Игра стоит свеч

Мы прошли в небольшую, как во всех хрущевках, кухню, и мне предложили устроиться за столом. Да, маловата у Щукиных квартирка… Понимаю, почему братья постоянно ссорятся. Наверняка же ходили в одну школу, с детства в одной хоккейной команде, да и живут в одной на двоих комнате. Даже с девушкой уединиться негде, и никакого личного пространства. Я это тоже проходила — в лицее у нас была комната на трех человек. Ма-а-аленькая такая комната, тесная и неуютная. До рукоприкладства дело, конечно, не доходило, но мысли повыдергивать космы несносным соседкам, каюсь, были. Егор заварил пакетированный чай, поставил на стол вазочку с конфетами. Эх, сладкое я себе давным-давно запретила, а подобные напитки совсем не употребляю, опасаясь за здоровье, но отказаться от предложенного было бы верхом бестактности, а потому я только улыбнулась и поблагодарила парня за угощение. Надеюсь, одна-две шоколадки не добавят мне лишних килограммов. — Ты извини за… — Егор неопределенно помахал в воздухе рукой. — Временами он меня просто бесит. — Ничего, — мягко улыбнулась я. — В некотором роде это даже мило. Родной брат — это так здорово: есть с кем секретами поделиться или помахаться и спустить пар. — Егор хмыкнул. — Я вот всегда мечтала о брате или сестре, но как-то не вышло. — Считай, что тебе повезло, — не желал сдаваться Щукин, но по его тону я поняла, что в чем-то он со мной согласен и на Димку больше не сердится. На этом вопрос был закрыт, и мы стали разговаривать на отвлеченные темы. О чем можно говорить с капитаном хоккейной команды? Правильно: о хоккее. Егор рассказал мне о нескольких матчах, о новом тренере, который ему очень нравился, посетовал на то, что «Медведи» никак не смогут стать дружной командой, слишком уж разные характеры у парней. Я внимательно слушала. Не стану утверждать, что подробности о стратегии игры во время матча с какими-то там «Витязями» очень увлекательны, но, пожалуй, я вообще могу выслушать все, что угодно, лишь бы слова срывались с этих красивых чувственных губ. Потом беседа плавно перетекла на мою скромную персону. Егор задавал вопросы о моей жизни, учебе, увлечениях. Это был хороший знак — то, что он хотел узнать меня получше, если, конечно, это не был простой вежливый интерес. -…в общем, он нас так запугал грядущими перспективами и подробностями практики, что сидим мы такие — ни живые ни мертвые. Хотя мне-то после частного занятия с профессором уже ничего не страшно. А вот остальные бледные, чуть ли в обморок не падают, глазки бегают. Перемена началась, следующее занятие в этой же аудитории, сидим на местах. Народ потихоньку в себя приходит. И тут вдруг забегает второкурсник и орет: «Кушать подано!», а у него — человеческий мозг на тарелочке… В общем, все в шоке, одна впечатлительная барышня едва в обморок не хлопнулась*. Вот такие у нас учебные будни, — закончила я свой рассказ. — М-да, — отсмеявшись, сказал Егор. — Весело у вас. Удивляюсь твоему мужеству: трупы, органы… Я бы так не смог. — А я бы не смогла играть в хоккей, — серьезно и без улыбки сказала я. — У каждого свое призвание. — Верно, — согласился Егор, взглянув на меня своими чистыми, как озерная гладь, глазами. Черт бы побрал эти его колдовские очи! Они определенно имеют надо мной какую-то власть. Когда он вот так смотрит, я теряюсь и не знаю, куда деть руки. Исчезает уверенность, рушатся четко выстроенные планы. Конечно, рядом с Егором я не перестаю быть собой и не становлюсь нежной трепетной барышней, но начинаю ощущать некоторую зависимость от его взглядов, необыкновенного голоса, от самого его присутствия. А видимся мы только в третий раз, да. И вот как это называется? Ненавижу быть зависимой! На какое-то мгновение в кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь шуршанием оберток от конфет. Я разглядывала узоры на скатерти, размышляя о новых эмоциях, и гадала, о чем думает Егор. До этого момента мы вели милый, непринужденный разговор, но после того, как я поставила себе этот диагноз, я стала ловить каждое его слово, каждое его движение, пытаясь понять, что они значат, и стала вкладывать особенный смысл в собственные фразы. — Кстати, о хоккее, — сказала я, надкусывая конфету. — Когда у вас следующий матч? («Хочу тебя увидеть»). — Через две недели. До этого будут только выездные, — расслабленно откидываясь на спинку стула, сообщил он. — Ты придешь? — Наверное, — пожала я плечами. («А ты хотел бы?»). — Я могу достать тебе пригласительный. Или ты будешь с Калининым? — взгляд внимательный, с прищуром. («Ты его девушка?»). — Не знаю, — честно ответила я. — Мы давно не виделись, и он не звал меня на игру. («Нет, мы не встречаемся»). Я буду рада билету. («Мне это важно»). — Отлично, — он улыбнулся, глаза полыхнули искрой. («Я буду очень рад сделать это для тебя»). Так-так-так, кажется, все идет, как надо. Что бы такое придумать, чем бы его увлечь, чтобы мы смогли видеться почаще? — Слушай, а в Ледовом каток открыт по вечерам? — поинтересовалась я, озаренная новой идеей. — Да, открыт для всех желающих, — подтвердил парень. — Коньки на прокат можно взять. Хочешь покататься? — Угу, еще б кто научил, — закинула я удочку. — Ни разу в жизни на коньках не стояла. Твоя девушка меня не покусает, если я возьму пару уроков? («Хочу проводить с тобой больше времени и держать тебя за руку»). — Не покусает, но поцарапать запросто может, — прохладно сказал он. («Она меня достала» или «Ты что, совсем ку-ку, мне такое предлагать?»). — У Димки учеба. Знаешь, ты можешь попросить Бакина или Антипова. («Но только не Кисляка»). — Я его боюсь, — округлив глаза, призналась я. Нападающий номер семнадцать мне нравился, но доверия все равно не внушал. Чего только стоило его импульсивное поведение на том памятном матче, а ведь Стас мне про него еще кое-что рассказал. Такому скажешь что-то не то — и все, кирдык тебе, прибьет и не поморщится. — Кого, Антоху что ли? — брови Егора взметнулись вверх. — Его самого. — Антипова не надо бояться, — рассмеялся Егор. — А вот Кисляка на твоем месте я бы поостерегся. — Это почему? — удивилась я. Ха, так и думала, что разговор так или иначе коснется этого типа. — Да так, — уклончиво ответил Щукин, поморщившись, как будто лимон проглотил. — Просто совет. Хочешь, я Антона попрошу? — Нет, не нужно. — Конечно, я расстроилась, что Егор не сможет научить меня стоять на коньках, но, раз уж я об этом заговорила, отступать поздно. К тому же на льду я смогу лучше понять этих хоккеистов, проникнуться, так сказать, их чувствами и взглянуть на лед с их позиции. — Я сама. Чай был выпит, конфеты съедены, а Димка все еще залипал перед экраном. По-хорошему, пора было уходить, но так не хотелось… Я просто ловила кайф, находясь с Егором наедине. Так хорошо и уютно. А на улице сыро и мокро. Вот возьму и не уйду никуда, останусь здесь жить. Буду заниматься с Димкой биологией, а с Егором — анатомией смотреть хоккей по телевизору. А по вечерам сможем ходить на каток. Красота-а-а. Ладно-ладно, размечталась. Пора бы и честь знать. — Егор, я пойду, — сказала я, нехотя выходя из-за стола. — Может, посидишь еще? Ты ведь Димке не все объяснила. Я посмотрела на его грустную мордочку и пообещала, что приду еще раз. На том и порешили. Егор проводил меня до двери, где мы простояли еще минут пятнадцать, болтая о всякой ерунде. Наконец, я решительно взялась за дверную ручку. — Значит, еще увидимся? — спросил парень, подавая мне мою сумку. — Увидимся. Ты про билет не забудь, — напомнила я. — И еще… Димке скажи, что я ему кое-какие книги в Ледовый занесу. С этими словами я попрощалась и покинула квартиру Щукиных. Преодолев острое желание прислониться к грязной стене подъезда и проанализировать свои ощущения, спустилась по ступенькам и вышла на улицу. Немного постояла, подставив лицо холодным каплям нудного сентябрьского дождя, подождала, пока успокоится бешено стучащее сердце. Так, Софи, можешь выдохнуть. Все прошло хорошо, без особенных успехов, но ведь ты и не ожидала, что он тебе в любви будет клясться? Вот и ладушки. А теперь пора домой. Успокоив себя вот таким шизофреническим способом (разговаривать самой с собой — это ведь еще не клиника?), я села в машину и завела мотор. Пожалуй, сегодня я поняла две вещи: а) Щука — тоже человек, а не просто заветный кубок за состязание в неравной борьбе, у него есть свои чувства, мысли, интересы и предпочтения, а потому б) надо менять тактику. Если продолжу строить глазки и соблазнительно улыбаться, долго не протяну. Необходимо прежде всего подружиться с этим голубоглазиком. А что сплачивает лучше всего? Правильно, коллективно-творческое дело. Ну, может и не творческое, может даже странное и безумное, главное — совместное. Осталось только придумать, что именно мы будем делать. *** Домой я вернулась часов около девяти и в гостиной наткнулась на отца, который, вопреки заведенному мамой правилу принимать пищу исключительно в столовой, спокойно попивал чаек, закусывая его черничными маффинами, и читал свежую газету. — Привет, пап! — крикнула я и попыталась как можно скорее улизнуть, но мне это не удалось. — Куда? Стоять! — властно приказал он, откладывая газетку и впиваясь в меня внимательным взглядом. Пришлось повиноваться. Кажется, мне не избежать очередного «серьезного разговора», о чем бы он ни был. — Ну и где мы ходим так поздно? — спросил отец, устраиваясь в кресле поудобнее. — Ты на время смотрела? — Смотрела, — ответила я. — Время как время, даже на «Спокойной ночи, малыши» вроде бы не опоздала. — Ты подерзи мне еще. — Тон отца неуловимо изменился, и я поняла, что дело плохо. — Пап, я была у одного школьника, объясняла ему биологию. Он на золотую медаль идет и… — Репетиторством, значит, занимаешься? — прервал отец. — Ну-ну. И сколько денег заработала? Это вот он сейчас к чему, интересно? И где мама? В такие вот моменты она меня здорово выручает, становясь на мою сторону и доказывая папе, что «Софи еще юна, ей рано задумываться о таких вещах, у нее должны быть друзья и развлечения, успеет еще наработаться». Не знаю, действовали ли подобные аргументы на отца, обычно он до конца не дослушивал, лишь обреченно махал рукой на прощание, скрываясь в своем кабинете. Но сегодня мамы поблизости не оказалось, и я осталась без группы поддержки. — А я так, на добровольной основе. — Вот чую, ничем хорошим это не закончится. — На добровольной основе… — недовольно повторил папа. — Глупостями занимаешься. Лучше бы в торговый центр как-нибудь зашла, поинтересовалась, как там дела идут. — Так я заходила, — обиделась я. — Буквально на днях. — Заходила она. В бутик за новой тряпкой ты заходила, — пробурчал он. — Взрослеть пора, дочь. Я перевела дух. Кажется, ничего серьезного мне не грозит. Такие поучения в духе моего отца, и повторяет он их с завидной регулярностью, только вот не совсем понятно, чего именно он от меня хочет добиться. Я и так учусь хорошо, дурью не маюсь, плохих привычек не имею, парней домой не вожу… Чего еще надо-то? — Так я это, — ковыряя пальцем подлокотник дорогого дивана, спросила я. — Пойду? — Иди, стрекоза, — вздохнул отец. — Но мы об этом еще поговорим. Конечно поговорим, папочка! От сердца отлегло, и я упорхнула в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, в спасительную тихую гавань своей комнаты. — Живи пока, — донеслось до меня, когда я уже почти взбежала наверх. — До конца месяца… Уточнять, что именно он имеет в виду, я не стала. Отпустил, и ладно. Но, кажется, у родителя на меня какие-то планы, и они не сулят мне ничего хорошего.