Весь мир может подождать

Хань подхватил с пола забытый ботинок и запустил в Чонина, пытавшегося запихать раскиданные вещи в сумку. Хань целился в голову, но промахнулся. Чонин невозмутимо подобрал ботинок и сунул в сумку. Потом он медленно спускался по лестнице, а Хань бешеным взглядом сверлил ему спину. Когда отзвуки шагов на лестнице затихли, Хань с грохотом захлопнул дверь и закрыл сразу на все замки. Только после вспомнил, что квартира Чонина вообще-то через стенку, а четыре года назад они в этой стенке сделали дверь. Тао восхищался их находчивостью. Собственно, их квартиры находились в одном доме и были разделены стенкой. При этом заходить в квартиру Чонина полагалось через подъезд с северной стороны, а в квартиру Ханя — через подъезд с южной. Официально они с Чонином даже не считались соседями. Просто жили в одном доме. И только они сами да ещё несколько ну очень близких друзей знали, что квартиры давно объединены в одну. Актёр и модель Ким Чонин и журналист Лу Хань жили в одном доме, но никогда не встречались друг с другом. По крайней мере, никто такого не видел собственными глазами, исключая ну очень близких друзей, которых можно было пересчитать по пальцам одной руки. И никто не подозревал, что они уже четыре года живут и спят вместе. До этого дня. То есть, никто так ничего и не узнал, но жить и спать вместе они перестали. Хань кинулся в спальню, отдёрнул плотную штору и задвинул засов на двери, лишая Чонина возможности проникнуть в чужую квартиру из собственной. Рассеянно Хань прикинул стоимость кирпичей и цемента, и их доставку на дом. Поскольку он никогда прежде не интересовался строительной сферой, пришлось отложить это в долгий ящик и понадеяться на засов — тот выглядел внушительно, а у Чонина в ближайшее время несколько фотосессий в Пекине, так что вряд ли он рискнёт долбить плечом в дверь с разбега. За синяки его по голове не погладят. Вообще Хань познакомился с Чонином случайно — на одной вечеринке в Шанхае. Звёзды там встречались со спонсорами, и это был единственный раз, когда Чонин на такой вечеринке появился. Обычно он на них не ходил, плотное расписание не позволяло. Встретились они в самом неромантичном месте — сортире, где какой-то наглый тип приставал к Ханю с недвусмысленными намерениями и готовился перейти к насильственным методам убеждения, минуя стадию выдачи пряника. И вот тут в дело влез Чонин, на которого Хань и охотился, собирая материал для сочного скандала. Чонин отшвырнул типа и вразумил правым и левым аргументами, а потом принял приглашение Ханя на чашечку чая, которая закономерно закончилась постелью и жарким сексом до утра. Секс получился офигенным, хотя Хань поначалу планировал заснять домашнее видео, потом убрать свои приметы из кадров и сдать материал для скандала. Но передумал, потому что всё получилось странно и как-то так, что пропало всякое желание посвящать хоть кого-нибудь в их с Чонином отношения. А потом, спустя месяц, Чонин наткнулся на фотоаппарат, красочные снимки, то самое видео и бэйджик Ханя. Как ни странно, сбивчивые объяснения Ханя он выслушал спокойно, и они продолжили встречаться. Тайно. Ну а после случилась история со смежными квартирами и дверью в стене. И вроде бы всё ничего, вместе им было прекрасно, и Хань не мог пожаловаться на то, что о нём плохо заботились или недостаточно любили. Как раз темперамент Чонина в постели и надёжное спокойствие в повседневной жизни его устраивали полностью. Обычно тихий, скромный и ласковый, как котёнок, Чонин в минуты близости взрывался страстями, и Хань буквально пьянел от этого контраста. Пьянел точно так же, как в те мгновения, когда кто-нибудь отваживался приставать к нему, и Чонин снова взрывался, позволяя увидеть свой истинный темперамент и глубину привязанности к Ханю. Ханя не устраивала работа Чонина, о которой, честно говоря, он знал немного. К тому же, Чонин часто — почти постоянно — опаздывал или переносил встречи, а ещё от него почти всегда пахло чужой туалетной водой. Нередко он приходил со следами от помады на лице или воротнике рубашки. Чонин неизменно списывал это на последствия работы, но Хань всё сильнее подозревал, что дело тут в другом. Ну и когда именно в этот день Чонин, во-первых, опоздал на три часа; во-вторых, отказался от ужина, приготовленного Ханем; в-третьих, попытался сразу завалиться спать, лишив Ханя привычных радостей жизни — Хань взвился. Чёрт с ним, с ужином. Чёрт с ним, с опозданием. Но лишить Ханя необходимой дозы секса, когда ему очень-очень хотелось? Такое случилось впервые. Чонин всегда хотел, но тут вот — нет. Это окончательно подорвало уверенность Ханя в том, что всё в порядке. И Хань выставил Чонина за дверь вместе с вещами. Точнее, просто вышвырнул вещи Чонина из квартиры, а Чонин сам вышел их собирать, поэтому в него прилетела сумка, а ботинком Хань промахнулся. Ну а перед этим посоветовал ночевать у той или того крали, которого Чонин втихаря от Ханя зажимает и пялит на работе на всех горизонтальных и вертикальных поверхностях, надеясь, что глупый и доверчивый Хань всё стерпит. А вот ничего подобного! Но... четыре года безоблачной и счастливой жизни коту под хвост только потому, что Чонину приспичило сходить налево! Это было таким несправедливым и обидным. Да и Хань сильно сомневался, что хоть кто-то в силах вынести сложный характер Чонина и его страсть. Хань всегда оставался лучшим вариантом для Чонина. Нет! Хань был идеальным вариантом для Чонина! И вот... идеал разбился в одночасье. Но беда не приходит одна. Если неприятности наваливаются, то непременно косяком. И Ханя подстерегал в офисе неприятный разговор с главредом после выволочки на пятиминутке. Конечно же, это просто не могло закончиться хорошо. И Хань окаменел просто, когда в него прилетело глянцевым журналом с фото Чонина на обложке. — Вот. Ты сам напросился! — продолжал реветь главред. — Что хочешь, то и делай. Хоть с моста сигани, но добудь компромат на Белоснежку! Белоснежкой Чонина прозвали в жёлтой прессе давным-давно, потому что он относился к тем немногим звёздам, чья репутация оставалась безупречной. Никаких скандальных историй или намёков на них. Ну и прозвали ещё с иронией — как же без неё? При всём желании и всех усилиях визажистов на Белоснежку Чонин никак не тянул с его экзотическим оттенком кожи. — Не добудешь материал в течение месяца — уволю к чёртовой матери. Расстроенный Хань выполз из офиса, потерянно бормоча себе под нос одну и ту же мантру: — Я сплю. Я просто сплю. Сейчас я проснусь — и всё кончится. Разумеется, просыпаться не выходило и ничего не кончалось. Уже дома хандрящий Хань перекусил и принялся собирать сумку, когда его осенило. А ведь это отличный способ вывести Чонина на чистую воду и показать его публике в неприглядном свете и с его кралей. Хань заодно навеки развеет собственные сомнения и узрит воочию, как именно Чонин ему изменяет. Пара компрометирующих снимков — и он выкинет Чонина из жизни, головы, сердца и... Отлично же! Да! Хань торопливо покидал вещи в сумку, заказал билет в Пекин, где у Чонина должны были проходить съёмки в ближайшие пару месяцев и несколько фотосессий. Хань на всякий случай позвонил Тао и уточнил расписание Чонина. Тао говорил с Ханем грустным и усталым голосом, но Хань не придал этому значения. Спешно приехав в Пекин, Хань сразу же ринулся в нужный отель, выбил номер по соседству с номером Чонина, загримировался и накинулся на администратора. Проникнуть в номер удалось без проблем, выдав себя за проверяющего. Хань беззастенчиво втирал администратору про величие звезды и требовал должного уровня обслуживания, распихивая по номеру Чонина камеры, микрофоны и прочие любимые примочки. Несколько налепил на костюмы в шкафу и те вещи, которые Чонин мог носить с собой. В конце концов, они прожили вместе четыре года, и Хань как никто знал привычки Чонина. Даже знал, сколько раз тот в туалете стряхивает после того, как отлил. И как переступает с ноги на ногу во время этого действа. А ещё знал, что когда Чонин спит на левом боку, то всегда пускает слюни на подушку. И не храпит, в отличие от самого Ханя. Хотя Хань храпел только тогда, когда спал на спине. Тихонечко, но факт. Покончив с маскарадом и техническими деталями, Хань заперся в собственном номере и проверил все фокусы и углы. О да, теперь в своём номере Чонин точно не мог скрыться от всевидящего ока Ханя. Оставалось лишь дождаться всего одного неверного шага. В первый вечер Чонин вернулся неожиданно рано. Хань потягивал кофе и наблюдал, как Чонин запирает дверь, стягивает пиджак и галстук и жадно пьёт воду из пластиковой бутылки. Потом Хань смотрел, как Чонин тонул в густом паре в ванной. Обычно в ванной Чонин торчал до второго пришествия — пока не вытащишь его оттуда чуть ли не за ухо, сам не выйдет. Но тут Чонин уложился в пятнадцать минут, даже не тронул полотенце, а так прямо забился под одеяло на кровати, свернулся в клубок и затих. Хань даже озадаченно почесал затылок. Это несколько не вписывалось в привычную картину, но он решил это списать на депрессию после "развода". Ведь это Хань выгнал Чонина. Сам Чонин вроде бы не рвался прекратить отношения. — Похандрит, придёт в себя и снова начнёт совать член куда попало, кобель, — решительно подытожил Хань, поставил камеры на запись и тоже залёг в спячку. Утром сработал сигнал, когда "цель" зашевелилась. Хань разлепил глаза и придвинулся к монитору, переключая камеры. Чонин неохотно сползал с кровати и плёлся к бару, завернувшись в одеяло. Хань задумчиво наблюдал, как Чонин там копался, перебирая пластиковые баночки. Обычно Чонин мог выпить какие-нибудь витамины, но на сей раз таблеток и капсул было явно больше. По пути в ванную Чонина даже слегка шатало. Наверное, не выспался или ещё не до конца проснулся. Хань шустро собрался, постаравшись придать себе неприметный вид, и превратился в "хвост" Чонина. День начался с фотосессии, а их Чонин не слишком любил. Чонин вообще довольно легкомысленно относился к этой сфере — играть в полнометражных картинах он любил намного больше, чем позировать перед камерами или выходить на подиум, несмотря на то, как легко и просто ему удавалось потрясающе выглядеть на снимках. Хань прикрывался букетами и прочими деталями интерьера, быстро и точно переставляя их с места на место под сухие команды. Хотя мог бы и не прикрываться, прикидываясь штатным сотрудником, потому что Чонин вряд ли бы его заметил. Чонин выглядел бледнее, чем обычно, и почти не реагировал на окружающую обстановку. Он просто молча шёл туда, куда ему говорили, и изображал то, чего от него хотели. Спустя полчаса, забитых щелчками и вспышками, Хань даже различил у Чонина на висках испарину, а на скулах — пятна румянца. Только румянец выглядел странно. Да ещё красиво подведённые глаза, чуть прикрытые густыми ресницами, необычно блестели. Впрочем, фотографа блеск глаз и нездоровый румянец воодушевили и вдохновили. Все замерли от потрясения, когда через час Чонин негромко попросил сделать перерыв на пятнадцать минут. Расстроен — так подумал Хань. А ещё, быть может, ночью плакал под одеялом. Мысль об этом грела. Хоть какая-то компенсация. Если уж Чонин не озаботился сберечь их отношения, то хотя бы горевал из-за расставания с Ханем. Наверное. Хань постарался подобраться ближе к комнате, отведённой Чонину в качестве гримёрки. Оттуда доносился встревоженный голос Тао. Потом и сам Тао высунулся, подозвал кого-то из стаффа, вручил деньги и велел купить аспирин, обезболивающее и что-нибудь, устраняющее симптомы простуды. — Ну вот как так можно? Ну объясни мне! То ты вкалываешь без отдыха, то отказываешь всем в перерыве, а теперь в таком виде... — Не хочется сбивать график и нарушать условия контракта. — Это не нарушение. Я тебя умоляю! Контракт предусматривает... — В особых случаях. — Ага, как же! Для тебя "особый случай" — это тогда, когда ты окажешься в клинике без права покидать палату? Чёрт, надо было ещё жаропонижающее взять... Сколько уже дней температура держится? Хань заглянул осторожно в комнату как раз в тот миг, когда Чонин сбросил руку Тао со своего лба и откинулся на спинку стула, прикрыв глаза. — Не знаю, — едва слышно ответил Чонин и вздохнул. И сейчас на его лице отчётливо проступали синяки под глазами, а резкие черты заострились ещё больше, чем обычно. — Всё в порядке. Просто немного болит голова. После перерыва съёмки продолжили. Чонин продержался до конца, а затем в фургоне с Тао отправился по расписанию на репетицию ежемесячного показа. Обычно показ проводили в последнюю пятницу месяца, и там представляли свои лучшие модели японские, китайские и корейские кутюрье. Чонин чаще работал с японцами — в Японии его рейтинг модели был самым высоким, но китайцы считали его грубоватым и недостаточно изысканным, а корейцы относили его внешность к "холодному" типу, потому он не всегда подходил им. Хань целиком и полностью разделял мнение японцев, потому с тихим восторгом смотрел на те костюмы, что для Чонина приготовили на этот раз. На стенах везде развесили списки с последовательностью выхода моделей, каждого проинструктировали, обсудив особые детали. Чонину таких "особых деталей" досталось больше, чем остальным. Из подслушанных разговоров Хань уяснил, что это в порядке вещей, и Чонину не привыкать быть "центровым". Репетиция казалась бесконечной, потому что постоянно случались какие-нибудь накладки и ошибки. Хань притаился за выступом у выхода на подиум, наблюдая за ожидающим Чонином в зеркало. Тот опирался на металлический поручень и слегка покусывал нижнюю губу. Тёмный костюм сидел на нём безупречно, несмотря на необычную форму бортов и ворота, когда корпус казался будто бы увитым дорожкой из блестящих пуговиц. На взгляд Ханя, такой пиджак надеть в одиночку было попросту невозможно, но на Чонине плод воображения кутюрье смотрелся идеально. Тем не менее, даже с помощью зеркала Хань различил, как сильно побелели пальцы Чонина, сжимавшие поручень. Чонин и сам побелел. К нему кто-то кинулся, чтобы подновить блеск на губах и промокнуть виски салфеткой. Чонин бледно улыбнулся и покачал головой, едва ему предложили попить. Вскоре дали отмашку, и Чонин исчез из поля зрения Ханя. Не прошло и минуты, как стафф дружно ринулся на подиум. Ханю поплохело, когда кто-то крикнул, что Чонин потерял сознание. К счастью, всё обошлось. Штатный медик отстранил Чонина на полчаса, а после вновь позволил вернуться к работе. Как оказалось, Чонин в самом деле заболел, а ослабленный организм просто не выдерживал такого плотного графика. И Хань выдохнул с облегчением, узнав, что болезнь вполне обычная, просто осложнена переутомлением. В киногородке всё приняло куда больший размах. Если на съёмках и показах Чонин откровенно скучал, хоть и не ленился, то во время работы над фильмом он превращался в дьявола. По большому счёту, Хань никогда не интересовался работой Чонина. Да, он представлял, что это такое, насколько сложно и тому подобное. Но сам собственными глазами никогда не видел, как именно работал Чонин. На съёмочной площадке Хань увидел одержимого и влюблённого в свою работу человека. Чонин не отдыхал вообще. Его абсолютно всё не устраивало, он срывался из-за малейшей помарки, которую большинство зрителей даже не заметили бы, доводил всех до белого каления так, что все на съёмочной площадке в итоге работали, как черти. И никто не смел пикнуть, когда Чонин игнорировал время и продолжал работу над сценой даже тогда, когда по расписанию полагалось расходиться. Все безропотно задерживались вместе с Чонином и работали в заданном Чонином бешеном темпе. Хань тихо ненавидел партнёршу Чонина, режиссёра, операторов и стафф. Даже тихо ненавидел истерящего Тао, пытающегося отволочь Чонина в отель силком и собственноручно уложить в кровать в компании грелки. Всех спасло только то, что Чонину стало хуже, и ему пришлось капитулировать под натиском всерьёз обеспокоенного Тао. Тао отвёз его в отель, проводил в номер и строго велел после душа залечь в кровати в окружении уймы баночек с лекарствами. Хань держался изо всех сил и убеждал себя, что это лишь обычное рабочее рвение из-за разлуки с ним. Потому что ему совершенно не хотелось думать, что он выставил за дверь трудоголика, которого скосила болезнь. Чонин раньше за те четыре года никогда не болел всерьёз. Обычно простужался Хань и потом всласть капризничал, натягивая на себя уйму тёплых свитеров Чонина и кутая ноги в одеяло. Чонин носился с ним и упорно не заражался простудой, выхаживал, как ребёнка, чуть ли не на руках носил. Сам Чонин даже ничего не смыслил в лекарствах и понятия не имел, что и от чего надо пить. Хань ему бы и градусник не доверил, не то что аспирин. И вот, впервые за эти годы Хань видел Чонина больным. Болезнь, работа... Но у Ханя не шёл из головы чужой парфюм. Он прекрасно знал, какие запахи нравились Чонину. Знал, что Чонин покупал всегда, что стояло на полке в его ванной, и мимо чего Чонин никогда не смог бы пройти. Но Чонин стабильно возвращался домой, окутанный непривычными и не свойственными для него запахами. Ещё и с помадой. Ладно, помада могла остаться от партнёрш по съёмкам, так и быть. Но всё-таки! Хань ходил тенью за Чонином по пятам больше недели, только ничего не изменилось даже тогда, когда Чонин поправился. Хань часто возвращался в отель сильно за полночь — совершенно вымотанный. И не высыпался, подрываясь вместе с Чонином в шесть. Зато сразу стало ясно, почему Чонин никуда не ходил помимо работы, потому что — когда? К концу второй недели Хань уподобился загнанному зверю. В отличие от Чонина он не работал, но должен был заботиться о том, чтобы его не узнали и не поймали, а это тоже жрало нервы. Секрет парфюма Хань тоже выяснил — Чонин появлялся частенько на мини-презентациях, перед камерами, да и костюмы для показов тоже почти всегда обрабатывали чем-нибудь из профессиональных средств. К концу рабочего дня Чонин непременно насквозь пропитывался каким-нибудь запахом, который перебивал все прочие ароматы. А ещё Хань несколько раз видел, как особо буйные фанатки дорывались до Чонина и буквально висли на нём так, что Чонина приходилось практически спасать от проявлений восхищения с помощью дюжих охранников. В начале третьей недели Хань подвёл итог: времени на измены у Чонина попросту не оставалось. Даже если бы Чонин захотел изменить Ханю, ему было бы чертовски сложно это сделать. Буквально "миссия невыполнима". И его наверняка бы подловил удачливый папарацци, пусть даже и не такой профессионал, как Хань. По большому счёту на секс у Чонина не оставалось вообще ничего. Ничего бы и не было, если бы квартиры Чонина и Ханя не разделяла стена с неучтённой дверью. Таким образом, Хань пришёл к окончательному выводу: Чонин спал только с ним, и Хань в самом деле выставил за дверь одержимого трудоголика, которого скосила болезнь. Оправдать Ханя могло лишь то, что он никогда не видел Чонина в болезни. Только в здравии. Хотя самому Ханю от этого легче не становилось. Хань страдал. Он испытывал облегчение — Чонин хранил ему верность. И он мучился — признать свою неправоту оказалось непросто. Испытание для гордости. Кроме того, это он сам выставил Чонина за дверь и велел не приближаться ни в этой жизни, ни в десятке следующих. А Чонина тоже отличала гордость. Наверняка он обиделся, потому что Хань выставил его за дверь практически ни за что, без вины. Как ни крути, а исправлять ситуацию выпадало именно Ханю. То есть, Ханю полагалось прийти к Чонину с повинной и настоять на возобновлении отношений. Если Чонин вообще захочет всё отыграть назад. Как неловко-то. Да и сама мысль, что Чонин может послать его к чёрту, бесила Ханя. Он ненавидел такую зависимость от чужого решения. Но из-за кого всё докатилось до этого? Правильно. Хань и виноват. Сам натворил — самому расхлёбывать теперь, деваться некуда. Потому что Чонин был бессменным чемпионом мира по твердолобости. Особенно тогда, когда знал на все сто, что он прав. А Чонин это точно знал, потому что не изменял. И хоть ты тут тресни, но именно Хань должен искать подход к Чонину и начинать разговор, выбирать кривую козу, на которой удастся подъехать, и... Ситуация осложнялась видеонаблюдением. Хань глазел на Чонина в душе и зажимал нос салфеткой, потому что мог только смотреть. Подозрения и обвинения с Чонина были сняты, и Хань снова хотел его с чистой совестью. Порно из интернета отдыхало, когда Чонин запрокидывал голову, подставляя лицо под тёплые струи, или раскидывался на кровати под сползающим одеялом. Хань знал его тело наизусть, каждую линию. Мог с закрытыми глазами представить себе Чонина с головы до ног и в деталях. Но трогать плод воображения и реального человека — это не одно и то же. А Хань изнывал от желания потрогать. Снова улечься в одну на двоих постель, умереть от удовольствия и воскреснуть на рассвете, прильнув к горячему и гибкому телу. Потом тягуче наслаждаться чашечкой горького кофе, сидя у Чонина на коленях, позволяя себя обнимать и гладить. И целовать. А после смотреть, как Чонин шутливо морщится от кофейной горечи на губах, и поить его сладким горячим шоколадом. И чтобы поздним вечером с разбега влипать Чонину в грудь и тонуть в жарких объятиях, таять от каждого лёгкого касания полных губ к кончику ханевского носа. Душ вдвоём, мягкое одеяло и уютные объятия... Хань чуть не взвыл, настолько сильно он тосковал по привычным дням и ночам с Чонином. И выражение "облизать монитор" больше не казалось таким уж фигуральным, когда Хань закапал слюнями клавиатуру во время очередного визита Чонина в душ. Да, закапал. Слюнями. Буквально. И совершенно этого не стыдился. Ни капельки. Во вторник Хань преследовал Чонина в своём натуральном виде и не пытался прятаться, выискивая возможность для серьёзного разговора наедине. Игру ему испортил Тао, не отлипавший от Чонина ни на минуту, и какой-то журналюга из Европы, писавший о Чонине статью для крупного еженедельника. В среду в первой половине дня Чонина взял в рабство фотограф. Снимали с оголённым торсом, потому Хань тихо-тихо сполз по стеночке и в полубессознательном состоянии ввалился в сортир. Чудом добрался до писсуаров. Отливать он не планировал, но вот подрочить — очень даже. Расстегнув брюки, Хань с укором осмотрел своего "лучшего друга" и попытался слегка его "придушить", чтобы не так сильно давило молнией. За спиной хлопнула дверь, и кто-то пристроился рядом с Ханем. Он бросил короткий взгляд на член соседа, отметил наличие крайней плоти и сразу потерял интерес к посетителю сортира. Возбуждение немного схлынуло, и когда посетитель ополоснул руки и ушёл, Хань почти успокоился. Снова хлопнула дверь, потом рядом вжикнула молния. Хань непроизвольно скосил глаза и сглотнул. Тело Чонина он знал наизусть, каждую линию. Точно так же великолепно он знал "в лицо" член Чонина, и дело было вовсе не в том, что обрезанный — шанс нарваться в Китае на обрезанный член сводился к количеству пребывающих в Китае корейцев, а... Хань просто знал. В деталях. До последней родинки. Он растерянно перевёл взгляд с члена на лицо и попытался выдавить из себя улыбку. Вымученную и бледную. — Привет, выглядишь уставшим, — негромко сказал ему Чонин, закончил свои дела и отошёл к раковине. Зашумела вода. — А... — Хань закопошился, пытаясь поскорее всё спрятать и застегнуть, но замер. Идея поговорить и помириться прямо в сортире выглядела... С другой стороны, их великая и, несомненно, неземная любовь началась именно со встречи в сортире, поэтому... а не знак ли это свыше? Нет, как оказалось, не знак и не свыше, потому что отважившийся наконец Хань обернулся, но Чонина не увидел. Только тихо стукнула закрывшаяся дверь, а Ханю пришлось влететь в кабинку и яростно спустить пар самостоятельно, потому что показать ему член Чонина и после оставить с носом было проявлением нечеловеческой жестокости. Хань сокрушённо побился головой о тонкую перегородку и громко вопросил: — Ну почему?! Чем я думал? Ведь надо было просто взять у него в рот — вместо тысячи слов! Само небо послало мне желанный и законный член под нос, а я так бездарно профукал момент... Рядом стукнула дверь соседней кабинки, и кто-то торопливо протопотал к выходу, забыв сполоснуть руки. Хань фыркнул, отмотал пять метров туалетной бумаги и принялся удалять следы своей несдержанности. Дальше стало только хуже. На подиуме Чонин выглядел ослепительно — ему вообще безбожно шли кожаные вещи. Замша тоже смотрелась бесподобно. Ну а когда его выпустили на подиум в синих трусах, стоивших столько же, сколько навороченный ноутбук, Хань чуть не сдох на месте. Потому что кожа цвета бронзы в сочетании с синими оттенками просто отключала ему мозги. Напрочь. С концами. Как добивание — босые ступни и браслет из голубых бусин на любимой и трогательно мохнатой от природы лодыжке. Красота Чонина не была бесспорной, но была экзотичной. Не классика, не абстракция, а нечто необычно-непривычное. И Хань всегда на это вёлся — с первого мгновения их первой встречи. И вёлся не только он, если Чонин до сих пор один из известных и востребованных людей в модельной сфере. Хотя он даже и не модель, а актёр. Но всё равно — известный и востребованный. И да, Боже, Хань понимал, почему. Потому что его появление всегда напоминало вспышку молнии, а когда Чонин шёл по подиуму, то походил на язычок пламени. А на огонь можно смотреть вечно. Ханю удалось дожить до часа ночи, а потом он откровенно дрочил на принимающего душ Чонина. И дрочил, пока Чонин засыпал. Один. В четверг Хань готовился к худшему, потому что ему полагалось сдохнуть от возбуждения. Чонин торчал на съёмочной площадке, выглядел обычно, но Хань умудрялся возбуждаться от вполне невинных жестов, поворотов головы, поз. И это ещё Боженьке спасибо, что у Чонина шея была обмотана шарфом. Зато Ханю захотелось убить Тао, потому что к обеду тот приволок Чонину стакан с водой. Хань и так чуть дышал, но когда Чонин коснулся губами края стакана, Ханю срочно пришлось нестись в сортир опять и приходить в себя. И это превращалось в какую-то садистскую пытку. Хань привык получать то, чего он хотел. Он привык, чёрт возьми, что Чонин возвращается домой и гасит пожар у него в крови, разжигает и снова гасит. Четыре года, почти изо дня в день. Ну а сейчас Хань чувствовал себя наркоманом, у которого ломка. И которому срочно нужна доза. Он чуть ли не на стенку лез. Потому что, мать его, Чонин! Его личный Чонин почти на расстоянии вытянутой руки, а Хань не имел права получить его. И сразу все те мелочи, что затирались привычностью, становились жизненно необходимыми. Ранним утром — сквозь сон — горячие пальцы на бедре, непринуждённо скользящие по ягодице и замирающие только в ложбинке, у самого входа. Невесомый поцелуй непременно в левую ключицу, а после — под нижней губой. Сидящий на бортике ванны Чонин с сонным взглядом из-под длинной чёлки — всегда же смотрел, пока Хань наяривал зубной щёткой. Беготня у кофеварки и горячие ладони на поясе Ханя, ненавязчивое объятие со спины. Гладкость галстука под пальцами, пока Чонин тихо стоял и смотрел из-под полуопущенных ресниц. Каждое утро. Потому что знал, как сильно Хань любил его в классических костюмах, и знал, как Хань обожал завязывать ему галстук. Это почти ритуал. Как поцелуй на день, когда они разбегались — каждый на свою работу. Поцелуй на день долгий и томный, нежный и глубокий, успокаивающий. Как лекарство, чтобы дожить до поздней встречи после работы. Потому что они не видели друг друга больше двенадцати часов в сутки, как правило. Чонин вставал в шесть, уходил в половине восьмого, а возвращался в районе полуночи, если не позже. Иногда график смещался, и Чонин работал по ночам, но тоже пропадал надолго. И они никогда никуда не ходили вместе. Потому что они "незнакомы". В первый год пару раз пытались встретиться где-нибудь и куда-нибудь сходить, но всякий раз это заканчивалось... на грани фола. Их почти ловили. И они больше не рисковали. Виделись только дома — иначе никак. И сами себе придумывали развлечения, потому что секс — это хорошо, конечно, но иногда хотелось просто побыть друг с другом, подурачиться или просто сделать что-нибудь вместе. Даже если это было что-нибудь глупое и несерьёзное. Ну вот как тот проклятый пазл с фрегатом на треть спальни, который они собирали две недели, если не больше. Ползали по полу нагими или кутались в простыни, выкупали друг у друга нужные фрагменты за поцелуи, а потом... Когда пазл они собрали, Чонин взял Ханя прямо на лазурных волнах, уложив спиной на паруса фрегата. И шептал на самое ухо, что его белокурые пряди и лазурь — это противозаконно, аморально и "так тебя хочу, что умру сейчас", а Ханю было сказочно и волшебно, потому что это напоминало настоящую поездку к морю, а потом он уже ничего не слышал, проваливаясь с головой в дурман оргазма. Чонин это умел — доводить Ханя до такого состояния, когда уже просто ничего больше не нужно. Просто — ничего. Вообще. Только тёплый Чонин под боком — и пусть весь мир подождёт. Поэтому в пятницу Хань собирался убивать. Всех, кто встанет на его пути к Чонину. И крушить. Всё, что преградит ему путь к Чонину. А у Чонина в пятницу был выходной. Хань всерьёз подумывал проломить головой стену, отделявшую его номер от номера Чонина. Чонин ещё спал, вольно раскинувшись на кровати, а одеяло валялось на полу. Обнажённое тренированное тело на белоснежных простынях — Хань мог бегать по отвесным стенам, окрылённый желанием. Но тут принесло Тао с изменениями в расписании, и Хань искусал собственные пальцы, наблюдая за картинкой на мониторе. Тао в расстёгнутой куртке, Чонин в простыне, обслуга с завтраком... План у Ханя созрел почти мгновенно. Он проверил информацию, взломав базу данных отеля. На их этаже почти все номера пустовали. Как раз утром съехали два жильца, и только три номера оставались заселёнными. Номер Чонина, номер Ханя и номер, где остановился пожилой господин из Бразилии, пользовавшийся услугами переводчика. По-английски он не говорил тоже. Хань перехватил Тао, едва тот покинул номер Чонина, сунул ему зажигалку и велел поднести зажигалку к датчику у лифта непременно на этом этаже ровно через десять минут. — Ты спятил? — закономерно возмутился Тао. — Сработает же пожарная сигнализация. — Вот именно! — веско отрезал Хань. — Если не сработает через десять минут — я убью твоих родителей, твою собачку и тебя. И даже хомячку твоей мамы сделаю больно. Мы поняли друг друга? Тао с обречённым видом поплёлся к лифту, а Хань деловито прикрепил канцелярской кнопкой кончик лески к нижней части двери номера Чонина, аккуратно протянул леску вдоль стены и шмыгнул к себе. Притащил ноутбук к порогу и принялся торопливо сбрасывать одежду. Сигнализация мощно взревела в нужное время. Чонин как раз начал принимать утренний душ. Естественно он ухватил полотенце, обернул им бёдра и выскочил из номера, как и полагалось всем нормальным людям, услышавшим сообщение о пожарной тревоге. И Хань со всей силы дёрнул за леску, захлопывая за Чонином дверь номера. Через минуту по внутренней связи прозвучали извинения за ложную тревогу и обещания поймать хулигана. Пожилой господин из Бразилии окинул Чонина в полотенце на босу ногу осуждающим взглядом и вернулся в свой номер. Чонин же растерянно замер у собственной двери, закрывшейся на замок изнутри. В полотенце карманов не было, так что ключ Чонина благополучно остался в номере — по ту сторону. Хань закрыл ноутбук и прислонился к косяку плечом, улыбаясь как дьявол, уболтавший Еву вкусить запретный плод. Ему оставалось лишь подождать, когда Чонин доберётся до двери его номера и постучит. Ну а когда Чонин постучал, Хань набросил себе на голову футболку и распахнул дверь. — Простите, можно от вас позвонить по внутреннему портье? Дверь в мой номер... Чонин умолк, ошарашенно уставившись на обнажённого Ханя, с головы которого медленно сползала футболка. Хань не стал терять ни секунды — вцепился мёртвой хваткой в полотенце Чонина, втащил в номер и захлопнул дверь ногой. Всего пять шагов до кровати и один толчок ладонью в грудь. Чонин рухнул на спину, потеряв в падении полотенце, а Хань свалился на него, чтобы вплести пальцы в тёмные волосы и прижаться губами к приоткрытым в изумлении губам Чонина. Трезвый рассудок удрал от Ханя впереди собственного визга, позволив захватить власть инстинктам и желаниям. Хань даже всхлипывал от сумасшедшего возбуждения, беспорядочно водя ладонями по жёстким бокам, гладким пластинам мышц на груди. И выцеловывал шею, подбородок, губы, скулы, проходился языком по кромке ушной раковины, прихватывал зубами аккуратную мочку и всё крепче сжимал коленями узкие бёдра. Это был его Чонин — и весь мир мог идти на хрен или в задницу, кому куда больше нравится. Мышцы на внутренней стороне бёдер сводило от бешеного желания. Хань торопливо провёл языком по левой ладони, пачкая кожу слюной, и обхватил ею член Чонина. Правую ладонь он облизал тщательнее, чтобы пальцы легко проскользнули в разгорячённое близостью тело. Растягивал себя и одновременно водил левой рукой по члену. Хотел тут не только он один — Чонин вспыхнул, как спичка. С тихим стоном Хань вновь провёл пальцами по твёрдому стволу, нажимая чуть сильнее вдоль набухшей вены, потом убрал пальцы из себя и немного опустился, чувствуя, как головка мягко надавливает на мышцы входа, проскальзывает внутрь. Запрокинув голову, Хань выпрямил спину, подождал немного, всё больше сходя с ума от осознания, что они с Чонином опять единое целое, и резко опустился до конца, вскинулся и ещё... Он чуть морщился и кусал губы, насаживаясь сверху со страстью и отчаянием сразу. И пристально смотрел на Чонина. Вверх и вниз, сильнее и глубже. Горячие ладони на бёдрах как тлеющие шашки динамита — достаточно, чтобы Хань задвигался быстрее. Чтобы без ограничений, чтобы ощущение как в "феррари" на двух сотнях километров в час, чтобы до предела и на грани, чтобы чувствовать твёрдый член даже мышцами живота — изнутри. Чтобы смотреть на Чонина и разбиваться о его жар вдребезги, чтобы внутри всё горело и пылало... Хань рухнул спиной на прохладные простыни и протяжно застонал, прижатый сверху гибким телом. Вплёл пальцы в тёмные волосы опять, подставляя губы. Втянул в себя как будто раскалённый воздух, приоткрытым ртом, чтобы соблазнить и почувствовать внутри язык Чонина, чтобы поймать зубами розовый кончик и слегка сжать, чтобы задохнуться новым вдохом на двоих, чтобы почувствовать на кончике собственного языка запах Чонина... Вздрагивал от сильных толчков, разводя ноги ещё шире и вскидывая бёдра навстречу, прижимался грудью, чтобы потереться невыносимо ноющими от возбуждения сосками о липкую от пота кожу... — Упрямый... баран... — Непро... шибаемый... коз... зёл... Сильнее... Хочу... Запрокинув голову и прикрыв глаза, Хань коротко и отрывисто стонал, упиваясь страстью, с которой Чонин вбивал его в матрас. Плавился, как воск, от горячих поцелуев, растекавшихся вполне осязаемым пламенем по шее. В ушах кровь как будто не просто шумела, а ревела и билась пульсом, безумным и таким быстрым, что хотелось попробовать оторваться от земли и взлететь. И, Господи, это было только начало. Только игра. Потому что, когда всё пошло всерьёз, Хань вцепился пальцами в широкие плечи, беспощадно полосуя их даже коротко остриженными ногтями. Каждый толчок отзывался внутри бурей эмоций, ломая к чёрту голос и превращая стоны в поскуливание. Хань раздирал в кровь смуглую кожу над острыми лопатками, пока Чонин втрахивал его в кровать, каждым мощным движением вызывая внутри смятение и острое почти до боли удовольствие. Хань хватался за влажные пряди на затылке Чонина, тянул и коротко, рвано целовал в губы, чтобы вновь откинуться после на простыни и оставить на широких плечах новые алые полосы. Если они расставались иногда дольше чем на неделю, то встречали друг друга всегда именно так — исступлённо и сумасшедше, пламенно и грубо, чтобы выплеснуть друг на друга все накопившиеся чувства и сразу, окунуться с головой друг в друга, позволить ощутить, как им не хватало, как изголодались и как безмерно тосковали. Полностью овладеть и полностью отдаться, до конца, растрачивая без оглядки все силы. Просто бездумно любить губами, руками, кожей к коже, взглядами — всем телом. И раствориться в звенящей пустоте после оргазма, когда ничего не надо — только любимый человек рядом, просто слышать дыхание, улавливать терпкий запах пота и спермы и искать в себе силы на нежный поцелуй и не находить. И тогда даже соприкосновение пальцев слаще поцелуя. Дотянуться, коснуться и переплести пальцы, потому что нет сил ни на что иное. Нет сил даже на то, чтобы успокоить дыхание и всё ещё заходящееся сердце. — Люблю тебя, козёл... Домой вернёшься? — Каждое слово — как наждачкой по горящим после ударной дозы поцелуев губам. — Ты дверь запер... — Открою. — Мы в Пекине, баран. — Знаю... Останешься? — А у меня есть выбор? Хань с трудом повернулся на бок, уронил голову Чонину на грудь и обхватил за пояс. — Моё. И чёрта с два я тебя отпущу. Но только попробуй ещё хоть один долбаный раз промолчать и не признаться, что заболел... спущу с лестницы. — Хань... — Хочу тебя. — М-м-м? — Чонин провёл пальцами по его волосам и мизинцем легонько погладил за левым ухом, заставляя блаженно зажмуриться. — Хочу тебя в болезни и в здравии, придурок. Просто возьми, идёт? Не задавая дурацких вопросов. — Ты всё равно никогда не оставляешь мне на них времени, так что и при желании задать дурацкие вопросы я точно не смогу. Но ты хотел засветить мне ботинком в голову. — Поддался минутной слабости, прости. — Не прощу. Так легко. Ботинком в голову, знаешь ли, больно. Особенно когда голова и так звенит. Хань приподнялся и упёрся подбородком Чонину в плечо, прищурил глаза и с предвкушением улыбнулся. — Как мне вымолить прощение? Хотя я, кажется, знаю ответ. А ещё... Чонин, наверное, завтра я буду уже безработным. — С чего вдруг? — Провалил задание. Мне поручили найти на тебя компромат для скандала, но я не найду. А если не найду, меня уволят. — Ну... можно придумать что-нибудь. — Нафиг. Пошли они к чёрту. Я накопил кое-что, да и работа журналисту есть не только там. Краем уха ещё слышал, что Тао подыскивает помощника... Как ты смотришь, если я попробую себя в этом амплуа? — А тебе не будет слишком много меня? Хань собрался с силами и придвинулся ближе — настолько, чтобы коснуться губами красиво очерченных губ Чонина и ожечь лёгким и быстрым поцелуем. — Не-а. Я тут как раз понял, насколько мне было тебя мало аж четыре года. Хочу больше. И мне хоть как, но надо лечить ревность. Пока ты от меня не сбежал. С тихим смехом Чонин обхватил его руками за пояс, перекатился и придавил своей тяжестью, целуя властно и совсем не легко и не быстро. Хань ничуть не возражал. Вот совсем ни капельки. Это был только его Чонин — и весь мир мог подождать. До второго пришествия, пожалуйста.