То, что страшнее Чумы

Одиночество всесильно. Одиночество беспощадно. Одиночество поглощает, словно голодный зверь свою несмышленую добычу. Терзает, грызет и рвет на части душу, сплевывая ее разжеванные шматки. Каша, выплюнутая тварью, будет гнить и разлагаться, подобно мусорной куче в черной подворотне забытого городка, но самое отвратительное то, что этой подворотней послужит человек. Живое, трепещущее существо, так отчаянно пытающееся избавиться от гнетущих оков депрессивных болезней. Он был одинок. Да, однозначно, его разум уже помутнел от тяжкой ноши, называемой одиночеством. Он ощущал дыхание необъятной дымящейся фигуры за своей спиной, но, обернувшись, видел лишь мелкие пятнышки цветочков на выцветших обоях. Он чувствовал ледяные клешни твари, сжимающие его тонкую шею, цепкую хватку мертвых пальцев, сползающую на острые плечи. Он сидел в комнате, зажавшись в угол, когда вдруг многоголосый хохот раскатился по воздуху. Эхо отзывалось о бетонные стены, скупо обтянутые отслаивающимися пластами некогда жизнерадостных рисунков обоев. Паренек заметно затрясся, пугливо мотая головой в стороны, выискивая взглядом источник (или источники) этого слухового явления. Лишь холодный свет лампы моргнул и вовсе потух. Мальчонке показалось, что кто-то затушил ее, как свечку: легко, быстро, изящно. Он уже хотел подняться, выкрикнуть, чтобы дух Одиночества оставил его в покое, что он и так изгрыз душу не хуже червя-паразита в наливном яблочке. Но он молчал. Молчал, сжавшись в клубок, обхватив дрожащие колени руками. Голубые, такие невинные глаза, кажущиеся единственным действительно ярким пятном во тьме бетонной коробки, пугливо цеплялись за единственные освещенные объекты. Свет луны проникал через тонкий тюль, сбрасывая мистические тени на предметах. Фантазия парня явно разыгралась не на шутку, когда он ощутил дыхание у своего виска. — Так легко запугать человека… — шепчущие, клокочущие голоса, отражающие удивление и интерес, раздались вновь, — одним лишь появлением… — Кто вы такие?! — губы мальчишки дрожали, а паника все сильнее хватала самое сердце. — Мы? — словно оскорбленное многоголосье изрекло из темноты: — Здесь нас двое. Ты и я. Это теперь не казалось иллюзией. Слезы вдруг затянули глаза, мешая всматриваться в темные углы своей же комнаты. — Не бойся меня, Джо, — мягко, словно теплый летний ветерок, голоса обволакивали парня. — Я не причиню вреда. Хотелось в это верить. Парень еще сильнее вжался в стену. Обломанные ногти вцепились в тонкую кожу на коленях, оставляя алеющие следы. Оцепенение вдруг охватило юношу, когда в тени показались два тусклых пятнышка. Зеленые, словно фонарики, завешанные тонким полотном. Вглядываясь в них, запуганному мальчишке чудилось (а может, и не чудилось), что свет луны угасал, позволяя разгореться этим огонькам ярче. — Меня зовут не Джо, — трепыхаясь не хуже листочка, изо всех сил держащегося за ветку в порывах ветра, он старался придать голосу чуть больше уверенности. — Слабо верится, — иронично подметило нечто. — Матушка иначе тебя не зовет. Роджер… тебе не идет. Мальчонка с новой силой вцепился в ноги, даже не замечая, как расцарапанная кожа горит от свежих ранок. — Да что ты такое?! — зашипел он, глядя во тьму. Ему не хватало сил больше строить из себя смельчака. — Ты глюк? Или моя шизофрения? Вновь многоголосая тень расхохоталась, нагоняя страх на мальчика. Эхо смеха замолкло также внезапно, как и началось. Шаг. Еще один. Огоньки глаз твари приблизились. Лампа, стоявшая на темном деревянном столе, неожиданно включилась. Теперь незваный гость разглядывал Роджера. В его голубых глазках плескался ужас, отвращение и… одиночество. Худощавый комнатный задрот, страдающий социофобией. Он добровольно увлек себя в пучину тоски и мрака. Гость, если бы мог улыбаться, наверняка бы растягивал свои тонкие губы, подавляя всякие потуги смешков. Тонкая конечность рассекла воздух прямо перед лицом юнца: нечто протянуло ему ладонь для рукопожатия. Однако, отвечать на столь любезный жест тот не собирался. Остекленевший от безграничного страха взгляд скользил по скудно освещенной руке. Точнее сказать, по кости. Серо-желтые фаланги пальцев были подобны острым когтям. Острые, древние. Тыльную сторону ладони покрывал остаток некогда кожаной перчатки, крепившийся к среднему пальцу и запястью лишь тонкими ремешками. Ржавые наручи, из-под пластин которых проглядывалась лучевая кость, были исчерчены старыми трещинами и отметинами. — Вдоволь нагляделся? — хор ироничных голосов отвлек мальчишку от руки и заставил взглянуть посетителю в лицо. Голову его венчал причудливый кольчужный шлем, основание которого было подобно короне. Некогда острые зубья резных деталей были обломаны, а кольца из античного металлического плетения местами давно выпали. Но взгляд юноши приковал далеко не головной убор. Череп. Самый настоящий череп, пронизанный вековыми трещинами. Казалось, если бы мальчик коснулся его своими пальцами — от основания черепа остались бы кусочки. В черных глазницах нежити действительно горели тусклые огни. — Да, видок у меня потрепанный, — беспечно продолжали голоса, — только ты не бойся. Можешь пожать ручку, у людей ведь принято. — Зачем ты здесь? — интерес постепенно захватывал чувство страха. — Я слышу твой зов… — вдруг нечисть пожала плечами, звякнув огромными пластинами узорчатых наплечников. — Тебе одиноко. — Что… — И не спорь, — прервав мальчугана, цепкая хватка доисторических косточек сомкнулась вокруг предплечья Роджера. Гость, словно не прилагая усилий, потянул его вверх, заставляя подняться на ноги. — Мне тоже тоскливо. И потому я здесь. Могу присесть? Поражаясь, парень замешкался. Дряхлая фигура скользнула к креслу, завешенному светлым махровым пледом, не дожидаясь ответа оцепеневшего мальца. Тлеющие лоскуты серых тряпок, что торчали из-под доспеха скелета, невесомо развевались по воздуху, вслед за монстром. Скрипя металлом, нежить плюхнулась в кресло, вальяжно закинув ногу на ногу. — О чем потолкуем? — многогласого гостя не смущало ничего. — Ты… хочешь поговорить? — дрожащим голосом спросил парень, лопатками прижимаясь к холодной стеке. — Со мной? — Да, будь я неладно. Это ведь не я обкалываюсь со скуки этим зловонным отваром из давленных таблеток, чтобы хоть немного отвлечь разум, — от кивка головой позвонки издали скрипучий звук, будто вот-вот рассыплются в прах. — Откуда ты… — Хватит вопросов, мясцо. Ты молил о компании, — казалось, возмутилась нечисть. — Хватит поджимать свою храбрость между булок: я не собираюсь тебе туда ничего пихать. Нахальный стоголосый гость сверкал глазами, нетерпеливо постукивая костяшками пальцев по подлокотнику кресла. Мальчонка, шатаясь, подошел чуть ближе: — Ты ведь демон? Или дух? — Скажем, я жертва скуки. Не вникай в это, Джо, — неясно дернувшись, скелет вдруг поднялся с сидения и медленно зашагал по периметру комнаты. Тут Роджера будто разорвало от тяжелой хватки тоски. Он разговорился. Нес полнейшую чепуху. Рассказывал шатающейся нечисти все, что только думал. О семье, о бывших друзьях, о проблемах в институте, о попытках избежать всего этого, уходя в наркотические бредни. Скелет порой отзывался, переспрашивал и согласно кивал головой. Он слушал. Слушал и слышал, не забывая оглядывать обстановку комнаты. Письменный столик был полностью завален хламом. Гость безо всякого стеснения хватал каждую тетрадку и пролистывал страницы. Черные чернила запечатали на бумаге каждое слово, составленное мелким кривым почерком. Раньше всю боль Роджер излагал в стихи. Грустные мотивы с призывами к суициду и бегству от проблем, короткострочники о несчастной любви и предательствах. Казалось, одиночество въелось в подкорки мозга Джо уже с детства. Скелет захлопывал каждую тетрадь, небрежно бросая на прежнее место, пока под завалами бумаг не обнаружилось что-то еще. Тонкая костяшка указательного пальца брезгливо спихнула на пол открытую упаковку шприца. — …и Шерри просто ушла от меня! — мальчишка размахивал руками, эмоционально высказывая всю свою историю, пока не заметил найденную нежитью пачку. — Что? — Она ушла, оставив тебе наркотическую зависимость, — раздраженно вдруг прорычали голоса. — Но ведь нельзя ее винить, — хотел уж было оправдаться Роджер, но тут гость перебил и продолжил: — Она тебя использовала, чтобы деньжат выжать. Чтобы еще один невинный человек прогнил морально прямо пропорционально моему физическому разложению. Ей это в радость, а ты страдания устроил? А ну, завязывай это. Грустный всхлип и выдох проследовали в ответ твари. Парень задумался. Лишь когда солнечный свет откинул свои лучи на старые кости гостя, он осознал ситуацию: целую ночь мальчишка провел за разговорами с паранормальным, мистическим явлением. Вновь разглядывая своего собеседника, Роджер стал понимать, что он сошел с ума. Он безоговорочно верит костяшке с грудой металла! А наплевать. Зато ему не одиноко. — Кстати, Джо. Ты не спрашивал моего имени, — заметил гость. — Зови меня Ра. Хотя, это уже не потребуется… — В смысле, не потребуется? — широко улыбался парень. Медленно черепушка повернулась к нему, скрипя кольчугой, что свисала со шлема. Сияние из его глазниц прожигало сомнением и странным напряжением. Роджер готов был поклясться: если бы монстр был более живым, он бы определенно хмурился. — Меня зовут Ра. — Как египетское божество? — Джо скрестил руки на груди, не стирая улыбку с лица. — Как божество. Скелет смотрел. Изучал. Мальчик так любезно вынес всю свою биографию, что он вначале даже не верил своей удаче. Бедный отпрыск, брошенный на произвол судьбы менее года назад, живущий по жалкому пособию, страдающий наркоманией, закрывшийся в собственных страхах. Худощавое, сутулое тельце, едва не падающее от порыва ветра. Гость давно за ним наблюдал. Сейчас его душа начинала светиться, постепенно ярче и ярче, будто разгорающееся пламя, призывающее к себе мотыльков. Утро. День. Вечер. Ночь. Утро. День. Вечер. Время летело, как на крыльях реактивного истребителя, часто проносившегося над городком Роджера. Тяжелая вереница бесконечности уносила всю тоску. Ежедневные беседы полностью развеивали тьму в сердце мальчишки, вдыхая в него интерес. Он узнавал все больше о скелете. Привычка говорить у него была весьма причудлива. Простые и легкие фразы, словно говорил современник мальчишки, порой, грубые шутки. Но стоило гостю начать рассказывать древние, точно его кости, легенды, как его голоса погружали Джо в эту историю. Он с удовольствием окунался в излагаемые сказания, кожей ощущая горячее дыхание Смерти, или же вдыхая ноздрями соленый морской воздух. Многоголосье обволакивало разум, заставляя видеть перед собой эти сказочные картины, вместо обшарпанных обоев и скудной мебели. Каждая история была разной. Статный рыцарь из Средневековья, мистический инопланетный захватчик из будущего, восьмилетняя дочь знаменитого генерала армии США. Каждая отличалась своей уникальностью, а порой и обыденностью. Роджер с благоговением вслушивался в каждое слово Ра. Он слушал его интонации, пытался разобрать каждый из голосов. — Откуда ты знаешь все эти сказки? — Джо лежал на диванчике, нехотя понимая, что вот-вот уснет. — Это не сказки, дружок, — шепотки донеслись до засыпающего мозга парня. — Это мои жизни. Обдумывая, Родж прикрыл глаза. Бархатная пелена умиротворения грела душу. Только сейчас он ощущал себя действительно счастливым. — Спасибо, что спас от одиночества, Ра… — добро произнес мальчишка. Как только его дыхание стало ровным и едва уловимым, стозвучная тварь расхохоталась. Сухой воздух комнаты дрожал из-за спектра звуков: от громового баса до звонкого нежного колокольчика. Глазницы вспыхнули еще ярче, чем обычно. Роджер резко вынырнул из тягучей сонной дымки, непонятливо озираясь по сторонам. — Не понял, малец?! — сквозь пугающий хохот грохотали слова. — Я ведь и есть Одиночество! Поздно. Слишком поздно рваться. Поздно. От этого не скрыться, ведь Одиночество всесильно. Одиночество беспощадно. Одиночество высасывает зеленоватый сгусток души из испуганного мальчугана. Оно поглощает, словно голодный зверь, свою ранимую и несмышленую добычу. Терзает, грызет и рвет на части дух своими серыми клыками, сплевывая ее разжеванные шматки. Каша, выплюнутая нечистью, будет гнить и разлагаться, подобно мусорной куче в черной подворотне забытого городка, но самое отвратительное то, что этой подворотней стал человек. Живой, трепещущий, так отчаянно ранее пытающееся избавиться от гнетущих оков депрессивных болезней, пряча его за наркотическими иллюзиями. Зияющая черная дыра. Пустота, поселившаяся в недавно горевшем сердце. День сменялся ночью, ночь сменялась днем, но тьма оставалась всегда. Роджер зябко пожал плечами, когда очередной порыв ветра скинул с головы капюшон толстовки. Нехотя вытащив бледную руку из кармана, парень натянул капюшон обратно, безразличным, пустым взглядом сопровождая поток мчащихся автомобилей. Вдруг зеленое мерцание откуда-то со стороны заставило что-то вспомнить. Глаза, потерявшие давнюю яркость, устремились к источнику, но тут же мальчонка выдохнул: светофор. Толпа людей ринулась по мокрому асфальту, задевая тощую фигуру Роджера плечами или сумками, заставляя того резко отшатываться. Он остановился на середине пешеходного перехода. Голоса. Такие отчетливые, такие глубокие, такие… знакомые. Родж оборачивался, всматриваясь в мелькающие лица. Он смотрел в глаза. Крутился, мешался на пути этих людей, но смотрел в глаза. Пешеходы дергались в сторону, обходя паренька, как прокаженного. Многие говорили. Говорили по телефону, или со своими собеседниками, но глаза каждого оказались безразличны. Пусты. Бездушная толпа. Роджер вернулся домой. Бегло осмотрев свой захламленный бумагами стол, он схватил нетронутую стерильную упаковку со шприцом. Парень не помнил, когда его пальцы прекратили дрожь. Он не думал даже о том, что стал похож на куклу. Самый настоящий болванчик, отлитый из дешевого пластика. Он не замечает, как отточенными движениями вводит в свое тело яд. Кажется, вены горят, когда отрава проникает в кровь, но тут же Роджер облегченно откидывается на диван. Туман вновь расстилается перед ним, даря долгожданное приторное наслаждение. Его тело найдут спустя долгое время, когда соседи почувствуют просачивающуюся из-под щели выцветшей входной двери гнилостную вонь. Ему поставят клеймо наркомана, припишут в свидетельство передозировку тяжелыми препаратами. Но никто не станет об этом трепаться. Бездушным не нужны лишние бредни. Лишь Ра будет рассказывать его историю своей очередной жертве, а к его бесчисленным голосовым тонам прибавится еще один: тихий, ломающийся и восхищенный. Сладкая радость и острая тоска, похожая на шоколад с перцем. Это то, что действительно забавляет нежить. Познать вкус человеческих одичавших душ — это будет единственным развлечением для мертвеца. Одиночество будет заполучать каждый яркий огонек, горящий в телах нежных и доверчивых людей. Таких открытых, податливых. Мумия пройдет повсюду, сея за собой эту чуму. Нет, даже не так. То, что действительно страшнее любой чумы.