Рисуя мечты

Завтра солдат должны были повести в бой, который имел все шансы стать для каждого из них последним. Можно сказать, они проиграли его заранее, пав духом: противник был слишком силен, а они были слишком измучены битвами, голодом, холодом, постоянными потерями. Забывались те, кто ждут дома и нуждаются в защите. Забывалась жажда к жизни и элементарное правило о том, что смирению не место на поле боя. Сдаться — означает предать. Страну, семью, своих товарищей и себя самого. Но шансов было ничтожно мало, и все ждали смерти. В землянке в тот вечер было непривычно тихо, атмосфера царила напряженная, и даже карты не отвлекали от мыслей. Никому не спалось. Забравшись на скамью, стоящую в самом углу, и забившись под стенку, Такаши жался боком к сидящему рядом Томо, пустым взглядом окидывающему боевых товарищей. Его тепло напоминало Такаши, что они пока еще живы и что им есть за что бороться. Не умирать было страшно — он боялся потерять это драгоценное тепло, не позволяющее телу замерзнуть в холодной землянке, когда на улице мороз и отсутствие надежды сковывает сердце льдом. «Никудышные мы солдаты», — тоскливо думал Такаши, провожая взгляд Томо. Почти все присутствующие были молоды и неумелы в военном деле, вчерашние школьники и студенты, которых война выдернула из их привычной жизни, оторвав от дома и всего, что было дорого и привычно. Фактически пушечное мясо. Сам Такаши был хрупким и робким, всегда мечтал стать художником, даже отучился три месяца в художественной академии. А теперь он мог рисовать лишь на случайных огрызках бумаги печальные глаза того, кого любил, и мечты о светлом будущем в своей голове. О будущем с Томо. Они с первого дня на фронте были вместе, судьба словно толкала их друг к другу, и никто из парней не думал ей противиться. Томо нравился Такаши, восторгал его до щенячьего визга, вызывал столько любви к себе, сколько едва умещалось в сердце товарища. И плевать, что они оба были парнями. Не плевать было на то, что их свела война и они в любой момент могли друг друга потерять. «Если умирать, то вместе», — заявил однажды Такаши. Томо лишь мрачно усмехнулся в ответ. Никто из них не находил это романтичным. В мечтах был покой, тишина, уютный домик на окраине города, где Такаши сможет рисовать сутки напролет, и возможность любоваться закатами, не боясь наступления следующего дня. А еще — быть всегда вместе, жить в любви и согласии, как настоящая семья. И никто не посмеет их упрекнуть, ведь когда страной они были брошены на растерзание врагу, только друг в друге и оставалось искать поддержку, позабыв о бессмысленном разделении обществом любви на правильную и неправильную. Никто ни слова не скажет, ведь они выжили и защитили страну только благодаря своей любви. Умирать отчаянно не хотелось. Но с нынешним настроением товарищей, некогда кричавших о том, что если все равно умирать, то надо забрать с собой как можно больше жизней вражеских солдат, они были обречены. Об этом думал Такаши, не заметив, как опустил голову Томо на плечо. На глаза наворачивались слезы. Насколько глупы были люди, живя ради смерти и умирая ради жизни... — Такаши... — тихо позвал Томо и осторожно поднял левую руку парня, прижатую к его бедру. Такаши медленно поднял голову, потер лицо, прикидываясь сонным и размазывая по щекам слезы, и посмотрел Томо в глаза, которые было плохо видно в тусклом свете керосиновых ламп. Бледный, помятый, с синяками под глазами и порезом на губе, который так хотелось обласкать Такаши, Томо был похож на оживший труп, и это внезапно возникшее сравнение вновь вызвало слезы. «Мужик не должен плакать», — напомнил себе Такаши, виновато опуская глаза и ожидая замечания мужественного, сильного Томо. Но его не последовало — одной рукой парень осторожно утер его слезы. Такаши смущенно покраснел и обернулся, чтобы убедиться, что на них никто не смотрит. Никто не смотрел, этим вечером всем присутствующим дело было лишь до себя. — Даже если мы завтра выживем, я не хочу ждать окончания войны. Мы — семья, Такаши. Запомни это, — Томо попытался успокаивающе улыбнуться, но заметив, что его возлюбленный готов вновь разреветься, отвел свой взгляд на его ладонь, которую до сих пор сжимал. Опустив свободную руку в карман, Томо вытащил из него два блестящих кривых колечка. Одно он надел на безымянный палец растерявшегося Такаши, а второе — на свой. Затем хитро подмигнул парню и быстро чмокнул в губы, перегибаясь через него, как будто пытался перебраться на другой край скамьи. Усевшись там, Томо обнял хлопающего глазами Такаши, рассматривающего колечко, грея его другой бок и печально улыбаясь. — Откуда они? — шепотом спросил Такаши, устремив пытливый взгляд на любимого. — Вырезал из консервных банок. Такаши невольно хмыкнул, сжимая руку в кулак и кладя ее на грудь, словно боялся, что кольцо снимут или оно спадет с пальца, хотя оно облегало его вплотную, но не давило — с размером Томо не прогадал. Не так себе Такаши представлял свое обручение с любимым человеком. Не так себе он представлял свою молодость. Но жить теперь хотелось еще сильнее, чем прежде. Ради своей новой семьи, ради красивой свадьбы где-нибудь за границей, ради того, чтобы наверстать все упущенное, сжимая пальцами теплую ладонь Томо и кожей чувствуя холод металлического кольца. — Мы обязательно выживем, — тихо пообещал любимому Такаши. А затем, набравшись смелости, непривычно громко для себя обратился к остальным присутствующим: — Слышите? Мы выживем и проживем остаток жизни счастливо! И никак иначе. Кто-то проигнорировал слова Такаши, кто-то посмотрел на него как на идиота, кто-то — с сочувствующей улыбкой. Как смотрел на него сейчас Томо, Такаши видеть не желал. Он теснее прижался к теплому возлюбленному, крепче сжал кулак — так, что неровные края кольца царапали огрубевшую кожу руки — и прикрыл глаза, продолжая рисовать свою будущую жизнь. Но видел лишь дрожащую от пытающегося проникнуть под веки слабого света тьму...