Другая сторона

Я устал и мне уже не хочется ничего большего. Каждая минута, проведенная здесь, сводит меня с ума. Я так хочу, чтобы все закончилось. Не понимаю, почему никто не видит её истинное лицо. Не понимаю, как ей удается так долго выходить чистой из воды. Хочется рассказать каждому о том, какая она есть на самом деле. Но я как будто разговариваю со стенами. Мои слова эхом отзываются во мне, а когда я кричу, они и вовсе оглушают. Я один. Я совсем один. Не могу уснуть. Пытаюсь успокоиться, перебирая узлы на веревке, что дал мне Финник, и добавляя новые. Иногда они получаются слишком тугими, а иногда могут сами развязаться, посылая мои старания к черту. Но меня это совсем не раздражает. Ничто из этого не переплюнет переродка, находящегося совсем рядом. Совсем близко. Мельком смотрю на Китнисс, а затем сильно стягиваю веревку, так что на внутренней стороне ладони остается красный след, а сама ладонь неприятно саднит. Но ничего из этого не переплюнет Китнисс. В какой-то момент я не выдерживаю: – Последние два года тебе, видно, пришлось нелегко. Все решала, убить меня или нет. Да или нет. Нет или да. Изо всех сил пытаюсь сохранять спокойствие. Медленно дышу, мысленно перебирая числа. «Один, два, три, четыре. Скоро все будет хорошо». Китнисс делает шаг в мою сторону. Вновь стискиваю веревку, удерживаясь от того, чтобы не напасть на неё. – Я никогда не хотела убивать тебя. Кроме того случая, когда думала, что ты помогаешь профи убить меня. Потом я всегда считала нас... союзниками. Значит, союзниками? – Союзниками, – я медленно повторяю это слово совершенно в другом тоне. Вполне… Вполне ожидаемо, что она обозначила нас именно так. Лучше и не придумаешь. Я начинаю с этого слова, а затем не могу уже остановиться: – Подруга. Возлюбленная. Победительница. Враг. Невеста. Мишень. Переродок. Соседка. Охотник. Трибут. Союзник. Список растет. Никак не могу понять, кто же ты на самом деле. – Одно слово сменяется другим. Вся её жизнь проносится по моим устам в одно мгновение. Кадр за кадром, ложь за… чем? Мои пальцы нервно перебирают веревку, впиваясь в неё корнями ногтей. Я никак не могу успокоиться. Но, тем не менее, мой голос звучит тихо: – Проблема в том, что я не могу отличить, где правда, а где вымысел. Кажется, я разбудил всех спящих. Плевать. Наблюдаю за реакцией Китнисс, пока в разговор не вмешивается Финник: – А ты спрашивай, Пит. Энни так и делает. Не могу понять, чего мне хочется больше: придушить его или же пожать руку. – Спрашивать кого? – обращаюсь к Финнику, на миг отпуская веревку. – Кому я могу доверять? – Ну, для начала нам. Мы твое отделение, – включается Джексон. Мысленно усмехаюсь. На деле же мое лицо остается непроницаемым. – Вы мои надзиратели, – поправляю её. Не отделение. Не друзья. Не товарищи. Надзиратели. – Отчасти, – соглашается она. – Но ты спас множество жизней в Тринадцатом. Мы этого не забудем. Нервно сглатываю, невольно возвращаясь к тому, как именно я спас людей из Тринадцатого. Воспоминания слишком резко врезаются в голову, и мне снова становится больно. Но дело в том, что я, кажется, уже привык жить с этой болью. Несколько месяцев пыток приютили её и устроили, как родную. Словно это было мое шестое чувство. Зрение, слух, обоняние, осязание, вкус, боль. После всего этого я тяжело выдыхаю, а затем вновь обращаюсь к Китнисс, стараясь не испытывать отвращение. Вообще ничего. – Твой любимый цвет... зеленый? – Да, – отвечает она, отчего в груди у меня закололо. – А твой оранжевый. Неужели? – Оранжевый? – недоверчиво переспрашиваю я. – Не ярко-оранжевый. Нежный оттенок. Как закатное небо, – объясняет Китнисс. – По крайней мере, ты сам мне так сказал однажды. Как закатное небо… – Хм, – произношу я, на миг закрывая глаза и вызволяя этот цвет из собственных воспоминаний. Красивый цвет. После этого я вновь открываю их, глядя на Китнисс. – Спасибо. Но вместо какого-либо знака ободрения, она начинает быстро говорить: – Ты – художник. Ты – пекарь. Любишь спать с открытыми окнами. Никогда не кладешь сахар в чай. И ты всегда завязываешь шнурки двойным узлом. Осы-убийцы жалят ядом. Она жалит словами. А затем она убегает, оставляя меня одного справляться со всем этим. Я невольно начинаю злиться, а затем быстро успокаиваюсь. Не понимаю, зачем она так поступила, но единственное, что я точно знаю, – она сказала правду.