Пора Дарения

«Ешь всё, что высоко растёт, покуда можешь стоять; ешь всё, что растёт ниже, покуда можешь сидеть; и наслаждайся, когда уже можешь только лежать.»

      Это Разофф затвердил с младых ногтей и иначе не поступал, когда на Перекрёсток Грёз приходила Пора Дарения. А в этом году об эту пору граф ещё и линял. Видел бы кто-нибудь его сейчас...       ...До чего долгое и нудное занятие — сбрасывать кожу. Иногда поневоле пожалеешь, что ты не серый тинс: они-то не линяют, как болотные. Но когда она слезет... Словно бы гора с плеч падает: забываешь про всё, что тебя огорчало. Как будто заново родился. И ты, и весь свет — с иголочки; жалко даже влезать обратно в кафтан...       Но ведь сегодня — другое дело. Сегодня — десятый день Поры Дарения, почти середина, «сливки времени», так что охотничий наряд и не понадобится. Пусть останется дома: всё равно Разофф ещё не скоро наденет его снова.       Никто и не заметил, как зелёный граф прокрадывался сквозь камыши к своему тайнику. Вот и чудесно. Хорош бы Разофф был, выдай он этот тайник ярко-красным своим кафтаном...       ...Очнулся он в тени склёна — будто помолодевший лет на тридцать и жутко... нет, УЖАСНО голодный. Старую шкуру он, конечно, съел, но какой с неё прок?..       От жары склёны пустили сок — тёмные янтарные капли начали падать с ветвей. Точно сладкий дождь шёл на поляне, шуршал в траве, стекал по Разоффу. («Гы-гы, тоже мне, граф глазированный!» — съехидничал бы сейчас Мёрфи, окажись он здесь.)       Дождь скоро перестал идти — и Разофф, слизав с себя сироп, принялся за янтарные потёки на стволах и ветках четырёх склёнов.       Когда сироп кончился, а голодный азарт убавился, граф уже не так смахивал на зелёный хлыст, как накануне. Последний раз его так угощали в гостях у Глобокса — Разофф ещё потом смеялся, что пояс не сходится... То было тогда, а сейчас — да кто его видит, и без пояса можно хоть раз попировать с собой наедине.       Но не всё же стоять под деревом, когда впереди ещё сластей целая уйма — не одним же скленовым соком, в самом деле, пробавляться. За кустами пшиковника, это Разофф знал, лежит брусничная поляна... Вся — его...       Что ни говори, а есть бруснику на званом обеде и вот так, в одиночку, — совершенно разные вещи. На банкете знай следи, чтобы не запачкать соком кафтан, не просыпать ягоды на брюки, и чтобы Мёрфи не «увёл» тайком горсть: он такой. И совсем другое дело — сейчас, когда о церемониях беспокоиться незачем. Даже о Мёрфи, которому только дай повод про тебя раззвонить всему Перекрёстку. Залети он сюда ненароком — пусть-ка попробует сначала разглядеть зелёного графа на зелёном мхе... Хотя сейчас это, пожалуй, было бы не так трудно: Разофф только со спины весь зелёный и пятнистый, а живот — краса и гордость графа — светлый, точно свежие сливки. Такой светлый, что и в сумраке виден.        И хоть эта самая гордость и краса была сейчас уже с хороший барабан, графа это не волновало. Перекрёсток Грёз исчез, исчезли оба солнца, остановилось время, — на всём свете остались одна лишь брусника и Разофф.       Он и она.       ...Граф напоследок нежно прихватил зубами тонкий, пустой уже, брусничный стебель и открыл глаза.       «О-го!..» — про себя изумился он, чуть приподнявшись на локте. Да и было чему.       Подняться на ноги Разофф теперь уже точно не смог бы — не позволял живот. Не того размера он был, чтобы его поднять. Зато в самый раз — чтобы устроить на коленях и сидя заснуть. И до чего же кстати пришлись тут графские длинные руки (а то как же такой обхватить) и короткие ноги (попробуй-ка устрой его на коленях, будь у тебя ноги длинные, — да и скрещёнными столько времени их держать устанешь)...       К вечеру шёл десятый день Поры Дарения, а на когда-то брусничную, а теперь разоффную поляну спустился туман. На зелёной перине, под белым одеялом будет спать зелёный граф, сам не понимая, за что ему такое счастье. Сперва скленовый дождь, потом без счёту — брусника. Теперь вот ещё и туманный полог.       «А?..» — вздрогнул Разофф.       Из-за кустов донёсся шорох. Только бы не Бегоньяк! Не эта старая карга, упаси Полокус! Принесла же её нелёгкая, как раз когда и защититься-то нечем...       ...Это и в самом деле была ведьма Бегоньяк. Поди знай, что ей здесь было надо — то ли корешки для зелий, то ли сам зелёный охотник. Нет, лучше уж об этом не думать...       Разофф замер, зажмурился, вжался в мох, весь обратился в слух. Казалось, взгляд колдуньи даже сквозь кусты болотной холодной грязью лип к его новой коже.       — Тьфу ты!.. — За кустами послышался плевок, а потом хриплый, измученный голос: — Не-ет уж, хорош с меня, домой пойду… Всё исходила, ни шиша не нашла, так ещё и не емши, — мерещится всякое… Три луны, подумай-ка… Не-е...       И снова зашуршало: уходила колдунья.       А у графа от сердца отлегло: ведь подумать только — в трёх шагах от него была, а не заметила! За третью луну приняла...       «За третью луну приняла», — ухмыльнулся Разофф, ещё раз взглянув на себя. Что же, пусть так. Пусть сегодня он — третья луна, он совсем не против. Лежи себе, светись от счастья, да тихо посмеивайся, пока лунный свет льётся на тебя, серебряные сны даря и любую грязь и с тела твоего и с памяти стирая.       На то она и есть — Пора Дарения.