,- голосом гида сказала Каролина и под звуки импровизированного марша выкатила меня из палаты. Мы проезжали мимо посетителей, мимо больных, таких же бледных, как и мы сами. Я побывал на всём этаже, заехали чуть ли не в каждую палату, где, к моему великому удивлению, все радостно приветствовали Каролину. Она рассказывала им обо мне, представляя чуть ли не каждому прохожему. Она делала это нарочно, чтобы позлить меня. Затем она отвезла меня на балкон. Это было самым прекрасным местом в белых стенах. Я увидел зеленые деревья, посаженные в горшках. Здесь были гости и пациенты, такие же, как и мы сами. Я дышал свежим воздухом полной грудью, ощущая себя человеком. Живым человеком. Каролина угостила меня мороженым, которое мог купить любой желающий. Она специально вымазала меня сладким, чтобы, по ее словам, осы покусали моё лицо, дабы не видеть моё угрюмое выражение. Мы выпили газировку, а затем она отвезла меня на другую сторону. С этого места было видно море. Каролина знала, как я был зол на это море за то, что оно предало меня, но и жить, не видя его, я тоже не мог. После такой прогулки анализы стали улучшаться, и мне позволили чаще бывать вне палаты. Я ждал таких прогулок. Меня всегда сопровождала Каролина. Мне сняли уже гипс с правой руки и смог пробовать ее разрабатывать. И у меня получалось. Как-то раз, возвращаясь вечером в палату, я обнаружил на столике раскрытую медицинскую карту, видимо, оставленную медсестрой. Кое-как, с помощью одной руки, у меня получилось найти подходящую запись о моем состоянии. Прочитанное отнюдь было не самым оптимистичным. Огромная гематома внутри черепа, готовая в любую секунду разорвать и без того больной мозг, не могла исчезнуть ни по своей воле, ни по воле хирурга. Именно она и была причина моего молчания. Причина, по которой я не мог четко произносить слова. Я проплакал всю ночь. Я был таким беспомощным. Я был ничем. Снова судьба шутила со мной. Засыпая под утро, я принял для себя решение, которое далось мне не просто. Обсудив его в обед с родителями, точнее, помычав им, со слезами на глазах они приняли мое его. Доктор, удивленный моей внезапной просьбе, сказал, что такое вполне возможно, и назначил необходимые анализы. После прогулки вечером с Каролиной, видя ее болезненное состояние, я не сомневался в верности своего выбора. Следующие два дня мне разрешили провести выходные в доме родителей. Я почувствовал себя частью семьи, о которой я мечтал все свои двадцать лет. Запах пирогов, приготовленных матерью, присутствие отца, который наконец-то оставил заботы кампании,- всё это было нереальным. Это было сном. Улыбки помирившихся родителей помогли мне почувствовать себя частью семьи. Стать их сыном. Они говорили, а я мычал им в ответ. Мы все смеялись, дом был наполнен шутками и улыбками, мы смотрели телевизор. Почему такого не было раньше? После долгой разлуки со своей кроватью, я ощутил ее нежные объятия, укладываясь на сон. Отец, пришедший подтолкнуть мое одеяло, и мать, которая нежно смотрела на меня,- кажется, я вновь стал семилетним ребенком. Будто все это время было огромной паузой, а сейчас вновь кто-то сел за просмотр моей жизни. От переполнявшего счастья я не мог уснуть. Я дотянулся до настольной лампочки и включил ее. Теперь у меня было целых две свободные, кое-как работающие руки. Я нашел рядом ручку и листик, оставленных нетронутыми на столе рядом с кроватью. Мне хотелось выразить все свои мысли на бумаге. Мне сложно было держать ручку, отчего слова получались неровными, но, закончив, я был горд проделанной работой. Я смог найти все слова души и выразить их на бумаге. Привычными движениями, которые мне так тяжело дались, мне удалось сложить кораблик, который будто плыл по волнам в свое последнее путешествие на фоне Луны, выглядывающей из облаков в мою комнату. Я уснул беззаботным сном. Выходные дома прошли слишком быстро, но вернуться в больницу я был тоже рад. Я постарался запомнить каждый кусочек, каждый уголок своего дома, чтобы навсегда хранить память об этом месте. Мне было хорошо вместе с родителями. Они улыбались, они не считали меня инвалидом, пусть я и не мог отблагодарить их за это. И, лёжа в больничной койке, я с радостью просматривал фотографии, сделанные в уютном семейном кругу. Возвращаясь вечером обратно в свою комнату после очередных процедур, я был удивлен, увидев свет в ней. Кто-то был там. Я покатился скорее, чтобы узнать, кто заглянул ко мне. Внутри оказалась Каролина. Она зажигала свечи на полу, сидя ко мне спиной. Я любовался красотой спадающих волнами волос, которые так редко были свободными. Её худые плечи чуть вздрагивали от движений, тонкими пальчиками она держала горящую спичку. -Ой, я не успела,-воскликнула она, наконец-то заметив мое присутствие. Каролина вскочила с пола, убирая пряди волос, которые попали ей на лицо. -Сегодня 145-й день со дня празднования всемирного праздника шоколадных пончиков,-ответила она. Я улыбнулся. Все-таки, повод был. Каролина скоренько убрала все лишние предметы, а меня подкатила к столику. Теперь я мог полностью осмотреть комнату. Удивительно, сколько сил было в этой хрупкой девушке. Она украсила мою кровать, развесила огоньки над дверью, к потолку подвесила гелевые шарики, а полки украсила горящими свечами, которые сияли не только в одном месте, но и в каждом уголку, наполняя окружающее сказкой. На столе красовался шоколадный торт, фрукты и конфеты, конечно же, шоколадные пончики, а в бокалах шипела кока-кола. -Фотография сегодняшнего вечера,-подскочила ко мне Каролина. Не успел я принять нужную позу, как камера уже щелкнула. –Будет, что потом вспомнить,-достала она фотографию из мгновенного принтера. Я взглянул на нее. Два бледных скелета, обтянутых кожей улыбались по-чеширски, а глаза сияли счастьем. Я, немного смущенный внезапностью, был похож на подростка. А Каролина показалась мне ангелом-хранителем, который неизменно следует за моей спиной. Мы смеялись, Каролина пела, а я пытался промычать ей стих, когда-то заученный в младшей школе. У меня даже слегка получилось, но Каролина не могла удержаться от хохота глядя на то, как я это демонстрировал. Она украдкой от меня пила таблетки, которые неизменно носила с собой вот уже последние десять лет. Мы слушали музыку, и нам вдвоем было комфортно. Удивительно было ощущать кусочки шоколада в своих волосах, и невероятно волнующе было смотреть на то, как Каролина вытирала салфеткой крем с моего лба. Заходившие на шум медсестры с перепуганными глазами тут же успокаивались, видя, что нам хорошо вдвоем. Наевшись до отвала, Каролина развалилась в кресле. Я сидел рядом с ней и смотрел, как она стонет от объедания. Она винила себя в том, что съела слишком много и завтра её лицо распухнет и превратится в тыкву. Потом она немного успокоилась и повернулась ко мне. Так мы молча смотрели друг другу в глаза. Я видел, как свечи отражаются в её зрачках. Я видел себя, счастливого и умиротворенного. -Прими мое сердце,-сказал я ей и работающей рукой коснулся её скул. -Я люблю тебя,-прошептала она мне в ответ. Затем я почувствовал, как мою ладонь обожгло что-то влажное. Каролина плакала от счастья. Она любила меня, как и прежде. Она была сильной ради меня, не смея думать о своей болезни. Услышав три слова, четкие, как и раньше, она вновь ощутила себя той самой скромной Каролиной, той самой девушкой, которую я впервые увидел в нашем классе. Она была моей девушкой. Вновь. А затем она меня поцеловала. Она нуждалась о мне больше, чем я в ней. Она передала мне все свое волнение, боль и переживание, а я ее успокоил. Я рассказал ей своим поцелуем, как много она значит для меня. И это ощущение потребности друг в друге было чудесным. Каролина так и уснула на моей груди, а я легонько обнимал ее плечи, чувствуя ритм больного сердца. Посреди ночи я проснулся с сильной болью в голове. Она нарастала, будто сжимала мой череп в тиски. Я не мог выкрикнуть ни звука, что-бы позвать медсестру. Я слышал лишь ускоряющийся темп сердечного аппарата. Я не мог сделать ни одного глотка воздуха. Меня ужасно трясло, а пот ручьями струился по лицу. Я задыхался, будто кто-то выкачал весь воздух из палаты. Происходящее казалось мне нереальным, будто все это происходит не со мной. Потолок опускался с каждой секундой все ниже и ниже в моем сознании, готовый вот-вот придавить меня. Я умирал. Мой мозг взорвался, а я не мог потушить бушующий пожар в собственном теле. Перед глазами вспыхивали образы моего детства, которые я давно забыл, будто мой мозг пытался заполнить эфир перед тем, как станция рухнет. Я вспомнил свою первую собаку, первый день в школе, разбитые коленки и то, как отец утешал меня. Крики на безлюдной скале, мне хотелось кричать и в кровати. Я ощущал привкус соленого моря в то время как сосуды внутри меня лопались. Катание с матерью на санках, пляж и солнце, мои картины, игра на гитаре у костра,- все проносилось за доли секунды в моих воспоминаниях. Я видел своих родителей, которые держались за руки в выходные дома. Я видел их лица, и мне от этого становилось легче. Я улыбнулся воспоминаниям о Каролине, о том дне, как я впервые услышал ее смех в школьной столовой, ее косички, ее, перепачканную шоколадным тортом и сладкий вкус её губ. Воспоминания о ней были самыми яркими. И глядя на фотографию, оставленную ею на столе, я улыбнулся, почувствовав, как слеза катится по моему мокрому лицу. Прежде, чем погасло мое сознание, улыбка Каролины провела меня по темному миру пугающих дверей. *** Этой ночью я долго не могла уснуть. Скорее всего, меня переполняла энергия от проведенного вечера с Гейлом. Нам было хорошо вдвоем. Я ворочалась с боку на бок, как дурочка, улыбаясь воспоминаю о нашем поцелуе. Я представляла, как завтра неловко нам будет смотреть друг другу в глаза, и от этого мне отчего-то становилось весело. А затем возвратилась та самая боль, о которой я так отчаянно хотела забыть последние тринадцать лет своей жизни мое сердце. Оно вышло из строя. Его пронзали сотни иголок, а я не могла в это поверить. Нет, нет, нет. Только не сейчас. Мне нельзя оставлять Гейла. Он скоро должен быть здоров, пусть и оставаясь в инвалидном кресле. Я задыхалась, как и в ту ночь, когда мне было четыре. Это чувство я никогда не смогу забыть, а теперь оно вновь ворвалось в мою жизнь. Почему я не имела права на счастье? Дрожащими пальцами я смогла нажать на кнопку экстренного вызова медсестры. А затем я провалилась в пустоту. Несколько раз мне удалось очнуться, и я чувствовала, как меня перевозят по коридору. Чувствовала, как меня переодевают для операции. А затем я вновь погрузилась в пустоту. Я видела Гейла в своем сне. Он был необычайно красив. Он улыбался, открыв для меня свои объятия. Его худоба исчезла, а сам он стоял на ногах. Я побежала к нему. Он обнял меня, а затем, будто хотел навсегда запечатлеть мой образ в своей память он прошептал: «Дальше я один. Пора возвращаться.» я не смогла ему ответить, потому что его образ растворился. -Разряд,- вот что я услышала, вернувшись в реальность. В глаза светила лампочка. Я только могла услышать биение своего сердца на аппарате. -Давление увеличивается, пульс приходит в норму,- затем меня погрузили в сон. Я ощутила чье-то присутствие и открыла глаза. Моя мать держала меня за руку, в то время как остальная семья с облегчением выдохнула. Я осмотрела себя. Моя грудь была забинтована и из нее выходили десятки проводков. Значит, случившееся было реальностью. Мое сердце действительно остановилось. Но. -Я жива? - задала я вопрос -Нашелся подходящий донор. И как раз вовремя,- услышала я в ответ. Моя семья радостно сообщила мне, что теперь я смогу жить вне больницы. Мне хотелось скорее поделиться этой новостью с Гейлом. -Гейл, как он? - о нем я беспокоилась больше, чем о себе. -С ним все хорошо. Он в порядке,- услышала я натянутый ответ. -Тебе нельзя вставать пока. Доктор запретил тебе лишние волнения и нагрузки. Отдыхай. Посещение было коротким из-за моего состояния. Хоть мне и стало легче, о внутри души нарастала необъяснимая тревога. Я поблагодарила врачей, делавших мне операцию. Я искренне была рада тому, что они спасли мою жизнь. Гейл не приходил ко мне всю неделю. Я не получила ни малейшей весточки о нем. Медсестры говорили, что ему пока запретили посещать меня, а мне нельзя было напрягаться. Мой организм принял донорское сердце, которому я каждый день шептала слова благодарности. Поправлялась я на удивление легко. К концу двух второй недели мне разрешили совершить небольшую прогулку. Конечно же, мой путь лежал в комнату Гейла. Я зашла в знакомую комнату. За время моего отсутствия ничего почти не изменилось, но что-то было не так. Возле окна я увидела фигуру матери Гейла. Заметив меня, его мама подошла ко мне и обняла меня. Она заплакала на моей груди, прижимая меня к своему сердцу. -Сыночек, сынок мой,- рыдала она. А я только сейчас заметила, что кровать пуста, а вещи Гейла собраны в коробку. Внезапная догадка подкосила мои ноги. Чтобы не упасть, я схватилась за край стула. Значит теперь сердце Гейла в буквальном смысле принадлежало мне. Похороны прошли до моего выздоровления. Я не смогла проводить Гейла в его последнее путешествие. Мне было жаль, что я не смогла увидеть любимое лицо, но понимала, что он не хотел, чтобы я видела его, застывшего с гримасой боли. Он хотел, чтобы я всегда помнила его счастливым, сильным и радостным, несмотря на его необузданный поступок в открытом море. Его мать нашла конверт в его комнате, подписанный для меня. Видимо, он написал его тогда, когда смог ненадолго побыть со своей семьей. И теперь, сидя рядом с его могилой на краю скалы, я открыла тот конверт. Внутри лежал кораблик, исписанный корявым почерком Гейла. Я представила, как он писал мне своей непослушной рукой, прерываясь на длительные паузы. Распрямив кораблик, я начала читать. «Ты знаешь, что я первый раз в жизни пишу письмо!? Представляешь, как я низко пал!? А знаешь, что многие вещи я делал первый раз именно с тобой? Например, я ел отвратительные школьные котлеты. Кстати, у меня не болели ноги, хоть в тот раз я действительно впервые катался на коньках. Ты меня разгадала. Мне жалко, что раньше я никогда не сбегал из дома, чтобы побыть рядом с тобой. И, знаешь, спасибо тебе за это. Я смог найти себя, когда ты спихнула меня с детской горки. И почему раньше я этого никогда не делал? Ну и зануда я, оказывается. Писать письмо не так уж и скучно, как я себе это представлял, но утомительно. Сейчас выглянула Луна. Давай как-нибудь посмотрим на нее вместе? Я нарушаю сейчас комендантский час и не сплю. В своем роде я бунтарь. Спасибо, что была со мной в больнице каждый день. Представляю, как скучно тебе было одной все это время. Я бы точно сошел с ума. Спасибо, что примирила моих родителей. Спасибо, что всегда была сильной. Прости, что я ничего не могу сделать для тебя. Я ничем не могу облегчить твои страдания. Но разве это письмо о болячках? Что это я, как старый дедок? В общем, как только я поправлюсь, мы обязательно заглянем в тот ресторанчик на повороте в деревню и поверь, ты не отделаешься. Я закажу самое большое мороженое и вымажу тебя им с ног до головы. Не расслабляйся. Но хуже всего мне от того, что этого всего не будет. Ты читаешь мое письмо, а значит, я не рядом с тобой. И мне очень жаль. Прости. Да, я знал о своем диагнозе с самого начала. Спасибо, что отвлекала меня от правды. Ты мне очень помогла мне забыть. Прости, что оставил тебя одну. Я люблю тебя. Живи всегда с этой мыслью. Будь счастлива. Мы еще обязательно встретимся с тобой в следующей жизни, и я сразу тебя узнаю.» Слова сливались, мне сложно было читать из-за слез. Я не могла сдерживать рыданий. Да, я всегда буду рядом с ним. Он всегда будет рядом со мною. Он стал моим сердцем. Я приняла его и теперь, сидя возле его могилы и смотря на улыбающегося Гейла на фотографии, мы вместе смотрели на море, которое его подвело, и которое он любил больше, чем что-либо. Оно было спокойным, и от переполняющего чувства любви и благодарности, мы вместе любовались открывающимся видом на горизонт.