Игра стоит свеч

В конце января ударили морозы, каких Подольск не знал последние несколько лет. Потянулись унылые серые дни. Хирургическое отделение притихло и погрузилось в тоскливое молчание: все реже был слышен смех медсестер и санитаров, доктора стали строже и немногословнее. Олега Сергеевича не было на его привычном месте. Ходили слухи, что он ушел в тот же день, положив на стол Главного заявление об увольнении. Глазунов, разумеется, не подписал, задвинув его в дальний ящик, и ждал возвращения хирурга. Все ждали. Рук не хватало, плановые операции откладывались, больных транспортировали в другие больницы. Нарушился привычный порядок течения жизни в отделении. Дарья Артемовна, мрачная, какая-то вся поблекшая, перестала ко всем цепляться. Даже меня не трогала, только смотрела странно, и я никак не могла понять выражения ее глаз. Зоя Ивановна только тяжело вздыхала, заглядывая в приоткрытые двери ординаторской. И никто не хотел ничего обсуждать. Я начинала проваливаться в мутное болото депрессии. Чувство, которое я испытала, когда не стало Наденьки, раздирало меня на части. Я, столкнувшаяся в своей не слишком-то длинной еще жизни с насмешками, насилием и предательством близкого человека, впервые осознала неотвратимость смерти. Поняла, что если пойду по намеченному пути, то стану непосредственным участником этого процесса. Буду видеть, как под моими руками угасает чужая жизнь. Я знала это и раньше, но не заостряла внимания, казалось, это так далеко, и еще столько воды утечет, прежде чем мне придется столкнуться с этим напрямую, и вот оно прошло совсем рядом и задело, и оглушило, и утащило на дно. И теперь я не знала, как со всем эти справиться. А единственный человек, который бы мог помочь, заперся дома и никого не пускал. Мне ничего не оставалось, как продолжать учится. Не только в академии, но и на работе. Каждый день я вставала, буквально вытаскивая саму себя за волосы из постели, и отправлялась делать привычные дела. С Антоном я все это время не виделась. Он звонил, сообщал, что Кисляк спрашивает о моих успехах. Но я не могла сейчас думать ни об отце, ни о Калинине, и уж тем более о Кисляке. Потихоньку сдавала экзамены и ждала приближения самого главного — по анатомии. Если на зачет по этому предмету на первом курсе я шла, будто бы на эшафот, то в этот раз вскочила ни свет ни заря, спешно собралась и поехала в академию с надеждой увидеть Олега Сергеевича. Уж студентов-то своих он наверняка не бросит, не упустит и случая поиздеваться над нами, как он любит. А я, наконец, узнаю, как дела у моего куратора. Не то чтобы это было так важно, но… было. В аудиторию, в которой проходил экзамен, я тоже вошла первой, пока однокурсники мялись в коридоре, перелистывая учебники. Вошла — и застыла на месте, глядя то на разложенные на столе билеты, то на Ольгу Петровну — преподавателя латыни, за этим самым столом восседавшую. — Здравствуйте, — громко поздоровалась она, жестом приглашая меня подойти ближе. — Здрав…ствуйте, — медленно протянула я, пытаясь понять, в чем дело. — А Олег Сергеевич где? — Я за него, — просто ответила женщина. — Напомните, как ваша фамилия? И давайте сюда зачетку, что вы стоите — тяните билет! — Пахомова. — Пахомова? София? Подождите-ка, — преподавательница латыни потянула со стола тонкий планшет с бумагами и задумчиво полистала их. — А у вас «отлично» автоматом. Так что давайте зачетку — и можете быть свободны. — Подождите! — ошеломленно выдохнула я. — Как «автомат»? — Вот так, — пожала плечами она. — Олег Сергеевич оставил мне некоторые распоряжения, когда попросил его подменить. И здесь черным по белому указано, что вам положено поставить «отлично» не прибегая к проверке знаний. Вероятно, он в них стопроцентно уверен, потому что на моей памяти это первый раз, когда профессор так поступает. Я молча протянула ей зачетку, чувствуя, как горло сдавливает спазм, и она расписалась, выставив оценку. И только когда я оказалась за дверью аудитории, меня охватил гнев. Нет, это просто возмутительно! Не явиться на экзамен по собственному предмету! Бросить своих студентов! Поставить мне «автомат»! Он что же, думает, что я не сдам сама? Вот еще! Да он… Ему придется принять у меня экзамен! Ничего не став объяснять любопытным однокурсникам, я решительным шагом направилась к выходу, по пути вызывая такси. Адрес врезался в память, но как добраться туда общественным транспортом, я не знала, а разбираться не было времени, поэтому я решила не экономить средства, и, пока не пропал запал, ехать немедленно. Гневно пыхтя, я взбиралась по ступенькам «сталинки». Говорили, что Волков не открывает никому двери, даже самым ближайшим своим коллегам. Ничего, мне откроет! Добравшись до нужного этажа, я так вдавила кнопку звонка, что побелел указательный палец. В квартире раздалась звонкая трель, долетев до лестничной клетки, но больше ничего не произошло. Ни какого-то движения, ни звука шагов в прихожей. Хорошо хоть, звонок не отключил. Но я и постучать могу в случае чего. Возможно, коллеги Олега Сергеевича были предельно вежливы и не столь настойчивы. Я же, не переставая, давила и давила на кнопку звонка, пинала дверь носком ботинка и что есть мочи молотила по ней кулаками, так что даже соседи стали выглядывать на шум и громко ругать некую невоспитанную особу, мешавшую людям отдыхать. «Невоспитанная особа» пожимала плечами и продолжала упорствовать. Минут пятнадцать ничего не происходило, и в мою голову стала закрадываться мысль о том, что профессор, возможно, куда-то уехал, и в квартире вообще никого нет. И в тот момент, когда я уже готова была отступить, вдруг щелкнула задвижка замка, и дверь резко распахнулась, едва не отшвырнув меня в сторону. На пороге возник разъяренный профессор. — Пахомова! — прорычал он, сверкая глазами. — Прекратите немедленно! Я молча и упрямо помотала головой и попыталась прошмыгнуть в прихожую, но была поймана за шиворот. — Куда?! — Туда. — Указала я направление вглубь комнаты. — Вы не отстанете, да? — Вдруг совсем обреченно прозвучало над моей головой. — Не отстану, — подтвердила я, и меня втянули в квартиру. *** Стоя в прихожей, я снизу вверх смотрела на своего преподавателя. Признаюсь, когда профессор пропал, меня посещали мысли, что он мог уйти в запой — такое нередко случается с людьми, которые переживают потрясение. Но Олег Сергеевич был совершенно трезв, да и в квартире не обнаружилось стойкого запаха перегара. Тогда в чем же дело? Волков был одет в потрепанный серый халат и тапочки на босу ногу. Нечесаные волосы в беспорядке падали на плечи. Лицо было тоже серым и осунувшимся, и тем сильнее выделялись на нем темные, хоть и потускневшие глаза. — Чем обязан вашему визиту? — сухо спросил он, складывая руки на груди. Я сразу как-то стушевалась. — Я просто… Вы не пришли на экзамен, и… — И — что? Разве меня не заменила Ольга Петровна? — Нет! — выпалила я. — Вас никто не может заменить! И Вы поставили мне экзамен «автоматом»! — Я не пойму, Пахомова, что вас смущает? — вздохнул он, приваливаясь плечом к шкафу для верхней одежды. — Вы недовольны оценкой? — Да, недовольна! Вы должны были убедиться в моих знаниях, прежде чем ставить ее. И Вам придется принять у меня экзамен, Олег Сергеевич! Под его отстраненным взглядом я скинула ботинки и сняла куртку, повесив ее на крючок. — Прямо сейчас? — оторопел он. — Да хоть прямо сейчас! — я снова начала распалятся. — И вообще, чего Вы тут прячетесь? Вас все ждут — и ваши коллеги, и пациенты, и студенты, а Вы заперлись и никого не пускаете… Я прошагала в гостиную и растерянно остановилась посреди комнаты, по которой будто Мамай прошел. Постель не собрана, все перевернуто вверх дном, на полу в беспорядке валяются книги, какие-то вещи, на журнальном столе — засохшие крошки и шкурки от колбасы. — И тараканов разводите, — констатировала я сей факт, покачав головой. Ответом мне было только возмущенное фырканье за спиной. — Говорят, Вы написали заявление об уходе, — тихо сказала я, поворачиваясь к нему. — Это правда? Вы будете работать в другой больнице, или.? — Или, — кашлянул он, садясь в кресло и почти утопая в нем. — Видите ли, я больше не могу проводить операции. Не могу и… не хочу. — Вот как? — прищурилась я. Я смотрела на него и пыталась собрать мысли в кучу. Прежние представления об этом человеке с треском и шумом рушились, а новые не спешили занимать их место. Несносный преподаватель, мучающий первокурсников. Заботливый куратор, в трудную минуту взявший надо мной шефство, первоклассный хирург… Несчастный, разочаровавшийся в себе человек. Мои губы дрогнули. Лицо профессора потеряло четкие очертания и размылось. Я не сразу осознала, что щеки стали мокрыми от слез. — Вы… Вы должны были мне помочь, когда это все случилось, — шмыгнула я носом. — А вместо этого сидите тут и страдаете. А у Вас там — пациенты, и студенты бесхозные… — Я — что? — уточнил он, нахмурившись. — Должен вам? — Да! — совсем уж позорно всхлипнула я. — Должны! Вы же взрослый человек! Опытный врач! Вы должны были объяснить мне, как это пережить и не сбегать! Потому что я не теперь не знаю, хочу ли быть хирургом! А Вы… Вы… Я отвернулась от него, готовясь уйти, и тут мой взгляд скользнул вниз, на сваленные в углу вещи, и я увидела торчавший из-под вязаного свитера грифель. Я подошла и вытащила на свет ту самую гитару, на которой он мне однажды играл, вернее, то, что от нее осталось. Раскуроченная, будто ее расшибли об стену, с порванными струнами. Я взяла ее в руки, погладила изломанные бока. — Что вы с ней сделали? Это же память… — Может быть, я не хочу больше помнить, — глухо ответил он. — Не хотите… — Эхом отозвалась я. — Жалеете себя, да? А чтобы сказала на это Аннушка? — я повела рукой вокруг. — Кстати, где она? Не знаю, о чем я думала, когда рванула в спальню и принялась лихорадочно искать глазами фотографию. На стеллаже ее не обнаружилось, и тогда я полезла в шкаф. — Не сметь! — взревел за моей спиной Волков, и послышались быстрые шаги. Но я уже извлекла рамку с фотографией девушки и выставила ее перед собой, как щит. Это было ужасно кощунственно и совершенно непростительно, но эмоции взяли верх над здравым смыслом, и меня несло. — Что бы она сказала? — спросила я, глядя в пылающие яростью глаза. — Если бы увидела Вас таким? Она Вас любила, ведь правда? Думаете, она хотела бы узнать, что Вы сидите тут и жалеете себя вместо того, чтобы идти работать и спасать жизни? — Пошла вон, — трясясь от негодования, сквозь зубы проговорил он. — Убирайся!!! Дважды меня просить не пришлось. Аккуратно поставив фотографию на законное место, я вылетела в прихожую, быстро обулась и, схватив куртку, выбежала на лестничную клетку. — И чтоб ноги вашей больше не было в моем доме! — полетело мне вслед. Спустившись на три пролета, я отдышалась и постаралась осознать, что только что натворила. Ужасно, просто ужасно. Теперь у меня больше никогда не будет своего куратора. И работы, скорее всего, тоже не будет. И придется подыскивать другую жилплощадь. Но напоследок я должна была сделать кое-что еще. Вытащив из сумки телефон, я отыскала нужный номер и набрала его. — Алло? — откликнулись на том конце. — Здравствуйте, Мария Дмитриевна, — выдохнув, поздоровалась я. — София? — удивилась психотерапевт. — Чем обязана звонку? Вам нужна моя помощь? — Нужна, — подтвердила я. — Но не мне, а Олегу Сергеевичу. Это срочно. — Ясно, — по-деловому ответила женщина. — Спасибо за своевременное обращение. Я им займусь. — Спасибо, — сказала я и сразу же отключила телефон, чтобы женщина не стала ни о чем меня расспрашивать. А потом я вернулась в больницу. На всякий случай собрала не особо нужные вещи. Прошла по коридорам, вспоминая все произошедшие здесь события. Погрустила. Поняла, что больница — не перевалочный пункт, где я могу переждать бури и неудачи личной жизни, это и есть моя жизнь, то, с чем я связана навеки. И, кажется, теперь пришло время решить, чего я хочу. Я остро чувствовала каждый момент, впитывала все, пропускала через себя, чтобы раз и навсегда уйти. Или остаться. Теперь я совершенно ясно осознавала: профессия врача — это не только престиж, почет и уважение. Это ежедневный изнуряющий труд, невероятная ответственность, под тяжестью которой однажды можно сломаться. Страх и неуверенность поселились во мне. Было тревожно всматриваться в лица людей и понимать, что они обречены. Знать, что когда-то я возьму в руки скальпель и решу человеческую судьбу. Возможно, я поспешила с выбором специализации. Нет, академию я не брошу. Но можно же стать офтальмологом, неврологом или терапевтом… Передо мной сейчас открывается великое множество возможностей, и не стоит зацикливаться на том, что, вероятно, получится у меня плохо. Перед началом второго семестра еще было оставалось немного времени на размышления. Зайдя в свою каморку, я позвонила маме. Мы с ней иногда связывались ненадолго, когда она выезжала по делам в город, и отца не было поблизости, но после того, как я получила предложение Кисляка, мы еще ни разу не говорили. Мне нужно было все хорошенько обдумать. В первую же очередь требовалось выяснить, когда отца не будет дома. — Здравствуй, моя хорошая, — ответила мама, и я сразу напряглась. Не понравился мне ее голос. Уж слишком печальным он был. — Привет, мам. Как у тебя дела? — Все в порядке, — ответила она так, что стало понятно: не все в порядке. Все вообще не в порядке. — Мам? — Нам нужно встретиться, Софи, поговорить. Мне кажется, у отца появилась другая женщина.