Правоверный

S.T.A.L.K.E.R., S.T.A.L.K.E.R. (кроссовер)
Джен
NC-17
Завершён
25
автор
Размер:
17 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию
Награды от читателей:
25 Нравится 4 Отзывы 2 В сборник Скачать

Правоверный

Настройки текста

А если Всевышний так могуч и велик, то страшное мучительное наказание постигнет и погубит неверных, которые любят земную жизнь, предпочитая её жизни будущей, и отклоняют людей от пути, стремясь исказить его в их глазах, чтобы они отвернулись от него. Неверные впали в глубокое заблуждение и отошли от истины. Сура 14: 2-3

      Затхлый воздух провонял кровью. Она заливала всё: выкрашенные тёмно-зелёным стены, бежевый пол, глаза доживающих последние секунды людей. В бледном свете лампы накаливания под потолком кровь приобретала ужасающий оттенок, её чёрные сгустки падали с подвешенных тел на ненавистный советский кафель. Десятерых мужчин с обнажёнными торсами, будто свиные туши, приподняли над землёй мясными крюками. Кого-то заковали цепями и подвесили, а самых крупных и выносливых вовсе насадили на плоть. Повезло Кириллову: кожа не выдержала, порвалась под тяжестью тела, отчего он свалился с крюка. Мясник не стал продолжать — оборвал жизнь ударом ножа в сердце. Хомченко, потеряв рассудок, ещё висел.       — Как зовут, неверный?! — Двухметрового роста, широкоплечий линчеватель в бледно-сером камуфляже стоял напротив болтающейся жертвы, пытаясь заглянуть в мечущиеся от боли глаза. Некогда белый платок, закрывавший нижнюю часть его лица, полностью пропитался омерзительным алым. — Как фамилия?!       Хомченко не отвечал: не мог. Лишь выкрикивал: «Изыди! Я больше не буду!», а после заходился в бессмысленном хрипе. Мясник провёл лезвием по его сонной артерии, и кровью завоняло сильнее прежнего.       Казнь бойцов из миротворческого контингента проходила в подвале мясокомбината: унизительная смерть для солдат. «Монолит» никогда не брал пленных, предпочитая зачищать врагов на месте, но сегодняшнее исключение обернулось катастрофой. Их резали медленно, давая телам подёргаться в предсмертных судорогах. Семеро убиты, очередь неотвратимо приближалась к оставшимся. Подвешенный за запястья командир проклинал убийц с каждым новым трупом, но когда палач встал напротив него, лишь злобно ухмыльнулся. Он с достоинством встречал гибель, предвкушая отправиться за подчинёнными. Теми, чьи семьи навсегда подвёл в этой злополучной радиоактивной дыре.       — Бей! — как можно резче крикнул командир, а по шее и сведённым мышцам всё быстрее бежали капли пота.       — Мне ещё в учебке говорили, лет двадцать назад, — натужно прохрипел линчеватель, — если ранили в живот, никогда не складывай кишки обратно. Ты не знаешь, как они лежали первоначально.       Остриё ножа впилось в командира чуть ниже солнечного сплетения и прочертило широкую кривую полосу до самой бляхи на ремне. Чёрная кровь заливала штаны, вязкой дорожкой стекала на пол. Вися с распоротым животом, военный оставался жив. Убийца любовался нечеловеческими мучениями жертвы, а после запустил руку в «улыбку» на животе и вырвал клок багровых кишок. Спустя секунду небрежно отбросил в сторону, будто сорванный с дерева лист, к которому ребёнок теряет интерес.       За всем происходящим в мясокомбинате наблюдал высокий человек, укутанный в чёрный плащ. Левая кисть была спрятана под тканью перчатки; её поглаживали костлявые пальцы правой, бледные, словно в контраст. Смоляной шарф окутывал лицо, оставив лишь глаза под хладным лбом: бесчувственные, неживые. Короткие седеющие волосы порядком поредели, несмотря на то, что мужчине не было и сорока. Наблюдатель походил на утопленника или на неудачную восковую куклу. Он стоял на верхней ступени, с высоты осматривая растерзанных военнопленных; тонкие губы под шарфом сложились в подобие улыбки. Тем временем палач добрался до следующего солдата. Его широкие плечи заслонили ламповый свет. Окровавленное лезвие ножа легло на обнажённую шею: единственную, что приютила не только шнур с военными жетонами, но и маленькое серебряное распятие на дешёвой цепочке. Миниатюрного Иисуса залило обильным потом безысходного ужаса.       — Как зовут, неверный? — в который раз за вечер хрипло прозвучал вопрос.       Ответом послужили всхлипывания, среди которых время от времени различались слова:       — …Погибаю, спаси меня грешного, в мире тяжелом… где много насилия… и войн. Спаси мою душу от дьявольской силы… Хочу быть ближе к Тебе, хочу быть с Тобой… Отец мой Небесный… Не отвергни молитв заблудшего грешника…       Мясник в ярости схватил пленника за мокрый от слёз подбородок и притянул к себе.       — Ты что, молишься? Своим поганым богам в нашем доме?!       — Забыться хочу… Каюсь в грехах бывших, тяжелых! — всё громче вскрикивала жертва, оглашая каждый угол мясокомбината. — Душа моя стонет, прощения просит у Тебя, Отец мой Небесный!       — Неверная собака!       Разозлённый линчеватель крепче сжал рукоять и уже собирался отделить голову от тела, как его удержал негромкий приказ:       — Оставь его.       Подобно спускающемуся с небес Богу, человек в чёрном плаще сошёл со ступеней. Его плавные шаги скрывались под длинными полами ткани, и казалось, будто он парил над землёй. Однако каждый преодолённый полуметр отдавался звоном железных подошв о багрово-бежевый кафель.       — Наставник. — Мясник, отойдя от солдата, склонил голову.       — Он вправду молился? — Неведомый ментор заглянул в лицо пленника, чей голос моментально сорвался при его приближении. Лишь губы слабо шевелились, пытаясь озвучить вызубренные в детстве строки.       — Погибну я грешный без Тебя, — надменно прочёл немое послание человек. — Разумеется, погибнешь, но не сегодня.       — Ахриман, зачем тебе эти убожества?       — Все мы были ничтожными. — Он вновь осмотрел залитые кровью трупы, презрительно усмехнулся, перехватив взгляд ещё нетронутого разведчика, подвешенного на дальнем крюке. Тот глядел, как богомольца сняли и бросили к ногам ментора. — Освободить второго, и по отдельности в карцеры. Они посланы нам новым миром.              Денису Караулину лишь недавно исполнилось двадцать семь, и провалившаяся в Припяти операция должна была стать для него первой в череде многих. Подписывая годовой контракт с армией, он надеялся сбежать от постоянных проблем. Ведь в жизни ему не везло и, как он считал, по-крупному. Медленное увядание в повседневной рутине разрушало мысли, превращая человека в растение. Не способный удовлетворить ни стремления к карьерным вершинам, ни потребности в близости с женщинами, он обрекал себя на постепенное гниение в тех социальных слоях, где жизнь обрывалась дракой в ближайшей пивной. Когда Денис узнал о нехватке людей в зоне экологического бедствия, сомнений не оставалось. За проведённые в Чернобыле дни неплохо платили, да и осознание полезности Родине взывало к вдолбленным в детскую голову парадигмам. Таким, которые на протяжении лет складываются в фабулу рядового гражданина. Три учебных месяца в Башкировке, где когда-то готовили украинских миротворцев для Ирака, воззвали к формально полученным во время срочной службы навыкам, а после предстояла командировка в горячую точку. Взвод Караулина отправили исследовать подступы к Припяти. О том, что военный билет вёл только в один конец, в генштабе старались не думать.       Карцером служила подземная холодильная комната, пол которой впитал немало крови: как мясных туш до катастрофы на ЧАЭС, так и жертв «Монолита». Со стен и пола содрали кафель, и теперь в бетоне зияли дыры с острыми краями, о которые можно было навсегда стирать черты человеческих лиц, превращая их в телесно-багровую смесь. Воздух не циркулировал, воняло испражнениями. Не проникал сюда и свет. Караулина бросили в жернова тьмы: избитого, голодного, опустошённого. Первые часы он молился, первые сутки мыслил, первую неделю осознавал. Анабиоз души наступил позже, когда мозг перестал реагировать на приходящих раз в двенадцать часов надзирателей с баландой. Тошнотворная еда смердела хуже помоев, но Денис привык: животному всё равно, чем забивать желудок. Однако наступил черед реанимации.       Сегодня их было двое. Они вылили на валявшегося Караулина ведро холодной воды, отчего тот очнулся и в ужасе пополз к углу, будто побитая собака. Его схватили за локти и выпихнули из карцера, вели непонятными хитросплетениями коридоров и лестниц, пока не добрались до железной двери, петли которой омерзительно заскрипели под усилиями монолитовца. Толкнули в проём и быстро заперли. Жертве оставалось бояться и томиться непониманием, отчего страх только усиливался. Здесь, как и в карцере, царил холод, но кафельный пол был целый, к тому же, отдраенный. Под потолком на голом проводе висела сорокаваттная лампочка. Денис на четвереньках подполз к стене и прижался, как слепой выводок к матери. Поднял глаза… и забился в ужасе. С уст слетело: «Погибаю, спаси меня грешного…»; ладонь инстинктивно нащупала крестик на больной впалой груди. Как ни странно, распятие ему оставили.       В дальнем конце комнаты допросов, у противоположной стены, стоял человек в чёрном плаще. Жестокий лидер секты, чей авторитет внутри клана не подвергался сомнению, а слава за его пределами заставляла дрожать бригадиров других группировок. Ахримана боялись не только в Зоне, но и за её пределами, где у тёмного наставника существовали собственные сети и подпольные ячейки. Никто не знал, откуда он появился и как пришёл в «Монолит»; иные считали его призраком Зоны. Однако страх — привилегия посвящённых; для многих его существование оставалось тайной.       — Ты не веришь, — раздался голос Ахримана из-под смоляного шарфа. — Твои молитвы рождены ужасом, они бесплотны. Ты ещё не обрёл истину. Я научу тебя.       Зазвенели металлические подошвы. Теперь его и Дениса разделяли жалкие три метра.       — Не подходи! — Караулин сильнее, до синяков на спине, вжался в стену. — Изыди!       — Вытяни себя со дна. Говори на равных.       Хрипловатый голос Ахримана не был громким, однако пронзал мысли, словно рапира. Первобытный ужас уступил место инстинкту самосохранения, и тот принялся исследовать окружение в поисках выхода. Сектант приподнял к груди левую руку; бледные пальцы правой огладили скрытую за чёрной перчаткой ладонь, перешли к её тыльной стороне. Озарение пришло в секунду: та самая левая кисть не работала, точно парализована. Её пальцы свисали плетью, и в них не поступала жизнь. Можно было обколоть ладонь иглами, ударить шилом, а человек вряд ли почувствовал бы. Пристальный взгляд Караулина не остался без внимания.       — Наблюдаешь. Уже хорошо. Встань!       Денис вскочил на скрюченных худых ногах, но отойти от стены не осмелился.       — Убийца! Тебе гореть в аду!       — Неверный проклинает меня на извечные страдания? Я чище всех, кого ты любишь.       Караулин задыхался, к глазам подступали слёзы. Вновь вспомнилась ночь, когда резали сослуживцев; мясник, вырвавший из живота командира кишки.       — Да, — догадался Ахриман. — Я казнил твоих друзей. Надо будет, найду и убью твою жену. Но ты не женат, хоть что-то. Не вини меня: они несли семена лжи, врали мне, тебе и, главное, себе самим. Их кровь орошает почву будущего.       — Маньяк! Мразь!       — Оставим. Ты не обретёшь истину, пока не будешь готов, а великое начинается с малого. Я всегда даю право выбора, ибо в нём познаётся сущность человека. — Ладонь утопленника отпустила парализованную кисть, скользнула под ткань плаща и выудила нож. Широкое обоюдоострое лезвие исходило из прорезиненной рукояти; кинжал полетел под ноги Караулину. — Сейчас мы увидим, кто ты есть. Можешь убить себя и оборвать цикл ничтожного прошлого. Поверь, худшее впереди. — Ахриман ступил на полшага ближе. — Или отомсти за братьев. Второго шанса я тебе не дам.       Не отрывая глаз от Ахримана, Денис медленно наклонился и поднял нож. Толстая рукоять удобно легла в ладонь. По отполированному лезвию пробежал блик от лампы накаливания. Идеально заточенная сталь была чистой, как новый месяц в звёздном небе. Как его душа на фоне чёрной ненависти этого урода, подумалось Караулину. Он не знал, что делать, метался меж двух огней, старательно зажжённых Ахриманом. Пытки и мучения продолжатся, в этом пленник не сомневался. Остриё вдавилось в кожу на шее. Оставалось со всей силы ударить по тыльной стороне рукояти, и инерция сделает всё сама. Один удар.       — А-а-а! — вскричал Караулин, отнял кинжал от горла и потянулся к Ахриману.       Ноги подкашивались, руки тряслись, но он преодолевал злополучные два с половиной метра, желая замкнуть кровавый цикл. Денис уже понял, что его в любом случае убьют.       Наставник ждал. В последний момент он шагнул в сторону и нанёс пленнику страшную пощёчину. Красный след от бледных костлявых пальцев застыл на щеке Караулина, и слабое тело полетело к стене, распласталось, скатилось вниз — к ногам мучителя.       — Смелое решение, но пока слабовольное. Однако ты прозреваешь: истинный путь начинается с презрения к смерти.       Заскрипела дверь, на пороге показались надзиратели. Они синхронно склонили головы перед выходящим из камеры наставником.       — В карцер. Постелите войлок, накормите. — Мёртвые глаза в последний раз пробежались по понурой спине мученика. — И выдайте куртку.              Денис не понимал, что заставило тюремщиков отнестись к нему благосклоннее. Войлок страшно колол тело, но спать на нём было куда теплее, чем на полу. К тому же, теперь торс оберегала лёгкая осенняя куртка, наверняка снятая с мёртвого бродяги. Капли засохшей крови на рукаве его не пугали. В углу установили массивный подсвечник — бездонный мрак отступил. Два раза в день приносили горячее прожаренное мясо и странное питьё. В нём сочетались горечь и приторность одновременно, а на дне всегда оставался толстый слой белого осадка. Однако именно питьё согревало Караулина: кровь разгонялась по жилам, мышцы расслаблялись, мысли светлели. Однажды принесли чистый спирт, как невзначай бросил надзиратель, для вывода изотопов. Денис успел позабыть, что за стенами карцера простирались здания-надгробия, что усеивали город-кладбище. Зона не пропала; исчез лишь он, Караулин. Пленник ненавидел сектантов, но разбуженное в камере допросов стремление к мести иссякло подобно потухшему костру, от которого мерно тянулся дымок, и только.       Денис проснулся, перевернулся от стены на другой бок и застыл. У двери был поставлен стул, на котором, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку, восседал Ахриман. Обнажённая правая кисть неустанно поглаживала левую в чёрной перчатке, словно жалела безнадёжно больную сестру. Караулин вскочил; питание почти вернуло ему прежние силы. Как он мог не заметить прихода врага? Промелькнула мысль, что в последнем стакане осадка оставалось вдвое больше.       — Благодарим Тебя за то, что раскрыл слугам Твоим козни врагов наших, — тихо промолвил наставник.       — Что? Я не понимаю…       — Озари сиянием Своим души тех, кто отдал жизнь во исполнение воли Твоей. — Правая кисть оторвалась от левой. — Не смотри на меня так. Тебя не учили каждое утро молиться Богу?       — Я… — Караулин стал вспоминать, когда в последний раз обращался к Господу, и не смог. — Вы секта! Вашего Бога не существует!       — Докажи. Докажи хотя бы то, что существует твой.       Прозвучал тихий смешок, и Денис представил, как тонкие губы под неизменным шарфом складываются в подобие улыбки.       — Слава Монолиту! — с триумфом произнёс Ахриман. — Повтори.       — Никогда!.. Почему вы отобрали у меня свободу?       Он и не заметил, как обратился к врагу на «вы».       — Свободу нельзя отнять. Она здесь. — Наставник прикоснулся костлявым указательным пальцем к бледному лбу.       — Почему я ещё жив?       — Правильные вопросы — ступени на пути к истине. Там, в подвале, я увидел в тебе плевела лжи. Ты не виноват: их привили в детстве и укореняли всю жизнь. Но тогда же мне открылась другая твоя сторона: ты до последнего верен себе. Тому, что растёт в сердце. Во что веришь. Этим ты отличался от остальных.       — Всё равно не понимаю.       — Прозрению — время. Рано или поздно ты достигнешь истины.       Караулин устало опустился на войлок, прижался спиной к стене. Куда-то подевались страх и агрессия. Он посмотрел на Ахримана, спокойно наблюдавшего за ним, и не мог воззвать к жажде мести. Напротив, укутанная в плащ фигура наставника будто отдаляла, сильнее вдавливала в стену и вместе с тем притягивала взор. Если кому и подвластны мысли Дениса, то только наставнику.       — Вы тиран, — проблеял Караулин, — фанатичный и жестокий.       — Истинная жестокость заключается в равнодушии. Мне небезразличен мир, я стремлюсь его улучшить.       — Убивая людей? Запудривая чужие головы враньём? Почему вы не стремитесь изменять мир правдой?!       Ахриман чуть склонил голову набок, внимательно изучая собеседника.       — Я познал коварство лжи. Поверь: мало правду принять, её надо пережить. Ты идёшь на поводу у ложных идолов и ничего не видишь.       Неожиданно наставник выставил левую руку и снял с обвисших пальцев перчатку. Даже в бледном отсвете огня были видны глубокие рубцы на белой коже. Ахриман повернул ладонь к Караулину и закатал рукав. Вдоль кисти к локтю шёл огромный уродливый шрам. После таких ран обычно не живут.       — Это сделали со мной те, кому я верил. Отдала в руки врагов та, которую любил. — Ровный голос сектанта не выражал эмоций; от стен карцера веяло холодом, от наставника — ледяным ужасом небытия. — Меня убили в ту ночь, оставили истекать кровью, будто самоубийцу. Тело выжило, но чтобы сохранить рассудок, я сгубил душу.       — Что вы с ними сделали? — дрожащим голосом спросил Денис, предчувствуя ответ. — С ней.       — Убил. Даже её. Истины с женских губ не сыщешь. Тебе ли этого не знать?       — Отстаньте! — вспылил пленник, даже не заметив, как повысил тон. — Вам ничего неизвестно!       — Одно я знаю: ты предан миром! Предан семьёй, близкими и начальством! Они за границей, живут и празднуют, а ты в моей тюрьме ждёшь скорой смерти!       — Чего вы хотите?!       — Прозрения! Ты не нужен никому, кроме меня; перестань цепляться за отголоски прошлого.       — Как?! — Денис упёрся головой в колени и схватился за всклокоченные грязные волосы, порядком разросшиеся.       — Убей себя сам. Освободи рассудок, и истина придёт.       Ахриман поднялся со стула, с трудом натянул перчатку на не слушающиеся пальцы. Дверь карцера открыли, в проёме показались надзиратели.       — Накормить, и на выход.       Как и в тот раз, после допроса, ментор напоследок обернулся. Взгляды Ахримана и Дениса сошлись во взаимном понимании, пусть пока и не осознаваемым пленником.       — Зачем нужно убивать себя? — чуть не прошептал Караулин.       — Затем, чтобы переродиться.              Заключённому скормили просроченные галеты наподобие тех, что выдавали перед операцией в Припяти. Из карцера его вытолкнули в холодный склизкий коридор; у двери морозильной камеры ждал Ахриман. Правая рука указала вперёд, призывая пленника в путь.       — Кто ты?       — Ден…       — Забудь, — прервал наставник. — Ты фидаин[1] клана «Монолит», клинок благочестия против неверности. Мост между миром порока и миром истины.       — А если я не захочу быть вашим мостом? — осторожно спросил Караулин.       — Тогда ты сгинешь, а твоя кровь оросит почву будущего.       «Как кровь твоих сослуживцев», — додумал пленник. Несмотря на чудовищность той казни, которую он чудом избежал, Денис смирился с гибелью военных и, более того, стал равнодушен. Жуткие образы больше не беспокоили его, а близость главного врага не будоражила мысли о возмездии. Он не заметил, как убитые сослуживцы стали для него ничем, будто потерялись в закоулках и хитросплетениях коридоров, по которым они сейчас шли. Эти до боли знакомые повороты и пролёты лестниц, ещё исправные и перегоревшие лампы под потолком каждые десять метров вызывали больше страха. От них веяло ужасом. Позже Караулин понял, в чём причина: когда-то этими же путями его, униженного и опозоренного, вели на допрос к наставнику.       Солдат в бледно-сером камуфляже «Монолита» с натянутой на голову маской-балаклавой отворил тяжёлую, всё так же противно скрипящую дверь. Пленника втолкнули в камеру, следом вошёл Ахриман. Раньше она была абсолютно пуста, только тусклая лампа накаливания свисала с голого провода. Теперь же посередине помещения установили массивное деревянное кресло с подлокотниками. К ним цепями приковали чьи-то исхудалые руки, из-за спинки выглядывал стянутый пожелтевшей кожей череп. Кем бы ни был тот заключённый, ему пришлось намного хуже, чем Денису. Караулин стоял рядом с наставником и не решался сделать шаг к обречённому.       — Знаешь, чем опасны тени прошлого? К ним тянет вернуться. — Правая кисть Ахримана скользнула под складки широкого плаща и выудила знакомый кинжал с обоюдоострым лезвием. — И потому их надо отсекать. Самостоятельно.       Сектант вложил нож в дрожащую руку Караулина и чуть подтолкнул в спину. Денис знал, чего от него ожидали. Медленными осторожными шагами он двинулся к креслу, пытаясь пересилить дрожь в коленях. Исхудалый человек был обнажён по пояс, армейские штаны заляпаны кровью и истёрты. Мышцы обвисли, превратив некогда коренастую атлетическую фигуру в подобие пугала. Но самым страшным было лицо. Весь ужас состоял в том, что приговорённого Караулин узнал. Это был второй из выживших разведчиков. Помилованный наставником, чтобы стать элементом перевоспитания подопечного. Личная тень прошлого Дениса Караулина, и её приказали отсечь.       — Дэн? — ослабевшим голосом спросил арестант. — Караул, ты? Что происходит? Они меня пытали!       Денис посмотрел на Ахримана. Тот, заложив обе руки за спину, с интересом наблюдал за встречей двух сослуживцев. Его короткий кивок напомнил, что от Караулина всё ещё ждали результата.       — Освободи, братишка! Ты не представляешь, к кому мы попали!       Он ничего не мог ответить, лишь в непонимании стоял напротив боевого товарища. Прорезиненная рукоять холодила кожу, а по лезвию пробежал отсвет лампы с потолка.       — Ты ел их мясо, Дэн? Не ешь, слышишь?! Знаешь, чьё оно? Почему мы там висели?! А?! Смекаешь?!       — Достаточно, фидаин! — грозно бросил Ахриман. — Закончи работу.       — Я… я не могу! — Горе-палач на полусогнутых ногах бросился к сектанту. — Не могу, наставник!       Внезапно Ахриман выбросил вперёд правую руку; левая плетью повисла вдоль тела. Громыхнул зажатый в ладони пистолет. Сражённый в живот Караулин повалился на холодный отдраенный кафель. Слёзы, пена изо рта и стоны отчаяния оскверняли наведенную в помещении чистоту. Денис взглянул на живот и пальцы, зажимавшие рану. Крови не было, а боль медленно утихала. Пистолет был травматическим.        — Ты не готов. Бросить в карцеры!       Пленника схватили за локти и поволокли знакомыми коридорами. В истерии, хныча и выкрикивая неразборчивые фразы, Караулин забылся и вскоре потерял сознание.              Он держался сутки, но организм потребовал своё. Денис дрожащими пальцами поднял с холодного пола кусок мяса и положил в рот. Оно было старое, невкусное, но зубы жадно перемалывали иссушенную мякоть; та комками поползла в пустой желудок. Он грыз мясо и плакал, а когда от еды ничего не осталось, надзиратели распахнули дверь. Ахриман, наставник в чёрном плаще, свысока смотрел на униженного пленника.       — Я… я трус! — в слезах сознался Караулин. — Я должен убить вас, а вместо этого ем своих друзей! Я ничтожество! Если не вас, то я должен убить себя!       — Ты уже это сделал. До сих пор веришь идолам? Я дам тебе ещё один шанс. Сегодня ты осознаешь прелесть свободы во всём её великолепии.       Ахриман ушёл. Надзиратели заставили Дениса проглотить банку просроченной тушёнки и запить водой с белым осадком. Как давно он не притрагивался к питью! Физическая боль и душевное отчаяние ослабили путы, и Караулин вновь почувствовал себя свободным. Ему выдали бледно-серый городской камуфляж, приказали надеть. Форма была вся в пулевых отверстиях и следах крови. Пленника вновь конвоировали, только на этот раз лестницы выводили наверх. И вскоре в пустые оконные проёмы забил солнечный утренний свет. Впервые с вечера казни его вывели на поверхность. Караулин прикрыл глаза из-за сильного потока лучей, от которых успел отвыкнуть в подземелье, но душа его ликовала.       У выхода из огромного комплекса мясокомбината стоял десяток вооружённых солдат в таком же бледно-сером камуфляже, только целом. У всех автоматы Калашникова, лишь невысокий дед с седой львиной гривой держал в руках СВД. Ахриман переговаривался с мощного телосложения мужчиной, заросшим длинной чёрной щетиной.       — Казбек — твой командир, — бросил наставник, указав здоровой рукой на богатыря. — Оружия тебе не выдадут. Будешь наблюдать.       Отряд быстрым шагом двинулся по улицам города-призрака, и Денис на ослабевших исхудалых ногах еле поспевал за бойцами. Проржавевшие остовы автомобилей, выжженные солнцем стены и треск аномалий провожали отряд. На Караулина не обращали внимания; только старик-снайпер время от времени останавливался, чтобы дождаться новобранца.       — Зови Аввакумом, — доброжелательно ответил тот, когда пленник спросил, как к нему обращаться.       — Вы не фанатик, — пискляво заметил Денис.       — А должен быть? Здесь давно не осталось зомбированных. Мы добровольно приняли веру. «Монолит» — единственная группировка, сдержавшая все обещания. Посмотри на Зону и увидишь: те, кто рвал глотки, клянясь её защищать или уничтожить, прогнили. «Долг» занимается рэкетом, «Свобода» — наркотрафиком, военные — всем сразу. Только мы стоим на страже принципов. И за это нас ненавидят.       Проходя мимо проезжей части, Караулин засмотрелся на отряд, сновавший между остовами застывших на дороге машин. Пятеро вооружённых пистолетами-пулемётами бойцов методично обыскивали корпуса, выпуская одиночные выстрелы по водительским местам. Однако для Дениса шоу было недолгим: Казбек, назвав новобранца джалябом[2] и дав мощную затрещину, вернул его в реальность.       Они вышли за черту города и заняли блокпост, сменив дозорную группу. Отсюда вдаль простиралась прямая дорога, и единственным препятствием к свободе были мелкие трещины на асфальте. Казалось бы, любой сектант, улучив момент, мог сбежать отсюда, стоило дождаться смены караула, но до Дениса дошло понимание: все они оставались здесь добровольно. Им нечего было терять и давно уже — приобретать. Монолит, единое божество Припяти и окрестностей, сгрудил души праведников вокруг себя, и их долгом стало прославление его имени. Для них этот локальный бог обратился в истинного.       — Держи! — Аввакум протянул Караулину кубик рафинада.       Сахар медленно растворялся под языком; его сладость ударила в кровь так, что Денис на миг зажмурился от забытого удовольствия. Лишь потеряв всё, начинаешь ценить мелкие радости.       — Неважно, существует ли Монолит, — с задором подмигнул пленнику дед. — Они исповедуют разрушение, мы — самозащиту. Припять — такая же территория, как хутора у Военных складов и завод «Росток». Группировки строят там криминальные мирки с пошлинами и чёрным рынком. Князькам обидно, что наша земля не даёт им ни копейки. Мы не просим вливать капитал. Дайте только возможность работать над своим раем! Не вмешивайтесь!       Подобно искусному оратору, Аввакум театрально развёл в стороны раскрытые ладони.       — Тишина на посту! — прервал идеолога командир Казбек.       Бойцы стояли на позициях, и тягостное молчание витало среди огрубевших дозорных. Аввакум уселся за мешками с песком, пристроив цевьё винтовки на баррикаду, и зажевал кусок сахара. Караулину дали бинокль. Дорога упиралась в поворот, у которого тянулась ввысь цепь холмов. Они были невысокие, но и этого хватило бы противнику, чтобы приблизиться к городу незамеченным.       — Почему вы пришли сюда? — шёпотом спросил Денис.       Дед молчал, лишь с чавканьем пережёвывал остатки сахара. После всё же ответил:       — Понимаешь… как философа, я ведь преподавал, интересовало: что делать? Живём, потребляем и гадим, оставаясь равнодушными не то, что к миру, — к себе! Существуем, а зачем… Мне шестьдесят. Вот на кой я живу? Сорока хватило, чтобы осмыслить всю окружающую катавасию и разочароваться. Наверное, похой я философ — не могу созерцать, лёжа на диване. А Ахриман… Он строит новый мир и даёт людям веру. Призывает искать истину в добрых помыслах.       — Вы не хотите войны, — неожиданно прошептал он, пристально всматриваясь в оптику. — Вы защищаетесь, но никогда не нападаете первыми.       — В отличие от них — да, — ответил снайпер.       — Тогда я расскажу им. Они должны понять.       — Что? Парень, ты куда?       Одновременно с тем, как рванул по дороге Караулин, прогремел басистый рык Казбека:       — Контакт!       Аввакум наблюдал в прицел винтовки, как в пятистах метрах от блокпоста, в прямой для дозорных зоне видимости, выныривали из-за ненавистного поворота бойцы миротворческого контингента. Они приближались, и зажатые в руках автоматы с гранатомётами не предвещали мира. Снайпер пытался выбрать удобную цель, но все усилия оказывались напрасными: мешали Караулин и ринувшийся за ним командир.       — Не стреляйте! — кричал Денис, сбивая дыхание. — Я свой! Мы вам не враги!       — Стой, идиот!       — Мы не враги! Я свой! Свой!       Бойцы в камуфлированной форме замерли, будто ждали посланца из вражеского лагеря. Караулин воодушевился и побежал быстрее. Впереди стояли друзья, ведь он сам когда-то был миротворцем. Они, простые солдаты, обязательно поймут его! Иначе не могло быть. Эту бессмысленную войну нужно прекратить, и Денис приложит для того все усилия. И когда Караулин оказался в центре дороги, став ростовой мишенью, застрекотала первая очередь. Свинцовые капли просвистели над головами Дениса и повалившего его на землю Казбека. В ту секунду они не знали, что очередь нашла цель в одном из защитников Припяти.       — Идиот! Джаляб! Двигай к обочине!       Послышались выстрелы с блокпоста. Сектанты и армейцы обменивались короткими очередями, а между ними, зарывшись лицами в раскрошенный асфальт, ползли Караулин и Казбек. Иллюзии рассеялись. Они не могли понять самопровозглашённого гонца, да и не желали. Для ограниченных солдафонов из миротворческого контингента всё давно решили люди в генштабе. Выполняй работу — получай гонорар. О каком мире с ними можно говорить? Им не нужна истина, подумалось Караулину. Только война, чужая кровь и повсеместное горе. Пули били по мешкам с песком, асфальту, человеческим телам, а после в ход пошли реактивные выстрелы. Первые две ракеты из РПГ полетели в сторону блокпоста.       — Ты идиот, мунафик[3]! — сквозь грохот войны кричал командир. — Ахриман всех нас за тебя перережет!       — Что?! Что вы говорите?!       — Сделай, что от тебя потребуют! Иначе просто так сдохнем!       Следующий выстрел рванул на дороге. Денис успел скатиться в вязкую глину на обочине, и осколки его почти не задели. Но взрывная волна оттолкнула парня на несколько метров, кожу обдало страшным жаром. Тело укатилось в колючий пожухлый кустарник, и сознание вновь померкло в глазах Караулина.              Его разбудили крики. Словно грешники отдавали долг сатане в уплату растраченной жизни. Боль скручивала мышцы и сжигала кожу. Пришедший за ней свет вдавил глазные яблоки вглубь черепа. Но куда больнее звенели в воспоминаниях голоса. Караулин понял, что дежурство для защитников блокпоста стало роковым. В нос бил запах спирта и крови, а ещё неведомо как, за гранью обоняния, воняло смертью. Раненый привстал с койки, осмотрел руки: изодранные, но целые. На голову наложили повязку, бинтами привязали кусок старой ваты под левым глазом. Денис подался вперёд, к полиэтиленовой занавеси, отделявшей его два квадратных метра. Шаги незамедлительно отдались острой болью в колене. Противно, но Караулина это не остановило. Он осторожно приблизился к плёнке и отодвинул её, боясь чужого взора, будто чувствовал на себе чьё-то внимание. Ахриман стоял у самой занавеси; Караулина от неожиданности чуть не отшатнуло.       — Вот к чему ты нас привёл, неверный.       Фигура в чёрном плаще сделала шаг в сторону, и Денис увидел десяток коек, стоящих друг напротив друга вдоль стен узкого коридора. У некоторых из них возились мужчины в окровавленных фартуках, другие же накрыли целлофаном и оставили.       — Нет… — Караулин задыхался, к горлу подступила тошнота. — Я… я… Нет!       — Идём! — приказал Ахриман.       Тела на первых трёх койках покоились под целлофаном, на котором сгустки крови вращались в разводах, будто круги на воде. Наставник приподнял одну из плёнок. Под ней лежал пожилой мужчина с величественной гривой и напрочь отсутствующим лбом. Остатки мозга засохли на седых волосах, туда же вытек глаз. Месиво отдавало смрадом скорого разложения. Караулин не выдержал, и утренние консервы противной слизью вырвались из глотки на старый советский кафель. Такой же, как в подвалах мясокомбината. Ахриман брезгливо осмотрел корчащегося на полу парня и зашагал к следующим койкам. Каждый преодолённый полуметр отдавался звоном стали, подчёркивая чей-то звериный вой. Денис не хотел идти за ним, но кому, как не повинному в этой страшной катастрофе, быть зрителем на параде агонии. Он не мог отойти от увиденного: за короткие час-полтора Аввакум умудрился стать ему другом в лагере чудовищ. Однако через мгновение Караулин понял, что худшее ждало впереди. На его глазах сектант в фартуке плотницкой пилой вёл по человеческой ноге чуть ниже колена. Голень отсутствовала, на её месте торчала кость в ошмётках мяса. Привязанный цепями Казбек сжимал в зубах кусок деревянной ветки, в его безумные глаза невозможно было смотреть. Ахриман склонился над полевым командиром, неестественно спокойным взглядом осмотрел плоды операции.       — Бесполезно. Покойся с миром, брат. Слава Монолиту.       Садистский врач понял всё правильно. Оставив пилу торчать прямо из ноги, он взял с хирургического стола огромный нож и, обхватив его лезвием вниз, вонзил пациенту в грудь.        — И ради чего? — обратился наставник к Денису. — Можешь помолиться на упокой его души. Так почему не молишься?       Караулин не мог ответить, он и не слышал вопросов. События последних недель стремительно сменяли друг друга в сознании, тасовались колодой новой парадигмы. Всё окончательно вставало на места. Неожиданно он поднял голову, сорвал с лица глупую повязку и ясным взглядом сошёлся с неживым взором Ахримана.       — Научите меня ненавидеть, — ровно прозвучала просьба.       — Жизнь не научила, а я научу?       — Дайте мне истину.       — Нельзя её взять! Ты должен дойти до неё! Всё это время я пытался подвести тебя к этому, но ты упорно цеплялся за ложь. И что теперь? Чего ты хочешь?       — Построить новый мир под знамёнами Монолита: без лжи и войн, — чеканно ответил уверовавший.       — Его не достичь без победы над неверностью старого. Истинная победа невозможна без смерти врага, истинное свершение — без личных жертв. На что ты готов?       — На смерть, — снова отрезал он.       Ахриман чуть склонил голову в изучающем взгляде. Сощуренные глаза утопленника разрезали сознание новообращённого, забрались в самые тёмные закоулки правоверной души.       — У тебя будет только одна возможность убедить меня. Не подведи свою веру.              Противно заскрипели дверные петли. Камера допросов в третий раз встречала Караулина, застав его другим, преобразившимся. Впервые его, униженного до омерзения, швырнули на холодный отдраенный кафель. Во второй день Дениса слегка подтолкнули, направили. Сегодня он, ведомый взращённой в плену верой, вошёл сам.       Ахриман оказался здесь первым: в правой руке он держал два одинаковых кинжала с обоюдоострыми клинками и прорезиненными рукоятями. Свет сорокаваттной лампы скользил по лезвиям, будто напоминал о скоротечности человеческой жизни. Караулин твёрдым решительным шагом подошёл к наставнику и получил нож.       — Ты помнишь, что должен сделать правоверный, чтобы обрести истину? — пронзающим мысли голосом спросил Ахриман.       — Убить себя, реинкарнироваться, — прозвучал уверенный ответ.       — Верно. — Сквозь смоляной шарф пробился тихий смешок. — Убить себя в своём прошлом. Отсечь его тени.       Дверной проём заслонила понурая фигура. Пожелтевшая кожа, скрюченные под потёртыми штанами ноги, но безумные от белого осадка глаза. Второй разведчик, чьё имя было забыто Денисом в пору мыслительного коматоза и страшных потрясений. Всё это время тень прошлого ждала расплаты. В отличие от Караулина, он не успел прийти в форму, но зато накачал себя стимуляторами. Опасный противник, полностью презревший любую осторожность. Разведчик вальяжно прошёлся по комнате и принял кинжал. От правоверного его разделял лишь Ахриман.       — Вы оба присягнули на верность Монолиту, ведущему нас к процветанию. Мы строим новый мир, но прикоснуться к его сотворению может только чистый душой человек. Вы запятнали себя ложью в прошлом и не имеете права говорить об истине сейчас. Докажите, что я не ошибся в выборе фидаинов. Слава Монолиту!       С этими словами Ахриман подошёл к двери, принял что-то от надзирателей и заложил руки за спину. Скрипучая железная дверь вернулась на место. Оба бойца стояли друг напротив друга, сжимая кинжалы, выжидая момент. Ничто их не объединяло и никакие братские узы ни к чему не обязывали. Каждый из них олицетворял для другого эпоху зла, лжи и позора. Но правоверный, претерпевший лишения и потери, не мог признать в бывшем товарище достойного врага: предателя, изменившего взгляды под голодом и парой ударов. Неверного. Мунафика.       Противник сделал выпад, но Денис ловко ушёл в сторону и прочертил лезвием дугу. Клинок распорол неверному плечо, отчего тот отступил к стене. Караулин подался вперёд, схватил за запястье вооруженную руку противника и сам выставил нож, стремясь вонзить его в грудь. Враг закрылся свободной рукой, но сказывалось полученное ранение. Кинжал медленно, под натужными усилиями бойца, приближался к телу и уже впился в кожу на несколько миллиметров. Стремительная атака воодушевила правоверного и сломила лицемера. Первого вела сила истины; второго она уничтожала.       — Оставь его, — вмешался Ахриман. — Прекратить бой.       Предатель моментально отпрянул в сторону, с благодарностью смотря на фигуру в чёрном. Кровь каплями текла с груди на живот, а задетое плечо чуть не залило всю руку. Он был зол, и пережитый позор мог стать подспудной силой для рокового реванша, но правоверный не боялся. Впервые он почувствовал себя частью великого и всесильного могущества, за которое можно убивать и погибнуть. Священный газават стирает жизни недостойных и возвышает праведников.       — Вы доказали, что можете презреть прошлое во имя лучшего будущего. — Ахриман двумя большими шагами, будто пропарив над полом, приблизился к испытуемым. — Но готовы ли вы пожертвовать будущим ради наставника?       Неожиданно он отпустил заложенные за спину руки. Безжизненная левая повисла вдоль тела, но правая взметнулась вперёд, выставив на обозрение зажатую гранату без чеки. Пальцы выпрямились, и жестяная смерть упала на кафель. Из закрытой комнаты нельзя было сбежать. Четыре секунды, а после конец. Наставник спокойно стоял на месте, а неверный в ужасе бросился к двери. Для разведчика же всё было ясно: если он и мог искупить грехи прошлого, то только мученической смертью. Не задумавшись ни на секунду, он навалился на гранату, закрыл её животом. Тело болело от падения, металл противно впился в плоть сквозь тонкую камуфляжную форму, но все эти чувства ушли в никуда. Приближалась скорая гибель, и лишь одно не вписывалось в её картину: режущий слух скрип дверных петель.       Прошло пять секунд, а за ними столько же, но взрыва не последовало. Сквозь вязкую пустоту мыслей пробивались всхлипывания и шум возни. Караулин открыл глаза, ощупал гранату под животом и только теперь всё понял. Мудрый наставник вновь испытал учеников, и правоверный сдал рубежный экзамен. Надзиратели не били и не толкали его, но подали руку и помогли встать как равному. Ахриман стоял рядом, внимательно смотрел ему в глаза, и тонкие бледные губы под смоляным шарфом сложились в подобие улыбки. На этот раз не садистской — почтительной.       — Добро пожаловать в семью. — Наставник протянул брошенный Денисом нож. — Осталась последняя веха.       Он знал, чего от него ждали. Мунафика поставили на колени и, схватив за подбородок, запрокинули голову. Тот пытался что-то прокричать, но лишь жалобно выл сквозь зажатые зубы. Денис стоял напротив него, и умоляющий взгляд сослуживца стал ему омерзителен. Неверный предал наставника, а потому не заслуживал жизни. Караулин склонился к обречённому, последний раз заглянул в ненавистные глаза. Что-то злое читалось в этом: пленник завыл во весь голос, участилось дыхание, расширились зрачки.       — Слава Монолиту! — чеканно выкрикнул Денис.       Лезвие кинжала легло на обнажённую шею неверного. Палач резким коротким движением провёл рукой в сторону, и через раскрытую рану на сонной артерии заструился бурый поток крови.       Ахриман увлёк обращённого к выходу. Они не видели, как алая лужа разрасталась под телом неверного. Лестницы мясокомбината вели их наверх, к солнечному свету.       — Кто ты? — спросил наставник, поглаживая костлявыми пальцами парализованную левую руку.       — Фидаин клана «Монолит», — прозвучал ответ. — Клинок благочестия против неверности.       Они пересекли последний лестничный пролёт и вышли на поверхность. Солнце струилось сквозь оконные проёмы и слепило глаза, но не его свет озарял путь правоверного. Отныне Монолит управлял его поступками.       — Ты выбран не просто так, — продолжил Ахриман. — Мы стремимся построить новый мир, где правят истина и преданность. Стремимся избавить людей предательств и корысти. Но враги хотят видеть наш мир в огне. Их алчность не знает границ, а кровожадность растёт с каждым нашим мучеником. Они не преданы лжи. Они ей покровительствуют. Ты пришёл от военных, должен знать их полководца. Они грезят стабилизационной операцией в Зоне. Уничтожат всех, и в первую очередь адептов Монолита.       Лучи солнца скользили по пустынным дворам Припяти, нагло дразнили фидаина и огибали чёрную фигуру наставника.       — Что мне предстоит? — с готовностью на всё спросил правоверный.       — Тебя обучат, сделают лучшим из нас, а после ты отсечёшь тень, что мешает гореть нашему свету. Когда-то ты искал смысл жизни в вере, но она отвернулась от тебя. Приблизился к людям — предали любимые. Пошёл служить и был забыт начальством. Обрушь их устои.       — За Монолит, — уверенно прозвучал ответ. — Слава!       Они медленно двинулись по пыльному раскрошенному асфальту, но вдруг фидаин остановился, вызвав удивление самого Ахримана. Его пальцы поползли к шее и сдёрнули цепь с серебряным распятием. Цепочка полетела под ноги и затерялась в дорожных трещинах. Свершился последний акт посвящения. С этой секунды человека по имени Денис Караулин больше не существовало. Его навсегда отрёк правоверный. ***       Этот двор давно окрестили тихим. Заросшие бурьяном огороды перед старыми окнами хрущёвки, гниющие под дождём кривые скамьи и памятник ушедшей эпохе — стоящий на шлакоблоках запорожец, под толстым слоем ржавчины которого невозможно угадать цвет — вот в каком виде пребывал одинокий проулок, упиравшийся в череду брошенных гаражей. Пусть в аварийном доме кто-то и жил, их никогда не видели, а со двора не доносилось ни звука, даже лая бродячих собак. Тихий двор стал злой шуткой над близлежащими домами; сюда не забредали бездомные и наркоманы, не собирались братки и не толкали разносортный хлам всевозможные торгашки. Здесь ничего никогда не происходило. Сам воздух казался тягучим, будто вязким цемент, а время словно застряло в паутине.       Ад, пламенем для которого служил вечный покой, не любил гостей, и потому утренний туман встал стеной против чёрной десятилетней «Хонды». Но, несмотря на все препятствия тихого двора, седану удалось плавно въехать в проулок и остановиться напротив дальнего подъезда. Фары водитель заблаговременно отключил. Спортивного телосложения, с тёмными волосами и гладковыбритым лицом, он носил чёрную осеннюю куртку, из-под которой выглядывала кобура с Форт-17, а в кармане лежало удостоверение сотрудника СБУ. Рядом, на пассажирском сиденье, устроился другой мужчина: настолько высокий, что чуть сгибал шею, чтобы не задеть бритой головой потолок. В отличие от водителя, гражданской одежде он предпочёл родной камуфляж «Альфы», а вместо пистолета зажимал между коленями укороченный автомат Калашникова.       Тяжёлая атмосфера тихого двора не скрасила хмурого настроя новоприбывших, и полный сомнений боец из спецназа наконец выдавил:       — Вы уверены, товарищ капитан?       Водитель кивнул, а после решил добавить:       — Уверен, Виталя. Как никогда, уверен.       Капитан Неверов понимал, что их несогласованная с начальством акция грозила проблемами и нарушала все инструкции, но не было времени. Стоило здесь появиться штурмовому отряду, и крысы не станут ждать ареста — откроют огонь по всем, в том числе эвакуируемым гражданским. Оставалось брать их самостоятельно.       — Товарищ капитан, — снова обратился Виталя, натягивая на бритый череп балаклаву. — Вы в Бога верите?       — Я в людей перестал верить, а ты о религии спрашиваешь.       Спецназовец потянул с заднего сиденья спортивную сумку с торчащей из неё монтировкой. Накинул на левое плечо, на правое забросил ремень автомата.       Они покинули машину и медленно двинулись к обветшалой двери подъезда. Все окна дома чёрными дырами затягивали свет, и только из одного, на третьем этаже, он слабо пробивался сорока ваттами лампы накаливания. Шторы были задёрнуты, и Неверов надеялся, что «клиенты» их не просекли. Не было сортирной вони, присущей подъездам в неблагополучных районах; здесь царил особенный запах ветхости и застоя. Лампы разбиты или, что больше похоже на правду, давно перегорели. Виталя достал карманный фонарик; подниматься пришлось при бледном диодном свете. В мыслях всплыли картинки из прошлого: подземелья брошенных заводов, ночные улицы мёртвых посёлков и враг — тот самый. Когда-то Неверов воевал с ним на чужой территории, злой и непримиримой, а теперь изверги появились в его родном городе. Совсем оборзели.       Спецназовец примостился к стене рядом с железной дверью, осторожно снял с плеча сумку и поставил у ног. Как можно тише потянул за ручку — не поддалась. Тем временем Неверов вытащил из сумки монтировку, грибовидную гранату «Заря» и шнур, скрученный вокруг пиропатрона. Перевесив автомат за спину, Виталя принял монтировку, тихо обошёл дверь и вставил концы инструмента в щель у замка. Дождавшись кивка командира, он потянул на себя рукоять и отогнул металл, освободив место для взрывчатки. Синхронно тому, как боец переместился к лестнице и вернул в руки автомат, Неверов установил патрон в открытую монтировкой щель и под прикрытием напарника устремился вниз, зажимая пульт на другом конце размотанного провода. Действия налётчиков хоть и подняли шум, но не успели привлечь внимания — на всё ушло несколько секунд. Неверов вжал кнопку, подав искру пиропатрону. Одномоментный хлопок разорвал металл, оставив на месте замка вывернутые части механизма. Где-то наверху защёлкали дверные задвижки и заскрипели петли: оказалось, люди здесь всё-таки жили.       — Назад! — крикнул Виталя, а сам ринулся к квартире, придерживая у бока автомат.       Спецназовец потянул дверь, и когда Неверов забросил в щель взведённую «Зарю», мгновенно навалился на неё, оставив цели один на один со светошумовой гранатой. Прогремевший хлопок ударил по ушам не слабее пиропатрона, но куда сильнее досталось людям по другую сторону проёма. Виталя распахнул злосчастную дверь и наугад полоснул очередью. В коридоре еле развеивался густой дым, пахло прожженным пластиком. Через несколько секунд детали комнаты наконец обрели очертания, и бойцы рванули вовнутрь. Разбуженные жители с воплями выбегали из подъезда.       В двух метрах от налётчиков по полу распластало бритого парня с зажатым в руке пистолетом. Оглушённый и ослеплённый, он пытался отползти в комнату, но локти предательски подкашивались. Неверов направил на него дуло «Форта» и выстрелил в спину. Парня бросило подбородком о пол, дыра меж лопаток налилась красным. Виталя, держа у плеча приклад «Ксюхи», устремился в комнату, а Неверов свернул в ответвление, упиравшееся в ванную. Стоило ему подойти к ней, как чьи-то могучие руки перехватили пистолет и затащили капитана вовнутрь, попутно вырвав оружие. Враг оттолкнул его к стене, капитан ударился затылком о зеркало. Режущая боль заполонила разум, но отточенные рефлексы позволили заблокировать удар по правому боку. Неверов резким выпадом ноги вдавил колено противника, тут же прямым ударом разбил ему нос и со всей силы пнул в живот, оттолкнув цель к ванне. Ноги мужчины подкосились и повалили его на глубь пожелтевшей эмали, вмиг окрасившейся кровью. Послышался глухой стук затылка о край. Тем не менее, враг, распластанный поперёк ванны, с разбитой головой, пытался встать. Капитан, шатаясь от боли, подобрал «Форт», направил его на недобитую голову противника и вжал спусковой крючок. Черепную коробку разорвало под натиском пули, а мозг вынесло на края ванны и стену. Его остатки вместе с кровью медленно стекали по эмали.       Капитан поплёлся к комнате, где Виталя успел убить ещё одного. Единственного уцелевшего он крепко приложил в челюсть, а после заломил руки за спину и повалил на ковёр.       — Порядок? — глухо спросил спецназовец.       Неверов кивнул. Обрабатывать раны не было времени. На дальней стене висела карта города, одну из центральных дорог жирно выделили красным маркером. Командир рывком поднял пленного с пола и толкнул прямо к ней. На вид парню было не больше двадцати пяти, он был обнажён по пояс — застали врасплох. Глаза метались по всей комнате вместе с мыслями, одна из которых молила о жизни. Однако и им пришёл конец, когда Неверов направил пистолет точно в грудь арестанта. Молодое тело трясло; парень осторожно прислонился к стене, поскуливая и ожидая приговора.       — Два года назад я командовал отрядом в Зоне отчуждения, — тихо заговорил Неверов. — В один из дней отправил пятерых своих солдат на разведку путей, а через несколько часов они перестали выходить на связь. Мы искали их неделю и нашли в совсем другом секторе Зоны. Их распяли на опорах ЛЭП и оставили в живых. Всё это время вороны клевали их плоть и мясо, они смотрели друг на друга и медленно умирали. — Капитан со злости сплюнул на ковёр, будто избавляясь от воспоминаний. — Вы объявили нам джихад, но пришли на нашу землю. Здесь не война, это нас тут много и нам есть за что вас убивать. Зачем ты здесь?       Нервы парня не выдержали; скуля, плача, он свалился на колени и упёрся руками о пол.       — Кто тебя послал?! — прокричал Неверов и выпустил пулю в стену чуть выше пленника.       — Ахриман! — прохныкал в ответ парень. — Он сказал, что здесь я принесу пользу новому миру!       — Что собирались сделать? Теракт? Кто главный?       — Ничего не знаю! Мы ждали приказа!       — Какого ещё приказа?!       Неверов подскочил к арестанту и ударом ботинка разбил ему губу, а после приложил пистолетной рукоятью по скуле.       — Какого приказа?!       На столике у стены затрещал старинный дисковый телефон. Находящихся в комнате людей будто парализовало механическим звоном. Застыли глаза под маской Витали, остановилась занесённая для удара рука Неверова и даже вопли пленника прекратились. Капитан подошёл к телефону и осторожно, словно опасаясь подложенной взрывчатки, снял трубку. Собеседник начал первым:       — Грушевского, центр. Скоро выезжает. Выдвигайтесь.       Послышались короткие гудки. Неверов в трансе вернул трубку на место, ледяными глазами посмотрел на парня и выстрелом пробил ему голову. Мёртвое тело повалилось на бок, и за уродливыми кровавыми пятнами невозможно было разглядеть молодого лица.       — Я всё понял, — глухо бросил капитан. — Давай к машине!              Спустя полчаса чёрная «Хонда» вклинилась во второй ряд плотного городского движения. Улица Михайло Грушевского по утрам загружалась донельзя: горожане спешили на работу и учёбу, а пенсионеры с завидной бойкостью заполняли автобусы по маршрутам к собесу, хотя кому-то было не до прыти — ехали на очередное обследование. Предрассветные сумерки давно исчезли, но вокруг было непривычно мрачно. Седое небо обещало ливни. Только-только открывались выстроенные вдоль тротуаров магазинчики, призывая разноцветными баннерами взять колбасу по акции.       Люди то группками, то поодиночке шли вдоль улицы, зато дорожное движение встало намертво.       — Вижу! — Виталя с пассажирского кресла кивнул на стоящий впереди чёрный фургон.       Тот скрывал от их взглядов представительский «Мерседес» с номерами Министерства обороны. От фургона охраны же их отделяли три легковушки.       — Что там за пробка…       Спецназовец отвлёкся на проехавшую по правой полосе белую «Форцу». Автомобиль остановился за вставшей машиной городской службы такси. Пассажиры, четверо молодых парней в толстовках, подозрительно поглядывали в сторону «Мерседеса». Внезапно водитель распахнул дверь и, чуть высунувшись, выставил дуло АКМ. Затрещала оглушительная очередь, фургон сопровождения пробило пулями калибра 7.62. Следом за водителем из «Форцы» выбрались остальные. Все четверо открыли огонь на поражение по фургону и охранникам, успевшим покинуть машину. Началась паника, люди пытались вырулить с дороги, но вместо этого окончательно затолкали себя в пробку. Стрельбу вели и откуда-то спереди, не давая другим автомобилям освободить путь «Мерседесу». Террористы зажали цели в ловушку.       Виталя не раздумывая выскочил из машины Неверова и уже спустя пару секунд вырубил прикладом ближайшего стрелка. Оттолкнув врага к машине, спецназовец направил автомат на его голову и с расстояния полуметра короткой очередью превратил лицо в ошмётки фарша. Мёртвое тело сползло по корпусу к ногам Витали, прочертив на белой краске «Форцы» жирную кровавую линию. Прослужив несколько лет в рядах подразделения СБУ «Альфа», перетерпев сотни часов изнуряющих тренировок, боец спецназа отточил рефлексы до мгновенного реагирования на опасность. Когда стрелок-водитель обернулся на неожиданную угрозу с тыла, он уже успел навести на него автомат в район живота и открыть огонь.       Волна взрыва смела стёкла всех автомобилей в округе. Не успевшего выбраться Неверова вдавило в водительское кресло «Хонды», посекло осколками и обожгло. В голове отдавало невыносимой пульсирующей болью, пальцы на левой руке не слушались. В мыслях крутилось лишь одно слово: «смертники». С трудом вытолкнув плечом дверцу, капитан выбрался на асфальт и еле устоял на ногах. В правую ладонь легла рукоять «Форта». Где-то раздавались грозные автоматные очереди и ничтожные ответные хлопки пистолетов. Стеной стоял чёрный дым, от его токсичной вони раздирало горло. Перенося вес с одной ноги на другую, Неверов побрёл к «Мерседесу» между рядами зажатых машин-заложников. В нескольких метрах показался террорист, но через секунду его сразили выстрелом чуть ниже шеи. Охрана сориентировалась: старалась стрелять по головам и верхней части груди, где не могло быть поясов шахидов. Капитан осторожно прислонился к покорёженному фургону и заглянул в оконный проём дверцы. Напавшие успели расстрелять двоих.       — Чисто! Я один! — донеслось до Неверова.       Капитан медленно двинулся навстречу выжившему охраннику. Тот стоял у дверей «Мерседеса» и получал инструкции по рации, чей сухой треск добивал слух в общем гвалте криков и сигналов машин. В выжившем светловолосом мужчине Неверов узнал водителя особо важной персоны: перед принятием в УГО, Управление государственной охраны, он сам его и проверял. Тот резко обернулся к капитану и поднял пистолет, но, похоже, опознал в раненом куратора из СБУ. И стоило ему опустить оружие, как его резко толкнуло вперёд, запачкав тёмно-алым белую рубашку чуть выше сердца. Пуля удачно пробила спину и прошла до самой груди. Неверов мгновенно подался назад и юркнул в щель между фургоном и гражданской легковушкой, водителя которой убило взрывом. Наблюдая сквозь щели в покорёженном металле машины охраны, капитан увидел бритого мужчину приблизительно тридцати лет. Под его левым глазом бороздой выделялся уродливый шрам, а руки с зажатыми пистолетом и плотно забитой спортивной сумкой были покрыты паутинами белых царапин и пятнами заросшей кожи. В чёрной куртке и камуфляжных штанах с берцами его трудно было отличить от обычной шпаны из недобитков УНСО. Однако тех вопросы Зоны интересовали меньше всего: население, особенно с окраин, до сих пор не понимало, что с ней делать и почему на её содержание уходит половина бюджета страны. Для убийцы же Зона стала и лагерем подготовки, и новой Родиной. Он бросил сумку на землю, а пистолет направил на захлёбывающегося кровью водителя, которому несколько секунд назад так успешно пробил лёгкое.       — Слава Монолиту! — жёстко и коротко выкрикнул террорист.       А Неверов в крике убийцы уловил знакомые ноты голоса по другой конец телефонной трубки. Грушевского, центр…       Тремя выстрелами фидаин добил тяжелораненого, а после направил оружие на заднюю дверцу. Три хлопка — две вмятины на металле и трещина на стекле. На протяжении последних пятнадцати минут бронированный автомобиль стойко выдерживал удары, будто от него одного зависела жизнь персоны. Сейчас так на самом деле и было. Правоверный дёрнул за ручки водительского и пассажирского дверей, и те не поддались. Он раскрыл лежащую сумку, выудил пластид. Демонстративно поставил его на крышу «Мерседеса», остальное затолкал под днище. Фидаин расстегнул куртку, под которой по всему торсу крепилось около десятка небольших взрывчатых пластин, соединённых проводами в единую смертельную цепь. Ещё один кабель тянулся от сумки. Смертник подключил к поясу и его, а после достал из кармана небольшой взрыватель. Мощная взрывчатка не оставляла шансов ни автомобилю, ни человеку, за жизнь которого успело погибнуть столько человек: как служащих, так и гражданских.       Неверов наблюдал за врагом и даже вспомнил, что видел его личное дело в стопке помеченных пропавшими без вести. Зона отчуждения вернула его обратно, чтобы принести рождённый ею хаос на пока ещё спокойную землю. Через несколько секунд всему придёт конец. Капитан не мог этого допустить.       — Благодарим Тебя за то, что раскрыл слугам Твоим козни врагов наших! — выкрикнул правоверный.       Впервые он обернулся, чтобы посмотреть на край притаившегося за грозовыми тучами солнца.       — Озари сиянием Своим души тех, кто отдал жизнь во исполнение воли Твоей!       Неверов рывком выбрался из укрытия на десятиметровую линию огня, вскинул руку с пистолетом, оперев её о кисть раненой левой и прицелился. Фидаин услышал шорох позади, и стоило ему обернуться, как капитан нажал на спуск. Пуля аккуратно вошла правоверному в голову чуть выше носа и снесла заднюю часть черепа. Мёртвое тело повалилось на асфальт рядом с убитыми охранниками, террористами и случайными жертвами. Откуда-то доносились сирены приближающихся служебных машин. Неверов тяжело привстал с колена на хромающие ноги и побрёл к «Мерседесу». Едва он приблизился, как щёлкнул замок на пассажирской дверце, и она плавно отворилась. Капитана приглашали на аудиенцию.       Внутри сидел пожилой статный человек в кителе с генеральскими погонами. Фуражка лежала рядом, и потому в глаза Неверову первой бросилась большая залысина, окружённая редеющими седыми волосами. Лицо покрыто морщинами, глаза уставшие, но спокойные.       — Вы курите? — невзначай спросил генерал.       После хриплого «нет» он достал пачку из внутреннего кармана кителя, извлёк одну сигарету и поджёг.       — Вас не должно быть здесь. Случайность?       — Отработал информацию утром, — ответил Неверов. — Накрыл точку. Если бы знал раньше…       — Вы спасли мне жизнь, — остановил его пассажир «Мерседеса». — Я в долгу перед вами.       — Перед погибшими вы в долгу. Они защищали вас до последнего.       Генерал выдохнул пепельное облако сигаретного дыма.       — Товарищ капитан, мы с вами находимся на одной из самых мерзких войн — на священной. Враги давно простили себе любую жестокость. Их индульгенции — наши смерти. Мы оправдываем свою жестокость их действиями. Конца этому конфликту не будет ещё долго.       — Почему сейчас? — спросил Неверов, уставившись на водительское кресло. — Почему они напали сейчас? Чувствую, вы это знаете.       — Знаю. Когда-то один человек сказал мне: истинная вера та, за которую жаждут умереть. Спустя годы он прислал фанатиков, чтобы доказать мне это. Ахриман делает то же, что и я: строит «Новый мир».       — Что? — Спаситель устало повернулся к генералу.       — Скоро Зону подвергнут масштабной модернизации. Совершеннейшие технологии, миллиардные инвестиции. Мы заставим её служить себе, превратим ад в ковчег. И, конечно, Ахриману на нём места не найдётся. Он гениален, но его разум зол и извращён. Ахриман знает: если он не успеет, умереть за Монолит придётся ему самому. И уверяю, он последний человек в их секте, который бы верил в эту больную теологию.       Неверов молчал. У него не было слов, как и необходимости в них. Тем временем генерал продолжил:       — Товарищ капитан, я знаю о вас всё. Вы командовали спецгруппой и потеряли людей от рук сектантов. Не смогли служить там дальше и вернулись, но и Зону отпустить не смогли. Покоя вам не будет никогда, вы сами это понимаете. У меня есть подозрение, что после сегодняшних событий, после поведанного мной, для вас всё только начинается.              Сергей Скобелев       16.04.2017.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.