Красная Шапочка и Серый Волк

Тарьей Бё сидел у себя в номере и тихо подъедал клубничное варенье. Ложечка за ложечкой, он старательно выуживал из банки густую красную массу, отдельно радуясь, когда удавалось подцепить ягодку: большие и маленькие, с семечками или без, они доставляли ему неимоверное удовольствие, и он каждый раз подолгу перекатывал их во рту, чтобы получше распробовать вкус, закатывая глаза и с наслаждением причмокивая. Баночка сегодня была уже не первой, и это был плюс, но варенье в ней неумолимо заканчивалось, и это был минус. Бё потихоньку грустил, и чтобы хоть как-то продлить общение с предметом своего вожделения, изо всех сил старался есть помедленнее, подолгу облизывая каждую ложку. Ощущения от этого процесса были просто феерическими — Бё даже начал постанывать каждый раз, когда нехитрое норвежское счастье оказывалось у него во рту, и вытащил из брюк ремень, чтобы ничто не мешало этому счастью свободно располагаться в благодарном организме. Что и говорить, Тарьей Бё давно и искренне любил варенье. И оно, судя по всему, отвечало ему взаимностью. Однако ничто хорошее не длится вечно — негромкий, но вполне уверенный стук в дверь моментом вывел норга из клубничного транса. Судорожно проглотив очередную ягодку, Бё замер с ложкой во рту, от всей души надеясь, что ему померещилось: в банке оставалось еще прилично, а мысль про делиться вызывала у Тарьея приступы паники — он и девушкой делиться бы не стал. А тут — варенье… Но стук в дверь не прекращался, становясь все более настойчивым, а спустя пару минут к нему добавилось еще и голосовое сопровождение, в котором Бё с ужасом опознал «трактора» немецкого биатлона: — Эй, Тарьей! Ну что ты там завис? Открывай побыстрее, дело есть, — Симон явно не собирался сдаваться быстро. «Твою ж не мать, — стараясь думать потише, заметался Бё, — а ведь не уйдет. Еще и дверь выломать может, жестянка немецкая. И что ж ему так приспичило?» Страшная догадка пронеслась в голове норвежца, и уже через секунду он с удвоенным усердием замолотил ложкой — врагу не должно достаться ни капли, пусть даже ради этой любви Тарьею придется лопнуть. Однако стук не прекращался, возгласы за дверью становились все более недовольными, а баночка ценного и легкоусвояемого продукта доедаться не торопилась. В последней попытке остановить германское нашествие Бё отчаянно крикнул: — Здесь никого нет! — Что, совсем никого? — недоуменно послышалось из-за двери. Тарьей обрадовался: шансы на то, что его оставят в покое, увеличивались с каждой секундой — высокой скоростью мыслительных процессов немец, похоже, не отличался. — Совсем, совсем никого! — уверенно отчеканил норвежец. — Приходите попозже! — А где же Тарьей? — удивление в голосе немца усиливалось. Бё даже был готов поклясться, что он слышал, как у того скрипят в мозгу шестеренки. — А его нет. Он ушел к своему другу, Симону Шемпу, — выпалил Тарьей и тут же быстро прикрыл себе рот ладонью — ну надо ж было так спалиться! Забытая ложечка со звоном упала на пол. — Ну и наглая ж ты морда, хоть и не рыжая, — заржал пока еще невидимый Шемп. — Кого угодно обхитришь! Может, откроешь уже? Решив не уточнять, что обхитрить таким образом можно было разве что Симона и Винни Пуха, Тарьей нехотя поплелся открывать дверь, предусмотрительно засунув недоеденное варенье в очень кстати попавшуюся под руку фирменную красную шапку с помпоном. — Ну, чего надо? — нелюбезно поинтересовался Бё, слегка приоткрыв дверь и стратегически заняв весь образовавшийся проем. — Занят я сильно. — Я к тебе по делу, — не обращая внимания на насупленные брови Тарьея, ответил немец. — Мне бы это… того… горло полечить. — А я-то тут причем? — завозмущался Бё. — Ты совсем уже… «того»… Горло ему полечить, понимаешь! Вот к медикам вашим и иди. Хотя... есть один дивный способ, но сильно на любителя, — захихикал норвежец, к месту вспомнив баян, настолько старый, что он уже был похож на гусли. — Ну так я как раз за этим и пришел! — радостно воскликнул Симон, и неслегка оторопевший от такой искренности норвежец уже второй раз за последние десять минут сильно пожалел о том, что он открывает рот не только ради варенья. — Медики мне посоветовали попробовать нетрадиционные методы лечения, и я сразу же подумал о тебе. — Ээээ… а ты не мог бы уточнить конкретнее? — голос Тарьея как-то враз осип. Внезапно воплощать в жизнь «гусли» ему ни разу не улыбалось, однако глядя на уверенное лицо немца, он уже не то чтобы к месту и с морозным холодком в душе вспомнил другую шутку про «а придется». — Мог бы, мог бы, — закивал Шемп. — Мне посоветовали пить чай с вареньем! Говорят, очень хорошо помогает, особенно с малиновым. Он поднял вверх указательный палец и торжественно изрек: — Я же знаю, что у тебя есть, ты ж его по всем этапам собираешь. И горло у тебя, кстати, не болит! Так что, будь человеком, не жадись и мне маленько варенья налей. — Да нет у меня ничего! Пи*дят, честное слово, не норвежец буду! Ты больше Йосю слушай! — одновременно с облегчением и страхом затараторил Бё, которому перспектива иных нетрадиционных методов лечения вдруг перестала казаться такой уж страшной. — Ах, нет? — Шемп с подозрением оглядел норвежца и ткнул ему пальцем в уголок рта. — А это что такое? Бледно-розовая норвежская кровь? Потомок кровожадных викингов поспешно облизал губы, но было уже поздно — немец резко толкнул его в грудь своим тракторным корпусом, заставив отступить внутрь номера на целый шаг. Пятясь под мощным натиском лидера бундесманшафта, Тарьей только и успел, что прихватить с дивана драгоценную шапку и забиться в кресло, нежно прижав свою любовь к груди. — Ты чего это делаешь? — поразился Симон. — Шапкой в меня метать будешь, что ли? Бё понял, что, кажется, спалился повторно, и вцепился в шапку изо всех сил, пока немец хищно кружил по комнате, выискивая подвох. — А ну-ка, давай посмотрим, что у тебя там, — наконец сообразил Симон и схватился за норвежский помпон. Бё вовремя отпрянул и ухватился за шапку с другой стороны. Громко сопя, спортсмены стали тянуть ее к себе. Победила грубая сила, и банка, упираясь, медленно выползла из шапки. С этим трофеем Симон победно уселся на диван. — Ложки доставай, — скомандовал он. — Не горюй, тебе тоже достанется. Начавший было испытывать нечеловеческие муки жадности Тарьей несколько приободрился и быстро достал две ложки: уж в чем в чем, а в своих навыках скоростного поедания варенья он был уверен — немцу много не достанется. Однако Шемп отступать тоже не привык, и следующие пять минут прошли в молчаливой и напряженной борьбе — ложечки сталкивались и звенели, дербаня клубнику в клочья, а варенье выстреливало вверх, аккуратно приземляясь на носы биатлонистов. В конце концов, Симон в изнеможении бросил ложку и мрачно произнес: — Неправильно ты, Таря, варенье ешь. — Это еще почему? — озадачился не менее запарившийся Бё. — Ты его из банки достаешь, а его надо на хлеб намазывать — и вкуснее, и на дольше хватит. — Ах ты ж, блин! Хлебушек! — от этой гениальной идеи Тарьей снова почувствовал прилив сил. — Сейчас организуем. — Быстро пошарив в тумбочке, он извлек пакет с нарезным батоном и, выбрав кусок поменьше, протянул его немцу: — На, держи, от сердца отрываю. Шемп благодарно кивнул и принялся намазывать варенье на хлеб. — Да ты размазывай, размазывай, а не ложками бухай, — волновался Бё. Он попытался прикинуть на глазок, сколько потребил и еще может потребить Симон: по всему выходило, что кормить серого волка придется еще долго, а в лес смотреть он даже не собирается. Тарьей тихо тосковал. Варенье, однако, скоро закончилось, и Шемп, сладко потянувшись и облизнув губы, к большому удовольствию Бё засобирался на выход. — Да, мне пора, — заявил он, в последний раз взглянув на печально пустую баночку. — Я тут вспомнил кое-что. Большое спасибо! Мне немного полегчало. — Ну, если ты больше ничего не хочешь… — на этой фразе Бё понял, что хочет отрезать себе язык. Его взгляд метнулся к большому двустворчатому шкафу, который занимал почти половину номера. — А разве еще что-нибудь есть? — тут же среагировал Шемп. И, проводив глазами взгляд Бё, победно добавил: — Ага. Внутри норвежца завыла вьюга. Торжественно поклявшись себе больше никогда не использовать язык для разговоров, он горько вздохнул, помялся, прикидывая, чем лучше всего заткнуть «серому» пасть, и обреченно махнул рукой в сторону шкафа: — Пойдем. Распахнув створки, немец только присвистнул: никакой одежды в шкафу не было от слова совсем. Место рубашек, толстовок и брюк занимали банки, баночки, горшочки и даже коробочки с вареньем — они располагались по всему периметру шкафа, стояли горками и кучками, заманивая ягодными этикетками и пузатыми и не очень бочками. Вмиг ощутив себя немного Алисой и очень много Шляпником, Симон пораженно застыл на пороге шкафа, не в силах вымолвить ни слова. — Залезай, чего уж там, — ворчливо подтолкнули его в спину. Тарьей забрался следом, прикрыл за собой двери и угрюмо пообещал: — Дам тебе банку. Одну. Но если кто-нибудь узнает… — Хорошо-хорошо, — захихикал немец, который уже обрел дар речи. — Никому ни слова. А тебе искать не темно, нет? Тут как-то очень дарк. — Сам ты дарк, — огрызнулся норвежец и назидательно добавил: — Варенье следует хранить в сухом прохладном месте, и желательно потемнее. — О, да, я дарк, —продолжал веселиться Шемп. — Я злой и страшный серый волк, и я в норвежцах знаю толк! — Сейчас как не дам ничего, — обиженно засопел Бё. — Сам себе варить на этапе будешь. Он протиснулся вперед и наклонился, чтобы нашарить нужный горшочек. Но то ли почти две банки уже съеденного за сегодня варенья были лишними, то ли пуговица на штанах была совсем хлипкой — не успел Таря даже как следует нагнуться, как его штаны с треском лопнули, а сам Бё нецензурно полетел на пол, попутно разбивая свои сокровища. Пытаясь хоть как-то спасти норвежца, Шемп подхватил его сзади за бедра и уже было начал приводить в вертикальное положение, как вдруг двери шкафа распахнулись, и они увидели совершенно обалдевшее лицо Малышко. — Это у вас там варенье, что ли? — запинаясь, произнес Дима, у которого ситуация явно не вполне укладывалась в голове. — Нет, это вам почудилось, — быстро ответил Бё, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. — У меня тут просто пуговка оторвалась, вот и ищем. Симон охотно закивал. — И чего вы вообще сюда приперлись? — заистерил норвежец. — Тут слишком тесно, мужики! Мы и без вас прекрасно справимся. И в шкаф не лезьте, — он угрожающе посмотрел на Малышко, который уже было дернулся внутрь. А потом тяжело вздохнул, наклонился куда-то вниз, немного поводил рукой и вытащил на свет большую красивую банку: — Держите, клубничное! Чуть-чуть засахарилось, но вы там сковырните сверху — и порядок. И чтоб никому! — Спасибо, — просипел офигевший Дима, принимая из его рук банку. — Ну, мы пойдем? — Идите, — разрешил старший Бё, — и дверь за собой закройте! — добавил он, когда увидел, что компания уже развернулась на выход. — Ты что, дверь в номер запереть не мог, когда вошел? — зашипел он на Шемпа, едва за ребятами закрылась дверь. — А я до сегодняшнего дня как-то и не думал запираться с тобой в одном номере, — заржал Симон. — Но я учту. На будущее. — Да нет у нас никакого будущего! — злобно бросил Тарьей. — Я из-за тебя и так почти все банки свои разбил! Ну-ка, подержи меня, сейчас нащупаю что-нибудь целое. Но не успели мужчины вновь занять свои исходные позиции, как раздался стук открываемой двери, вслед за которым послышался томный и очень знакомый голос: — Тарье-е-ей! Ты тут? Бё замер, изо всех сил стараясь удержать равновесие — он уже снова нагнулся в поисках чего-нибудь еще не разбитого и теперь балансировал на кончиках пальцев, задницей для надежности упершись Симону в пах. Последний слегка похрюкивал от рвущегося наружу хохота, но пока еще держался. — Эй, Бё! — похоже, Эмиль и не думал уходить. — У тебя почитать есть что-нибудь годное? А то я уже перечитал все, что написал сам. Таря, я гениален! Но хочется какого-то контраста или впечатлений свежих, что ли… — Свендсен на секунду замялся, пытаясь подобрать слова. — Может, у тебя есть что-то из моего, чего я пока еще не читал? Аккурат в этот момент из шкафа донесся сдавленный хрип и звон битой посуды. Гениально определив источник звука, Эмиль грациозно подплыл к деревянной конструкции и осторожно приоткрыл одну дверь, где его взору предстало неописуемое зрелище в виде двух перемазанных вареньем мужчин, один из которых согнулся практически пополам и, нещадно матерясь, путался щиколотками в собственных штанах. Свендсен с минуту оценивал эту картину взглядом истинного художника и даже пару раз сделал ладошки «камерой», но затем разочарованно отступил. — Нет, годноты как не было, так и нет. Не умеете вы, мужики, делать классный сюжет, чтоб без потрахушек и с чувствами, — провозгласил он, величественно направляясь к выходу, и обернувшись уже почти у двери, добавил: — Таря, когда освободишься, зайди ко мне. Дам тебе почитать, что умный я пишут.

***

Тихой лунной ночью в биатлонном лагере спали все: сладко спал Симон Шемп, которому за труды все же перепало полгоршка меда для смазки горла и пирожок для успокоения души; беспокойно вертелся на своей кровати Эмиль Свендсен, которому снились его новые гениальные работы; закинув ножку на Гараничева, влюбленно спал Беатрикс; может быть, даже спали Фуркады, Шипулин и Малышко, если смогли вовремя найти аптеку. Не спал только Тарьей Бё, которому после шкафного побоища осталась лишь одна маленькая грустная баночка с ежевичным вареньем. Любовно уложенная в красную норвежскую шапку, она отсвечивала глянцевым стеклянным бочком в лунном свете и казалась норвежцу образцом совершенства, вызывая прилив неизведанных доселе эмоций. Бё нежно гладил ее по крышке, клялся в вечной любви и обещал никогда не расставаться. Ибо что может быть лучше настоящих чувств? Баночка скромно молчала, призывно поблескивая вареньем. Она была с ним полностью согласна.