dead end

- и зря чондэ пошёл на это. бэкхён, нагнувшись к столу чанёля, водит аккуратными пальцами по ободку кружки с налётом чая внутри. он то и дело сменяет центр тяжести, когда в бедре начинает тянуть. чуть тревожная, затемнённая атмосфера офиса давит, не даёт разобраться в мыслях, когда чанёль в очередной раз силится напечатать хоть треть заметки, которая висит на нём уже четвёртый день. - может, его не убило? может, он просто уехал в ульсан, там же вроде была выжившая жертва. чанёль с намученным выдохом отнимает руки от клавиатуры, вытягивает у бэкхёна из-под носа кружку и делает глоток. холодный, уже горький чай смачивает горло, но лучше не становится. чанёль только разочаровывается в лишний раз. (и в чае в том числе). - ты думаешь, вместо обычной статьи он решил провести журналистское расследование? лишь бы занять себя чем-нибудь, но не работой; бэкхён педантично берётся за тупой карандаш и точилку. хлопья сточенной древесины и графитная пыль сыпятся на смятый лист с черновым гороскопом на прошлую неделю. - да. - чанёль кивает и утыкается в кружку. - теши себя надеждами. нигде его нет. бэкхён отстукивает точилкой по столу, убирая прилипшие огрызки. готовый карандаш сменяется другим. он грубо хрипит, когда бэкхён усердно проворачивает его в точилке. - боже, он же сам попросился, на его месте мог быть ты или я. чанёль дивится судьбе и отставляет чашку на край стола. его глаза больные, слезятся - недосып уже неделю. - я не думаю, что с тобой бы произошло то же самое, поскольку в твоих интересах было бы не выходить в полночь на улицу. бэкхён пододвигается тесно-претесно к чанёлю, когда карандаши заканчиваются, и ему становится некуда приткнуться. - а он выходил? - сипло, почти беззвучно. - говорят, что да. бэкхён нервно дёргается и, шипя, крепко жмурит глаза, когда ему по заднице прилетает томиком верна от директора. - работы мало? как бабы, ей-богу, шушукаются. мне тебя перевести в другой отдел? - нет, босс. бэкхён трёт зад, выгибаясь в пояснице, а чанёль пытается не заржать в голос. - а ты, чанёль, сначала сдай заметку, а потом возьмись за статью чондэ. такую тему нельзя упускать. воздух будто хлопает, когда чанёль слышит это. он застывает с выпученными глазами, не в силах выдавить ни звука. - а вот это уже судьба. бэкхён тычет в его сторону пальцем, держась другой рукой за зад, и смотрит на него предельно серьёзно и осознанно горько. чанёль только провожает его пустым взглядом, чувствуя, как жаркая клякса пульсации разъедает всё его нутро. это всё похоже на дурную подставу. ☆☆☆ - я думаю, что в первую очередь тебе надо успокоиться. терять работу тебе нельзя, потому что моего гонорара не достаточно на квартиру. сэхун сдувает со лба иссиня-чёрную чёлку и усердно трёт морковь. костяшки пальцев проезжаются по тёрке со всей силой - он сквозь зубы матерится. - да я напишу. но история с чондэ пугает. чанёль сидит за столом, и спину ему продувает струя ветра, вырвавшаяся из тонкой щелочки балкона. терракотовые стены обмазаны едким, ненатуральным светом энергосберегающей лампы. в углу комнаты надрывно урчит холодильник. всё говорит об отравленной шаблонности дней. - ммм. - сэхун упирается поясницей в смежный с плитой стол и засовывает в рот ободранные пальцы, всасывая бисер крови. - может, он жив. тело же не найдено. - не у всех жертв тела были найдены сразу. угрюмые глаза, сдвинутые брови и пульсирующая вена на виске чанёля не позволяют сэхуну сказать, чтобы тот перестал накручивать себя. его лёгкие слабо проветриваются. сэхун решает проглотить свои советы и предложить чанёлю салат. чанёль поднимается со стула. из-под домашних шорт тянутся ноги, а углы разбитых локтей вылезают из-под каймы рукавов застиранной футболки. чанёль исчезает в безразмерных шмотках, шагает к сэхуну, едва переставляя босые ступни. он никогда не носит носков. - фу, редис. гадость. только почуяв горечь сока в воздухе, чанёль сразу же посылает всё к чёрту. он отворяет дверцу холодильника, бутылки пива на полках слегка подрагивают, цепляясь друг за друга. его осветлённая голова прячется в глубине, а потом он достаёт макдаковский бургер, завёрнутый в фирменную бумагу, и говорит: - вот это хотя бы можно есть. - ну, вот и отлично. они присаживаются за стол, скребя ножками табуреток по ледяному паркету, и принимаются каждый за свою трапезу. сэхун специально не смотрит на чанёля, на то, как он жадно поглощает свой бургер, пачкая подбородок и нос в соусе. сэхуну нельзя. а ему так хочется. чанёль уже тянется в холодильник за вторым бургером, когда сэхун рассказывает: - к нам приедет фотограф из манчестера. - оу, класс. ты его знаешь? чанёль звучно захлопывает холодильник и плюхается на место, разворачивая обёртку. - без понятия, имя не говорят. надеюсь, кто-нибудь знакомый. сэхун пресно печалится, тыкая вилкой в сочные овощи. его вышвырнули из манчестерского агенства, когда запалили, как он отсасывал одному фотографу, но чанёлю об этом знать не обязательно. ему достаточно того, что сэхун когда-то просто работал там. - ты можешь поговорить со мной по-английски? - с тобой по-английски? чанёль кисло кривится, сомнительно покачивая головой. одно упоминание слова "английский" - и он в затяжной депрессии. - да. хочу попрактиковаться. иначе как я буду с ним общаться? - мои познания в английском начинаются с fuck off и заканчиваются fuck off. чего ты от меня ждёшь? сэхун ничего не отвечает. всё ковыряется в хрустящем салате, пытается проглотить эту мерзкую сырость, но не выдерживает и прямо у чанёля изо рта вырывает надкусанный гамбургер. - но ты же на диете. - чанёль буйствует. - fuck off, чанёль, fuck off, - отвечает ему сэхун, запихивая в рот бургер, растягивая челюсть. чанёль гогочет, тянется за яблоком, лежащим в стеклянной вазе на столе, и теряет счёт времени. а за окном свёртываются сгустки кровяных потёмок. ☆☆☆ медь уличного фонаря плещется по стенам комнаты чанёля, врываясь сквозь не зашторенное окно. невесомость полночного бриза просачивается в пыльный сонный воздух, полося пыльную духоту комнаты. чанёль бултыхается в царстве грёз, а его пятки вылезают из-под одеяла и охватываются языками вторгнувшегося ветра. ему снится всякая херня: раздробленные в мясорубке-призме сознания сведения о чондэ и неизвестном маньяке, приправленные манчестерскими новостями сэхуна. выходит, что расчленённый труп чондэ чудачит беззубым ртом на ломанном английском. он, как на риплэе, дёргает окровавленным языком, в горле всё булькает, как в адском котле, брызжет кровь, стекая по щекам долгими, гниющими нитями. чанёль распахивает глаза, хладный пот струится по его телу. он лихорадочно оглядывает комнату, утопленную в лунно-сером свечении, а кричаще алые сцены из сна ещё морочат голову, завесой затекая во взор; в ушах гул: точно сотни проклятых языков чеканят заклятье, кличут его по имени. чанёль поворачивается на спину. пробивает взглядом одетый паутинами потолок. сна ни в одном глазу. трезвый холод в естестве. чанёль вытаскивает из-под подушки самсунг, проверяет время: 00:54 и суёт его обратно, припечатываясь к кровати. чанёль подсовывает руку под щёку, располагается так, чтобы ничего не затекло, и наконец расслабляется, чувствуя, как дрёма запускает позолоченные пальцы в его намокшие от неспокойного сна волосы. любой шорох впивается в чанёлев острый слух, настораживая. холодильник гудит на кухне, сэхун посапывает в соседней комнате, а патруль полиции путается в городском лабиринте ночи. чёрная дыра сна почти заглатывает его, когда робкая грубость шагов терзает умиротворённость полночи. чанёлева реакция молниеносна. кровь его вскипает, лопатки вздрагивают, и уже через пару секунд он отважно пялится в полупустую темень. его внутренности завязываются в узел, бурля, когда у окна застывает его ночной кошмар. три секунды: образ вторженца вжигается клеймом инфернальности в прохладу лунного света, изрисованное пентаграммами крови лицо, висящее на худосочном теле тряпьё, серебряные отблески ржавого пирсинга под щепоткой фонарного света, стигмата ужаса в плоти грешной темноты. три секунды: чанёль узнает в светотени хрупкие эскизы лица чондэ, перечёркнутые красными растёкшимися чернилами. в тот миг, когда щёлкает выключатель и чанёль животрепещуще вопит "сэхун", напрягая донельзя связки, от видения (?) на полу остаётся лишь сверкающий прах, а окно, распахнутое настежь, балансирует в пространстве, поскрипывая. сэхун, едва вменяемый, заползает в комнату, на ощупь проверяя углы, и не совсем понимает, что происходит. чанёль говорит ему, что чондэ вернулся. а сэхун только вертит пальцем у виска и закрывает окно, предостерегая, что ночью всё должно быть заперто, ведь в этом городе даже дьявол может пробраться в твой дом. ☆☆☆ - по-моему, тебе стоит отдохнуть и смириться с тем, что чондэ мёртв. бэкхён у кофе-машины дожидается, пока эспрессо накапает ему в чашку, а между тем промывает чанёлю мозги. чанёль же крепко уцепился за свою немытую триста лет чашку, то мелко цедя чай, то упираясь в неё подбородком. - но там же пыль была. понимаешь. настоящая. я даже с собой взял. - ну-ка покажи. чанёль закатывает глаза, копошась в узком кармане джинс, и вытягивает скомканную салфетку. - вот. - раскрывай. чанёль цокает кружкой о стол, кладёт свёрток рядом и с расстановкой отворачивает бумажку, являя бэкхёну самую обыкновенную пригоршню пыли. - вот знаешь. фильм такой есть, "звёздная пыль". так вот там главный герой тристан притащил своей возлюбленной виктории пыль, говоря, что это кусок звезды, и она послала его далеко и надолго. - бэкхён, это не звёздная пыль. я вообще не знаю что это. - это, чанёль, знак тебе, что надо чаще в комнате пылесосить. - ах вот так?! - чанёль впопыхах сворачивает своё сокровище и прячет его обратно. - ты решай сам, конечно. но ты бредишь. а я пошёл делать вёрстку. бэкхён подхватывает мелкую чашечку эспрессо, шипит и сменяет пальцы, потому что кожу жжёт, а чанёль гадко дует губы, просчитывая в голове ходы, чтобы застать ночного гостя врасплох. ☆☆☆ чанёль находит на кухонном столе исписанный путанными узлами почерка клочок бумаги: "ночью останусь в студии, приду завтра вечером. не волнуйся, в жертву маньяка играть не буду: на улицу не выйду. а ты закрывай на ночь окна. настоятельно рекомендую." и не менее кружевная подпись: "о сэхун". чанёль сразу же выпивает пива, съедает два йогурта, один буррито и включает "ахс", чтобы скоротать время. заняться заметкой ему не суждено. он лазает в холодильнике, на нервной почве ему требуется набить чем-нибудь желудок, но ничего экзотического кроме горькой каменной редиски он не находит. приходится, как всегда, закидываться холодным бургером, заливая сверху трёхпроцентным молоком прямо из горла. упаковку чанёль бросает в мусорное ведро под раковиной, но там всё переполнено: приходится ещё и мусор выносить. когда мешок с отходами исчезает в пропасти мусоропровода чанёль стряхивает руками, потому что лень их мыть с мылом. потом он запирает входную дверь, все окна по дому, но оставляет одно единственное приоткрытым - в своей комнате. и ждёт. чанёль зарывается с головой под одеяло, стиснув в руках фонарик и канцелярский нож. душно, темно, кислород сжигается от неугомонного дыхания. чанёль на углях: каждый миг ему кажется, что сейчас вот-вот зашуршит что-то дьявольское, потустороннее у окна. часы дискретно отнимают секунды его жизни. за окном, как на луну, воют охрипшие сирены полицейского патруля, потерявшегося в монотонности кварталов города на пепелищах. и сэхун мирно сопит в своей кровати. чанёлю нравится, что у сэхуна здоровый сон и не сбитые биоритмы. его прельщает, что как бы ни был важен завтрашний день, сэхун ложится в десять и просыпается в семь, а потом будит чанёля лёгкими, но жгучими пощёчинами. они уже три года вместе снимают квартиру: существуют взаимовыгодно. релаксируя, гипнотизируясь в калейдоскопе сна, чанёль стремительно забывает о своём визитёре. (но вспоминает, что сэхун не ночует сегодня дома.) и в считанные мгновения скидывает с головы одеяло, вскакивает с кровати, путаясь ногами в покрывале, и выставляет выдвинутое лезвие вперёд, ещё даже не увидев ничего. чанёль отчаянно кромсает им воздух, а по всему телу разливается жидкий, лютый мороз. вены - в лёд. - прекрати. чанёль распахивает глаза, и картинка ещё некоторое время в мозгу синхронизируется, иначе в металлическом мраке он не различит ничего. и вот он. (оно? она? они? кто?) - ч-ч-чондэ? ножик цокает по полу. тишина отпечатывается многоточием. передозировка надеждой - и чанёль толкается вперёд, ловя в объятья е г о. но. чанёль тормозит в оцепенении. (что это?) - значит, это его имя, да? (стоп - е г о?) чанёль робко ступает назад, почти рассыпаясь. нечто движется чётко за ним. - ч о н д э, - оно облизывает каждую букву, рассасывает блёклые звуки. на вкус - мертвячина. - хм. мне нравится. - чондэ? шаг.         шаг. шаг.         шаг. стена. лёгкие отмирают. по коже склизко ползёт шёпот: т ы с д о х н е ш ь. - он мёртв. на пальцах сверкает кастетом цепь массивных колец. чья-то запёкшаяся кровь на руках. дёготь мрака умывает его худое лицо. в глазах лоснится адский перламутр. он дышит тугой тьмой. витки чёрной пыли с щепоткой звёздного глиттера вырываются дымом из его обхваченных пирсингом ноздрей, вмешиваясь в квинтэссенцию полночи. пятый всадник апокалипсиса. хиатус. хаос. сама н о ч ь. он приближает лицо к чанёлю, к его трепещущей груди, вжимаясь в неё носом, и насквозь пронюхивает, как рентгеном. он туго, с болью всасывает флюиды чанёлева трусящегося тела. когда нечто отстраняется, морща нос, с ядерной яростью в глазах, на футболке чанёля остаются следы грязи, крошки пыли и крупицы звёздного сияния. - ты деятель искусства? - что? - ты гений? воздух будто ускользает из-под ноздрей чанёля. он не успевает проанализировать ситуацию. ему страшно, морозно, безбожно. - у тебя есть семья? дети? ты спас кого-нибудь? - нет. нечто кривит мину, пренебрежительно глядя на чанёля, будто бы свысока. задирает подбородок, гадко хмыкает и складывает исхудавшие, запятнанные руки на груди. его взор невесомо ложится поверх чанёля, но руинит всё сознание. - ты убил кого-то, разрушил чью-то жизнь? - нет. - чанёль отрицательно мотает головой (или не мотает) и поджимает губы. в зрачках его точкой пылает отблеск безнадёги. - так чего же ты от жизни ждёшь пощады? ты никто. и звать тебя никак. и ты не достоин даже самой грязной, унизительной смерти. - что? смерти? - да. смерти. ты за этим и звал меня. - звал? - голос чанёля содрогается, уходя в инфразвук. - не дури. ты сам открыл окно. ты позвал меня. пригласил к себе на этот чудный пир. - чондэ, не сходи с ума. - чанёль пытается хоть как-то разрядить атмосферу, потому что умирать в негативных эмоциях ему не очень нравится. - чондэ мёртв. - не мёртв. - мёртв. он хотел быть мёртвым уже очень долго. - врёшь! чанёль дребезжит. чондэ (?) нависает над ним лунным затмением: свет исчезает. - все вы так говорите. он сам ко мне пришёл. - ему поручили написать статью. чанёль пререкается с этим чудом, феноменом, исчадием ада? - ха, как это жалко. как же люди любят до последнего оправдываться, искать всему вину. - он сам - ко мне - пришёл. чанёлю не позволяют открыть рот. - он заслужил её. он хотел её. и я это почувствовал! - говорит чёрной, гнойной патетикой. - а ваши отговорки - пустословие! вы ничего не знаете. я видел его насквозь. и ооо. - с мягким хрустом ведёт шеей, и струи сизых вен процеживаются сквозь кожу. они живо бьются и мерцают в темноте, будто в угольную кровь подмешали алмазный порошок. - на вкус его грехи, как нектар. - почему он передо мной? - чанёль абсолютно интуитивен и безрассуден. вряд ли он понимает, что за слова роняет. - я эфемерен. и мне нужен сосуд. - и как ты достал этот сосуд? -   его накрывает какое-то безумное, оглушительное  безразличие. он точно тянет время (но до чего?). - гляди. - он ухмыляется, цепляется перепачканными пальцами за пропитанную кровью, грязью и ещё каким-то дерьмом, драную кофту. (такую чанёль видел в последний раз на чондэ). - конечно, залатал как мог. а то кишки вываливались. - паззлы плоти постепенно проявляются в плотности ночи. чанёля явно дерёт это тухлое зрелище. кривая, разодранная, ещё тёплая дыра ещё пульсирует, движется как живая, когда живот вздымается от дыхания. бескровная, она тянется от самой кости до пупка и прошита какой-то рассыпающейся нитью, сложенной в трое. и в распоротой щели, сквозь решётки херовых штопаний вываливаются вздутости внутренностей. - может, у тебя найдётся спирт? мне - ничего. я эфемерен. а для его тела это губительно. - и он меткой бесчеловечной улыбкой как будто вгоняет чанёлю клинок прямо в горло. ☆☆☆ бэкхён зажимает пару клавиш на принтере и прессует под крышкой лист, который ему нужно отсканировать к ближайшему совещанию. - у тебя бред. купи себе успокоительного и пропей курс. или сходи к врачу. - я не болен. - твои ночные кошмары говорят сами за себя. - это не сон. бэкхён вскидывает брови, разглядывает серое, бесчувственное лицо чанёля, на котором коричневыми пятнами лежат синяки под глазами, и говорит: - чанёль, тебе действительно нужен врач. у тебя галлюцинации, вдобавок, твой внешний вид оставляет желать лучшего. принтер ворчит и через некоторое время выплёвывает пару тёплых листов. - я здоров. - физически. чанёль сдерживает агрессию, закатывая до предела глаза. - может, отдашь статью кому-нибудь другому? - бэкхён собирает в стопку распечатки, стукает их об стол, ровняя, и прижимает к себе, всматриваясь чанёлю куда-то в дно зрачков. - да не в статье дело. - ну-ну. ☆☆☆ оно приходит через три дня: в измождённом теле чондэ, чумазое и голодное. вновь оставшись в студии с манчестерским фотографом, чьё имя ким чонин и который на самом деле этнический кореец, сэхун не ночует дома. а ночь (?) будто бы знает и потому стучится чанёлю в окно тремя автоматоподобными ударами, и на стекле остаются антрацитовые капли отпечатков костяшек. чанёль встревожен, пускай не так убийственно, как раньше. - у тебя имеется что-нибудь менее суррогатное и более органическое? - оно отворяет дверцу холодильника и прячется внутри. - в теле пустота, и она меня выводит из себя. - мы же договорились, что ты... вы... - зови меня чондэ, если тебе будет проще, - говорит оно (чондэ), хрустя немытой редиской и располагаясь за кухонным столом. чанёль только рассеянно кивает, не имея представления, куда ему бежать этой густой ночью, и отвечает: - хорошо, чондэ. так вот. мы же договорились, что я не открываю окон, а вы не приходите. - вы были любовниками? - чондэ даже не пытается притвориться, что слушал чанёля. - что, прости? - ну, с этим парнем. чанёль осторожно подсаживается к нему и пускает взглядом полное неведение, смотря куда-то в стену (но только не на чондэ). над их головами потрескивает лампа, источая ядовитый жёлтый свет. серая синева на улице в окнах становится монохромно чёрной из-за контрастов освещений. чанёль спасается, глядя туда. - даже друзьями не были. - беспокойство ржаво отзывается внутри. - а почему ты спрашиваешь? - я вдыхаю не только грех, но пыль остальной памяти. набравшись смелости, чанёль поднимает глаза на чондэ и впитывает в себя безумство: из ноздрей пылают вихри грязного песка, закручивающиеся спирально в пространстве, будто бы обведённые по коже, вены сгущают в себе гуталиновую черноту, под ногтями ободки грязи, а одежда - в клочья. чанёль сглатывает - у него странное, биполярное чувство к чондэ: мания схватить и фобия быть схваченным смиксовались. - привязан он к тебе был сильно. ты даже отсрочил его приговор на несколько месяцев. - что он сделал? - мягкий, но холодный выдох. - ты действительно хочешь узнать, почему он попросил моей помощи? чанёль временит с ответом, неловко комкаясь, потирая руки, поэтому чондэ решает дать его сам: - нет. - ты не ответил, почему ты здесь. - а. это. - чондэ шмыгает носом и утирается его пальцами, оставляя на кончике грязно-асфальтное пятно. - я пока что бесполезен. сегодня везде тихо, а мне некуда идти, тем более слежка, а тело я потерять не имею права. – на улице, будто из ниоткуда, хрипят полицейские рации. – вот и она, между прочим. - почему ко мне? почему не спрятаться в другом месте? - я мог тебя прикончить ещё тогда, но не прикончил. ты солгал мне, отвлёк меня от дел. будь добр исчерпать свою вину. - я тебя не звал, - голос чанёля приобретает стальной подтон. - но ты оставил окно открытым, - чондэ покрыл всё кислотой. чанёль только безнадёжно вздыхает и поднимается с места, дабы поставить на плиту чайник. ночь обещает быть нескончаемой, а сам он сумбурно осознает, что собственноручно запер все выходы из этой свихнувшейся темноты. ☆☆☆ - прошла неделя, а от убийцы ни весточки. - нашёл чему радоваться. - нет, ну, правда. – бэкхён с грохотом отъезжает на кресле от стола с пк и одаривает чанёля смешанным, совсем не понятным взглядом. изящно манипулируя в руках карандашом, морща лоб и закатывая глаза, он рассуждает: - это, вероятно, затишье перед бурей. сейчас печатать статью неактуально. думаю, тебе стоит повременить с печатью, но включить побольше нарративов, информации о жертвах, а во время его пробуждения выстрелить публикацией! чанёль глушит раздражение, заглатывая чай. - почему эта статья волнует всех, кроме меня? - это твой единственный шанс избежать увольнения. ты и так не особо стараешься. - ну так это м о й шанс, и это я не стараюсь, а не кто-то другой. - ууу, излишняя раздражительность, - бэкхён всё шутит шутки, но чанёлю ни разу не смешно. бэкхён возвращается к работе, увлечённо составляет персоналии, отхлёбывая остывший вонючий кофе. тем временем чанёль страдает от мигрени в попытках отыскать в интернете хоть немного достоверной информации о череде убийств. ☆☆☆ - что это? - это сублимированная тьма. чондэ выдыхает пару раз на ладони и высыпает горстью чанёлю на листок бумаги. (сэхун зачастил работать по ночам, а люди стали слишком сильно любить жизнь). - и откуда она берётся? – песок переливается на бесполезном свете ночника, когда чанёль пересыпает её с ладони на ладонь, сидя на кровати. чондэ располагается на ковре, свежий и распаренный после позднего душа. только пёстрое вафельное полотенце окутывает его бёдра, связываясь узлом за спиной (и где он так научился их носить?). ночник выпрыскивает редкие, ничего не меняющие паутинки света, и они оседают на гладком теле чондэ. крепкий шов рубит низ живота, вокруг прорезаются воспаления едва затянувшихся ран. системы вен, в которых струится кровь, смешанная с кобальтовой синью, обматывают руки, скатываясь в сгиб локтя, по трамплину, а грифельные валансьены инкрустировали виски. - я не знаю. - я думал, ты всё знаешь. - расскажи, чем занимается обычный люд. – чондэ оживлённо и вполне заинтересованно подаётся ближе к чанёлю. тот немного смущается и принимается трогать свои колени, не глядя на чондэ. не каждый день сама ночь спрашивает у него, как идут дела. - ты же дышал мною. - было пресно и системно. чанёль предпочитает тактично промолчать и проглотить осадок обиды. успокаивающе вздохнув, сняв напряжение, он начинает: - я журналист. снимаю квартиру с другом сэхуном, он работает моделью. – чанёль не сразу обращает внимание на то, что порох ночи в его руке растаял. (а когда замечает, чувствует досаду, потому что та первая пыль и вправду оказалось обычной грязью). - чем сейчас занят? – смотрит чондэ пристально и всепоглощающе. у чанёля сдают нервы. - пишу статью о тебе. - обо мне? - да. - восхваляешь меня? чанёль делает вид, что прослушал вопрос, а чондэ – что услышал ответ. поджав губы, чанёль рассчитывает, как бы незаметно слиться в другую комнату; чондэ считает кракелюрные капилляры на запястьях. диапазон неловкости расширяется. в комнате становится нечем дышать. ☆☆☆ - ты начал есть редис? – в семь вечера сэхун стоит в дверном проеме, подперев косяк, ломает брови и всеми средствами выражает своё недопонимание. - больной? – чанёль грубит, потому что сил быть приветливым не осталось ни капли. перевернувшись на другой бок, он чуть не грохается с кровати на пол, но вовремя напрягает мышцы и закрепляет положение тела. сэхун только цокает языком и говорит, что останется на ночь дома. чанёль агонизирует. и даже к утру в его окно никто не постучался. ☆☆☆ чанёль не знает, как быть, потому что чондэ хакнул его рассудок. видя перед собой облик давнего знакомого, он воспринимает эту инфернальную сущность как нечто своё, близкое, ни разу не чужое. казалось бы, в его доме дьявольская (?) ипостась, аватар зла, но нет ни страха, ни трепета. есть, несомненно, дискомфортные паузы между лаконичными репликами, когда никто не знает, как ответить, но чанёля это не напрягает. сэхун безбожно плюёт на чанёля в который раз и вновь остаётся в студии. если бы у чанёля не было чондэ, то он бы мигом додумал себе, что сэхун нашёл себе кого-нибудь, и не работой он в этой студии занимается, но ему исключительно плевать. иногда чондэ ложится с ним спать, когда чанёлю невмоготу бороться со сном. и лежать с ним на одной кровати как считать секунды до армагеддона. он выдыхает ночную пыль прямо в волосы и невзначай трогает атласом кончиков пальцев прогибы мышц на плечах чанёля. а к утру, когда звонит будильник на работу, чанёль находит на одеяле щепотки той самой сублимированной тьмы, которая не успела раствориться до конца ночи. чанёль накупает всяческих изданий, кишащих статьями о чондэ, дабы ознакомиться с плодами противников, оставляет их все на столе, раскрывает окно настежь и удаляется в душ. он задыхается от духоты и жара воды из-под крана. когда чанёль выбирается из ванной, выпуская в распахнутую дверь туманности, за кухонным столом вальяжно восседает чондэ, внимательно читая прессу. он сжимает листы в руках с остервенением. жёсткость. чанёль хочет ему улыбнуться вместо приветствия, но не выходит. чондэ разрывает журнал пополам и швыряет его с сторону, наливаясь кровавой яростью. чернота его вен проявляется ещё выраженней. - разве я монстр? скажи мне?! я - монстр?.. - тон поднимается, но громкость затухает. - я благодать. я исполняю все их желания. я чёртов иисус. вопреки всему, я распял себя на жестокость и ужас, чтобы они трепещали, чтобы они вкусили это чувство смерти. а они клевещут на меня! треклятые диффамации! чанёля парализует, и он стоит, замотанный в полотенце, у входа в ванную, ощущает, как пропасти между дробями сердца сужаются, и не может поверить увиденному, потому что слёзы такого существа - это знамение. ведь чондэ не плачет. чондэ мироточит. с бензедриново одуряющей жалостью, с таким заунывным бессилием. его слёзы - ладан. склизкие, горячие, они стоят в глазах, а, стекая по щекам, замерзают на воздухе и спадают на стол. запредельная неохрупкость разлетается в дребезги. чанёль хватается за нити времени, гонясь за шансы угомонить взбешённого чондэ, но он совершенно бесполезен. - помоги мне пролить свет на истину. у тебя же статья обо мне! - в его размытых глазах сверкают надрывные эмоции. - разве это что-то изменит? - прощупывает почву. - это карт-бланш, чанёль. ты можешь открыть правду, исправить этот беспредел. а можешь проявить свою конформность. ты поможешь? чондэ дерёт ему душу. чувства необъяснимо интегрируются, и чанёль получает отголоски распотрошённости в груди. - помогу, - обещает чондэ чанёль, ещё не до конца отдавая себе отчёт о последствиях. ☆☆☆ чанёль отсыпается перед ночью, уйдя пораньше с работы, когда, позвенев ключами, в дом врывается сэхун, а следом за ним чонин, и они начинают до безобразия страстно целоваться прямо на пороге. неспокойный шорох из коридора портит чанёлев чуткий сон, и чанёль, злобно закатив глаза, поднимается с кровати, чтобы поприветствовать пришедшего сэхуна и изговнять ему прямо с порога настроение, но тормозит у двери, впитывая в себя происходящее: тот самый чонин, прижатый сэхуном к двери, цепляется пальцами за его плечи, а сэхун влажно, возбуждающе нашёптывает ему куда-то в шею. чонинова улыбка плотоядна. чанёль хрипло покашливает. сэхун незамедлительно оборачивается и пытается ответить чанёлю на немой вопрос «ну я типа не знал, что ты из этих», но не может выдать ни звука. его губы дрожат; чанёль будто бы требует искупления – сэхун не может выдавить ни капли концентрированной истины, которую так долго портил тайной. чонин прерывает бессловную трагедию, выталкивая сэхуна на лестничную площадку и хлопая дверью. пустота пульсирует металлическими отголосками. спустя несколько часов сэхун получает смс с риторическим вопросом, вернётся ли этой ночью он домой. ☆☆☆ - я был здесь. - судан. - здесь. - оман. - и здесь. - индия. чондэ ходит превосходными пальцами по географической карте. она разложена прямо на полу и едва трепыхается на слабом ночном сквозняке. карта покрывает весь ковёр и дотягивается до кровати, на которой сидит чанёль, вбивая ноутбук всю информацию, которой его пичкает чондэ. рваные пятна стран покоятся в тёмной синеве фонового моря, и чондэ так символично загораживает весь свет над миром, наклоняясь над нею. - в тайбэе существует культ "ночи". но там одни фанатики. и откуда там адепты? это же чистой воды ересь. чондэ пожимает плечами и пусто вздыхает, опускаясь подле концов карты. на нём футболка чанёля и его шорты. острые, выточенные колени чуть выглядывают из-под штанин, а руки, на которые чондэ опирается, обмотаны, как проводами, ультрамариновыми венами, выпирающими под тонкостью бледной кожи. - куда бы я ни пошёл - везде я дьявол. чанёль конспектирует. когда приходит тупик, он стеснительно поглядывает на чондэ, на то, как его грудь обливает глиттерная сухая тьма, струящаяся из носа. чондэ замечает (наверно, ему это лестно) и продлевает монолог: - я не хочу быть богом. но я хочу быть благодатью. я - ночь. я - твоё заветное желание. я прихожу по первому зову - только вдохни в себя тьму. на его ладонях каналы полуночно-синих капилляров. чондэ выдерживает паузу, оглядывая их. и минорно завершает: - разве я похож на монстра? чанёль притворяется, будто печатает: ему боязно что-либо вставлять в потоки речи чондэ. сердце громыхает, и ладони потеют. чондэ опять вздыхает и не спеша встаёт на ноги, чтобы свернуть карту, но вдруг вопрос чанёля приводит его в ступор: - а чондэ был геем? - эм, нет. - но ты тогда… - я не так распознал сущность его привязанности. тебя что-то волнует? - нет, ничего, - а разум пульнул в чанёля парочкой кадров вечернего происшествия. потом чанёлю кажется, что обрывать вот так разговор не комильфо, потому он спрашивает (уж лишь бы спросить): - но всё-таки почему он пришёл к тебе? - ты уверен? – чондэ сворачивает карту, растянув её перед собой, и колет чанёля не то что беспокойным, но заинтересованным взором. - абсолютно. - ты знаешь, что у него была сестра? - сынван? - да. приёмная. и у неё были проблемы с лёгкими. – чондэ складывает карту поперёк. - на ночь она надевала кислородную маску, позволявшую ей беспрепятственно дышать во время сна. – а теперь вдоль. - семья у чондэ была не особо богатая, деньги утекали на лечение сынван. – потом трамбует и проглаживает сгибы. - чондэ было тринадцать, у него не было мозгов, и его всё бесило. - у неё вроде аппарат ночью заглох. - аппарат был исправен. у чондэ чесались руки. сможешь сам решить это уравнение? чондэ сочно хлопает дверцей шкафа, пряча свёрток карты. чанёля прошибает хладность и назойливая паранойя, и он ещё долго не может синхронизировать свои мысли. ☆☆☆ босс швыряет чанёлю прямо в лицо бумаги, говорит, что это не статья, а эссе сумасшедшего фанатика, и требует к концу дня нормального материала. бэкхён крутит у виска, когда чанёль шлёт всё в пизду, возвращаясь перевозбуждённым и агрессивным к своему рабочему месту. он открывает старые наработки и просто смешивает сносные абзацы. выходит всё как надо: детективные описания мест преступления, драматичные персоналии жертв, воспоминания псевдовыживших, дешёвые гипотезы и ни щепотки правды. ☆☆☆ этот чондэ - вечные дискурсы, отравленные изящностью гротескной патетики. чондэ говорит чанёлю о своём уделе, когда они натягивают водолазки и джинсы перед выходом в ночь, следующее: - это - аутодафе в пучине мглы, и я твой палач, который подарит тебе последний поцелуй с сладким вкусом запёкшейся крови твоего хронометража. ты достигаешь энтропии личных грёз. синтезируешь отчаяние и безверие. а я вероломно выстреливаю в грудь твоего порока. и даю тебе финальный толчок перед полётом в нескончаемость. чернеющие узлы вен на шее спрятаны под высоким воротом, и сублимированная тьма оседает на груди, разбавляя прозрачность воздуха дымом. - сейчас это опасно. я в который раз не меняю облик. – но он не договаривает, почему так и не сменил его вновь. (но, кажется, чанёль улавливает суть). - ты так уверен в себе. но ведь на улицах встречаются и другие. те, кто хотят жить. - тогда объясни мне, зачем они выходят наружу, когда знают, что за углом их ждёт смерть? хотят поиграть в игрушки? а потом я разбиваю их о скалы. - жестоко. - вычислять истинно жаждущих несложно. – чондэ вжикает молнией штанов, натянув их на худые, более чем изумительно обрисованные ноги. - достаточно продышать их насквозь. иногда они подходят к тебе сами. - с тобой такое уже было? - да. помнишь, ту девчонку сонён? – чондэ накидывает потрескавшуюся кожанку, в чьей только крови не испачканную, и отточенным движением поправляет, чтобы сидела на плечах идеально. - которая с ножом в горле? - да. она сама подошла и спросила, не смогу ли я вогнать в её глотку кусок металла. предварительно я её проверил: она была певицей и однажды перестаралась, устраняя конкурентов. она приставила лезвие остриём к горлу, а я подтолкнул её руки, - его речь не имеет ни оттенков, ни подтонов, сухая, колкая и напрочь лишённая чувства. чанёля коробит от кошмарных историй чондэ, в частности, от его безучастности, блёклости и пресности воспоминаний. он так радеет за собственную правду, за искусство дарить катарсис, но ни в какие рамки не ставит истоки своих деяний. - передай её родителям. подкинь. – чондэ выуживает из кармана измятый, испятнанный кровью клок бумаги, наспех завёрнутый в полиэтилен. чанёль сначала брезгует трогать свёрток, но в итоге смыкает на нём пальцы. а чондэ не останавливается: - адрес у тебя есть. чанёль ни слова против не произносит, покорно пряча грев во внутреннем кармане куртки. они обуваются и выходят из дома. полночь проглатывает их, испивает до дна, нашёптывая горячо в уши заклятия. холод омывает стонущим, ледяным ветром их тела, сдувая с места - давая курс. на небе рой сереющих, до блевотины грязных туч загораживает звёзды. чондэ хмурится – чанёль чувствует это кожей. чондэ уверяет чанёля, будто бы он знает, куда им нужно, будто он слышит беззвучный, удушающее жалобный зов о некропомощи. они плутают по городу, изредка улавливая сиплые трансляции далёких раций. они будто бы попадают в рекурсии, потому что в ночи кварталы выглядят идентично, и даже дыры в асфальте и слабо подсвеченные окна в домах идентичны в разных локациях. чанёлю думается, что он сходит с ума. чондэ основательно промыл ему мозги, вызвал доселе неизвестное сочувствие и открыл ему глаза на глубинные истины, которые казались ему невероятными, несуществующими. амбивалентность – вот что лучше всего характеризует ощущение чанёля, его систему понимания чондэ как отдельной метавселенной. весь город считает чондэ безумным, хладнокровным убийцей, бесчеловечно прикончившим сотни людей, существом, купающимся в кипящей крови жертв, как в лунном свете, а чанёль считает его очень милым, когда он выходит из душа, и его рельефная грудь перемазана растворившейся в воде полуночной пылью. и в конце концов чанёль осязает насколько они с чондэ по сравнению с человечеством асинхронны, алогичны, асимметричны и атеистичны. но он вливает в себя чокнутую суть. инсайт, откровение парализуют его сознание, и, кажется, он вкушает себя эту неорелигию быть проклятым изгнанником. в свежем пустующем пространстве за километры слышно, как поезда проносятся возле вокзалов, унося в никуда потерянных в жизни людей. чанёль на мгновение задумывается о том, что им бы двоим с чондэ неплохо сбежать отсюда, бросить всё, очиститься от дурной репутации. но чондэ настойчиво и мёртво хватает чанёля за запястья (так, что чанёлев пульс долбится в пальцы чондэ) и дёргает на себя, точно учуял витающий в темноте запах мертвячины (надежды). они режут насквозь город, лавируя между нестабильно широкими улицами и дворами, пробегают подле детских площадок, похороненных под тоннами лунного света, и грубо обрезают путь перед тупиками, резко сворачивая в иную сторону. сердце чанёля арматурно грохочет, и его дыхание скачет, никак не усмиряя адреналиновое волнение. чондэ мечется в темноте мотыльком, пытающимся сквозь стекло пробиться на свет. небо уже проецирует первые язвы рассвета. - сюда. на крышу. - чондэ манипулирует домофоном. нажимая бессвязно кнопки, и дверь с полифонией отворяется. они шустро влетают внутрь, дабы не осквернить назойливым мотивом покой исчезающей ночи. по спине мурашки. чондэ отчаянно ломится наверх, не слушая чанёля, когда он шёпотом предлагает добраться на лифте до последнего этажа. приходится его отпустить: чанёль в одиночку дожидается медлительного лифта. к моменту, когда чанёль забирается на крышу, на небосводе уже сияют вкрапления света, а чондэ и ещё какой-то незнакомец стоят у самого обрыва. чанёль не осмеливается подойти ближе, ведь так он испортит таинство освобождения, спугнёт сакральный момент истины. он смутно различает, как чондэ вжимается носом в грудь жертвы, как внимает шёпоту, держа ухо у чужих губ. чанёлю раньше казалось, что сами мгновения умерщвления затяжные, и им присуща особая грация, но это не так. он едва успевает увидеть мощный толчок, который чондэ вдавливает в грудь незнакомца, а через секунду на крыше стоят лишь двое. во рту ненавязчивая горечь, а по воздуху разливается усугублённая пустынность. обождав минуту, чанёль сужает пространство между ним и чондэ. чондэ стоит статично на краю и смотрит куда-то вбок. лазерные лучи рассвета полосят по его лицу, выделяя впадины щёк и безупречность линий лба и подбородка. - его звали чунмён, и он влил слишком много снотворного в чай своего отца. чондэ поднимает на чанёля бледный взгляд, кишащий жалостью и скорбью; чанёль уже выучил, когда лучше понимающе молчать, нежели говорить что-либо. - выполни мою просьбу, а затем ступай в офис. напиши о новом трупе до того, как это сделают другие. все силы точно слиты из тела, но не из-за бессонной ночи. слабость чондэ выбивает у чанёля из-под ног опору, заставляет усомниться во всякой вере мира, бросить всё и сброситься самому с крыши. видеть его слёзы невыносимо. разделять его переживания, стирать с его рук кровь стольких убитых и каждую ночь убеждать его в том, что он гений, а не шизофреник, - ещё невыносимей. но у чанёля нет выбора. и он поступает, как пообещал: относит письмо, пишет статью и молится чёрт знает кому о правосудии. в офисе все клевещут на чондэ, говорят, какой он ублюдок и насколько он бездушен. (чанёль запивает ярость чаем). а после обеда в офис заявляется следователь и предупреждает чанёля, что в последние дни он слишком часто мелькает в этом деле. ☆☆☆ - с ума сойти, кто твои инсайдеры? - а что? - это же абсолютно конфиденциальная информация! – босс хлопает в приступе восхищения руками по столу чанёля, отчего он вгоняется в шок. – эта ваша заметка о смерти того парня! как его? - чунмён, - поло бросает чанёль, лишь бы от него отстали. - да. именно. - босс брызжет слюной, как бульдог, или у него вообще эпилепсия – чанёль ещё не разобрался, но в одном он уверен точно: чрезмерная активность возле его рабочего места удручает. - ты молодец! - ну, спасибо. – чанёль криво поднимает уголок рта, кисловато улыбаясь. - чёрт с ним, напечатаем ту твою первую статью, где ты там уверяешь всех в невиновности этого ублюдка. пусть возникнет резонанс в обществе. - пусть, - позволяет себе согласиться с боссом скромно и без эмоций. ближе к обеду приходит смс от сэхуна: "говорят, ты был на той же крыше, что и чунмён, в день его смерти. объяснишься дома". ☆☆☆ кварцево-неоновый рассвет с голубой сахарной пудрой и гематомами низких облаков обволакивает утро. припорошенные лавандовым снегом лучей, дома, виднеющиеся в окнах, стоят словно во льдах. зрачки чондэ, сидящего на подоконнике, обожжены небесным кровотечением. по груди из носа сыпется антрацитовый порошок. в софитах пробудившегося солнца он выглядит абсолютно мираклически. он контратакует своей исключительностью, антиутопичностью и изящностью штрихов тела. - о, как же это грациозно: вдохнуть последнее мгновение жизни вместе с пылью сонного солнца. - эстетично это только на словах: лететь с крыши в рассветный миг. а утром соскабливают твои мозги с асфальта. - почему всё сводится к негативу? где катарсис и нирвана? - чондэ обращает внимание на чанёля и поливает невообразимо ласковым смирением, но и убитой страстью, глядя на него. – ты смирился с тем, что раньше презирал. так смирись с тем, что суть отличается от визуальной оболочки. во всём виноват антропоцентризм: вам проще не вдаваться вглубь, проще сфальсифицировать факты, а не искать достоверные источники. вы хотите бояться. думать, что нужны кому-то. хотите быть в синхронизированной системе. а зачем? - откуда в тебе это? - я очень долго наблюдал со стороны. а теперь я внутри этого механизма. люди умирают со словами благодарности на устах, а я считаюсь хладнокровным убийцей. - сегодня опубликуют статью. - чанёль, это плохая идея. – чондэ чуть дёргает головой, но отчаяние плещет через край. какая эфемерная безысходность обволакивает его, ведь только что его мечта сгорела дотла. - это твоя идея, она по дефолту не может быть плохой. - хм, - он слёзно хнычет. – я был неправ, а лихорадка правосудия передалась тебе. скверно. - почему скверно? – однако чанёль совсем не разделяет этой флегматичности и подавленности. он ещё заведён и готов идти до конца, перегрызть всем глотки, если понадобится, потому что он, ему мерещится, прочувствовал насквозь эссенцию чондэ, потому что он проглотил эту безудержную агонию быть обманутым. чондэ не отвечает. а через день сэхун съезжает к чонину, говоря, что жить с подозреваемым слишком небезопасно. и, наконец, чанёль слышит, как по швам трещит истина. ☆☆☆ чондэ говорит, что к утру чанёля обязательно отвезут в следственный изолятор, потому что пропагандируемые им поводы преступлений и набор поверхностных фактов, опровергающих его алиби, весьма полно указывают на то, что он причастен к этому всему. тем более люди любят истории, в которых оказывается, что забитые гики имеют в кладовке пару видов огнестрельного оружия, набор клинков в кухонном сервизе и пыточную в подвале. да и полиции неплохо бы создать видимость плодовитости их мучений. - я слишком долго не менял оболочки, на тебе свет сошёлся клином, и в итоге нас ждёт полнейший крах. чондэ наспех зашнуровывает ботинки; чанёль без разбору скидывает в рюкзак вещи, которые попадутся под руку, и вместе они просчитывают все возможные выходы. - я должен попросить у тебя прощения за то, что втянул тебя в это. - я сам согласился. не беспокойся. мы просто исчезнем. растворимся в ночи, как ты это любишь. - я не понимаю шуток, - отрезает чондэ, и энтузиазм чанёля разбавить напряжённость спадает. он смущённо отворачивается, продолжая набивать сумку. часы дробно приближают полночь. они вновь ныряют в темень улицы, но теперь ищут не они, а их. чанёль нервно теребит лямки рюкзака и о чём-то тревожно и затяжно размышляет. наверное, о том, что чондэ придётся изменить облик, найти новое тело. но будет ли тогда чанёль к нему привязан? в этот раз небо прозрачное. луна увидит всё. кажется, в ночи чондэ ощущает себя прекрасней всего. и чёрная кровь мягче струится по венам, и воздух в лёгкие сам затекает. - чёрт, - чондэ тормозит посреди проезжей части и задирает нос кверху. - чего ты? - чанёль пристально осматривает его. за два квартала начинают лаять собаки и хрипеть полицейская рация. подкатывает паника. - понеслось. стоило помочь одному, как все суицидники проснулись, - гнев. чондэ спускается на рык и до белых костяшек сжимает кулаки. нутро воспаляется от безудержного бешенства. чондэ и искры хватает, чтобы сжечь всё дотла. - так в чём проблема? не иди, - предлагает преспокойно чанёль, но чондэ испепеляет его огнестрельным взглядом. - я н е м о г у о т к а з а т ь, - будто не своим голосом шипит. низким, таинственным, потусторонним. он бинарный: в двух тонах, с эхом. и в радужке сверкает апокалипсис. - куда надо идти? - здесь недалеко. через двор. как можно оперативней, они двигаются в нужную сторону. прямо сейчас этот процесс пустой, вынужденный, и по чондэ ясно читается, что он и сам не рад. угрюмый, он молча шагает по двору. и даже ночь не насыщает его. у чанёля на какой-то миг это вызывает подозрения (слишком доступная добыча), но это очередной приступ паранойи, он уверен. они добивались правды всеми возможными способами, прямо, без излишеств раскрыли её людям, разложили всё по полочкам, открыли для общего доступа и позволили решать - верить или нет. чанёль снова немного отстаёт и теряет смытые очертания чондэ из виду, оставшись за углом. решив особо не спешить, он тормозит и подставляет лицо звёздам и ветру с нитями парфюмерной отдушки. чондэ не возвращается через пять минут, и чанёль не то, чтобы паникует, но отправляется вслед за ним. в темени двора он пробирается почти на ощупь, натыкаясь на лавки и непонятные металлические сооружения. чанёль сосредоточенно прощупывает носками почву, чтобы сделать шаг. напрягает зрение. вдруг впереди зажигается плевок автоматной очереди, тишина детонирует от тратила выстрела. подстава. дыхание срывается, и чанёль лихорадочно выпутывается из лабиринтов дворов, вытягивая наружу дебильно длинные ноги. он только окончательно высвобождается из невидимых лабиринтов, а дробь грохочущих шагов приближается. чанёль может только бежать. его ещё не заметили - и это важное преимущество. чанёль плутает в поисках лучшего места для исчезновения, но его хладно цепляют за запястье и утягивают в кромешную темноту. чанёль почти взвизгивает. но видит витки пыли на уровне ноздрей неизвестного и только сдавленно выпаливает: - что произошло? - нас поймали на крючок. - и что делать? - можно попробовать сбежать. они несутся сломя головы, скручивая от отдышки лёгкие. ноги завязываются, ноют от мощного топота, а сзади палят по пяткам автоматы. сомнений в том, что их прикончат сразу же, нет. они нарезают круги, путают следы, ища лазейку из идеальной ловушки. направо. налево. ещё раз налево. и прямо. а потом безвыходность. чондэ выплёскивает краткий смешок. у чанёля лопается сердце. они тормозят, и через пару мгновений их бесчеловечно жёстко дубасят прикладами. позвоночник хрустит. чанёль, обессиленно завалившись, кривясь от боли и ужаса, ищет в глазах чондэ спасения. чондэ чуть ведёт головой, и на лице блестит склизкая чёрная кровь. их поднимают с асфальта. бесчувственно толкают вперёд. и в щёки им упирается шершавая стена, а в спины - бездушно морозные, массивные дула автоматов. тупик. их взгляды безобразно переплетаются. в них отражения зияния бездны. такова на вкус их правда: полынная горечь. а потом на щеках сверкают отблески последних слёз. и они начинают считать секунды до выстрела.