Тихие вещи

      Роуз нравилось обнимать его и прижимать свои холодные руки к его спине, чтобы он невольно вздрагивал от этих прикосновений. Ей нравилось прятать счастливую улыбку под его длинным плащом, который всегда закрывал ее лицо во время их объятий. Ей нравилось обнимать его и чувствовать физическую близость, так необходимую ее все еще человеческому сознанию. И, конечно, ей до помутнения в глазах нравилось, когда он клал свои руки ей на плечи и крепко прижимал ее к себе. Настолько крепко, что начинало не хватать воздуха.       Роуз мысленно сравнивала его с глубоким темно-синим океаном, гипнотически чарующим своей таинственностью и пугающим своей глубиной. Но Роуз нравилось закрывать глаза и нырять в него с головой, слушая, как быстро бьются два сердца. И ей нравилось тонуть в нем.       Ей нравилось любить его. Без всей этой человеческой пошлости. Просто любить, отдавая ему каждую свою частичку, бесспорно признавая его центральной сутью своего существования, и получать волну взаимной любви в ответ.       И было определенно что-то сладко-запретное в том, что они делали, но все сразу вставало на свои места, когда Роуз, задыхаясь от переполняющего ее чувства, прижималась щекой к его груди, чувствуя, как он дышит, и сбивчиво бормотала признание в любви.       А он, в свою очередь, выдерживал паузу, легонько рисуя пальцем какие-то знаки на ее щеке, и, наконец, тихо шептал ей на ухо три заветных слова, а затем запечатлевал на лбу невесомый поцелуй, заставляя мурашки счастья бегать по ее спине.       И это чувство неразрывного соединения двух жизней в одну было невероятно сильным и самым по-человечески настоящим.

Love me tender, Love me sweet, Never let me go. You have made my life complete, And I love you so.

      Ей так же нравилось, когда он дарил ей цветы, после какого-нибудь опасного путешествия. Конечно, он никогда не спрашивал у нее, какие цветы ей нравятся, дабы не разрушить свой светлый образ всезнайки, поэтому постоянно дарил ей разные. Впрочем, Роуз было все равно, какие именно растения (ведь это не всегда были именно цветы в понимании человеческом) он положит ей на одеяло, обязательно разбудив ее своим, конечно же, совершенно случайным сбрасыванием какой-либо книги со стоящей возле кровати тумбочки. Ей нравилось снисходительно покачивать головой на его растерянный после всего этого взгляд, и ей так же сильно нравилось смеяться в ответ на его очаровательную улыбку и запускать ему в волосы свои пальцы, делая его прическу прекрасной по своему усмотрению, с чем он, конечно, был просто обязан смириться.       Eй нравилось, когда он долго рассказывал ей что-то, что всегда начинается перечислением каких-либо событий в соответствии с какими-либо датами, а заканчивается полнейшей неразберихой, никак не связанной с началом монолога. Именно так Роуз узнала, что он обожает малиновое варенье (к слову, ей безумно нравится запираться вместе с ним в кладовке и кушать варенье прямо из банки, стараясь сдержать смех, смотря на измазанное в нем лицо таймлорда).

Love me tender, Love me true, All my dreams fulfilled. For my darlin' I love you, And I always will.

      А потом, ей ужасно нравилось лежать с ним на каком-нибудь холмике какой-нибудь далекой и обязательно маленькой планетки, смотря на звезды. Тогда они молча улыбались бесконечным просторам мироздания, предвкушая завтрашний день, новые приключения и, конечно же, хотя бы три минуты, потраченные на отмывание липкого малинового десерта от щек таймлорда. И Роуз просто прижималась к нему, а он обнимал ее за плечо, и, не смотря на всегда низкую температуру его тела, ей нравилось чувствовать исходящее от него тепло.       И ей до умопомрачения нравилось вдыхать его запах (а от него всегда пахло летом и персиками), тереться носом о его щеку и чувствовать на кончике языка ни с чем не сравнимую сладость своего счастья.