Очевидное

      — ...что скажете, госпожа Мизукаге?       Цунаде не интересуется, не делает формальных знаков вежливости, — она мягко выясняет, осторожно и незаметно для собеседницы перетягивает переговорную нить на себя. Решение о том, что им обеим пора бы уже говорить напрямую, пришло к ней с четверть часа назад — самое то на стадии заплетающихся языков.       Теруми Мэй явно не слышит начала фразы. Она сидит, чуть откинувшись на плетёные циновки, и в полумраке, разбавленном бледно-жёлтыми светильниками, она видится Цунаде прикипевшей к сухому душистому дереву: приоткрытые белые плечи теряются в тени низкого стола, а пряди спелых каштанов, длинные и густые до неудобства, при каждом её плавном движении мечутся по шершавому покрытию пола. Пятая Мизукаге лениво покачивает пиалу, покручивает в сахарных зубах палочку от такояки и краснеет — ягодно, по-девичьи обаятельно, так, как умеет она одна в свои цветущие тридцать.       — Восхитительно, госпожа Хокаге, — изволит она ответить в тон Цунаде.       Чему именно она отпускает столь щедрый комплимент, Теруми Мэй не уточняет: эту фразу можно принять на счёт безмятежного летнего вечера на уединённом балконе Резиденции Хокаге, или безупречно выдержанного саке, или острой закуски, которая бойко под него идёт, но что-то подсказывает Цунаде, что дело здесь вовсе не в обстановке и уж тем более не в выпивке.       Хотя ей тоже нужно отдать должное.       — Вы собирались о чём-то со мной поговорить? — едва ли Пятая Хокаге настроена на разговоры, но здравый смысл, заглушённый алкоголем, начинает отчаянно протестовать, напоминая, по каким поводам они обычно встречаются с Пятой Мизукаге.       — Совершенно ни о чём, — смеётся та. — Могу я узнать причину вашего беспокойства?       — Извините, Мэй, — расслабленно улыбается Цунаде, распечатывая третью бутылку, — вы — не самый добрый мой вестник.       Они наполняют пиалы, тянутся через стол, чтобы соприкоснуться широкими рукавами, ладонями и, наконец, звонкими фарфоровыми ободками. Очевидных поводов выпить у них нет, они хором провозглашают что-то стандартно смелое и пьют сначала за Скрытый Лист, потом — за Скрытый Туман; третий тост глав двух деревень звучит за их мифическое перемирие, а после четвёртого Цунаде чувствует, что ещё немного — и из неё можно будет верёвки вить. Их подданство привыкло думать, что Хокаге и Мизукаге встречаются исключительно официально: на нейтральной территории, в сопровождении членов Советов, в церемониальных головных уборах — алое к синему, и каждое слово их чинных рафинированных речей тщательно протоколируется. Однако мало кому известно, что им доводится сходиться и один на один — подпольно, без свидетелей, скрупулёзно соблюдая правила конспирации, — и случается это в самые страшные, чёрные времена, когда Листу и Туману остаётся только объединиться через своих руководителей.       Именно поэтому, стоит Теруми Мэй объявиться в Скрытом Листе, Цунаде пробирает ледяная дрожь, прошивает насквозь горн тревоги — так происходит и в этот раз, когда Пятая Мизукаге входит в Резиденцию в простом дорожном плаще, сияя изнутри бесноватым огнём. Они привычно жмут друг другу руки, устраиваются за столом, смеются, пьют и говорят ни о чём, слушают стонущий за лесом хитирики и не смущаются опасных двусмысленных шуток. На фоне бескрайней насыщенной зелени Конохи, в которую одета и сама Цунаде, Мэй выглядит до дикости контрастно: её цвет, как и всегда — ярко-синий. Вместо торжественного атласного платья в оттенок озёрных глаз сегодня на ней надето походное льняное хаори, строгое и узкое, тесное в роскошной груди, и тем не менее, так некстати сползающее с персиковой глади бедра, стоит ей расположиться поудобнее. Мэй щурится, с удовольствием подставляет свою пиалу, и беседа льётся на редкость непринуждённо, но Цунаде, пьянея не столько от саке, сколько от искромётной энергетики Мизукаге, напоминает себе: вызнать.       Любой ценой выпытать.       — Сожалею, — притворно вздыхает Мэй, опуская глаза в тонких чёрных стрелах.       — Вы умеете преподносить сюрпризы, — говорит Цунаде, — если учесть, что Туман не всегда столь благоволил Листу...       — Как и Лист — Туману, — парирует Мизукаге.       — ...и не всегда отличался столь либеральной внешней политикой. Если вы понимаете, о чём я.       Намёк на былое противостояние отзывается в груди Теруми Мэй мерзким рыбьим мельтешением. Застарелое, взбаламученное со дна, сжимает она занывшее переносье, несложившийся альянс, будь он проклят. Будь прокляты идиотские привычки: её собственная — прятаться за словесной мишурой и вводить заблуждение, Цунаде — награждать неожиданными пощёчинами.       Но Мэй терпит, Мэй отвечает самой обворожительной из своих улыбок.       — Госпожа Хокаге так любит ворошить прошлое?       — А разве вы — нет? — криво усмехается Цунаде, и женщина-Лава напротив почти физически чувствует, как она задета. — Кажется, вы всё так же самонадеянны, как и в мой первый визит в Скрытый Туман.       — О, так вы меня помните? — хохочет Мэй, и палочка от такояки едва заметно дрожит в напрягшихся пальцах.       Принцесса Слизней фыркает, ведёт изломистой бровью. Эта самая первая встреча — забудешь её, как же, — она сама во главе делегации из Скрытого Листа, бритвенно-острая в суждениях, громогласная. Цунаде из клана Сенджу, Цунаде-Годайме Хокаге, и... Мэй. Просто Мэй, без внушительного дополнения «Теруми». Единственная дочь клана. Синий взгляд снизу вверх, а в нём — дерзость такая, что оторопь берёт. Ягурова ставленница в вечной позе наизготовку, выдумавшая себе нерушимую связь протяжённостью от «Хокаге-сама» до «Цунаде-химэ», чтобы по унизительному итогу дружеского поединка оставить ей под ключицей ожог-рытвину, а годы спустя объявиться в средоточии её власти и усмехнуться из-под синей треуголки. Нескладёха, умница.       Воля Тумана.       — Помню, — подтверждает Цунаде. — Вы изменились, Мэй. Ещё красивее, — вдох, выдох, перезвон фарфоровый, — ещё несчастнее.       Пятая Мизукаге не перестаёт смеяться. Уместно, деликатно, не льстиво, — заслушаешься, — соловьём смеётся, сямисэном. Вся обманчиво-спокойная, туманная, под стать своей вотчине.       Огнеликая.       — Налить вам, Теруми?       — Наливайте.       Витиеватыми путями они идут друг другу навстречу, ищут себя в бесконечном лабиринте слов и намёков. Цунаде вскидывается, трезвеет в одночасье, но им обеим легче делать вид, что пьяны.       — Всё ли спокойно на границе? — снова подступается она.       — Всё, будьте уверены, — кивает Мэй.       С каждым новым вопросом очарование вечера испаряется, улетучивается, уступая место враждебной настороженности.       — Вы можете говорить прямо, лишних ушей здесь нет, — голос Цунаде крепнет, в нём слышится железное. — Шутки в сторону, Мэй, говорите. Что стряслось? Ваш разведотряд что-то выяснил? Или остальные Каге выходили на связь?       На несколько секунд Мэй меняется в лице. Излуки скул, широко распахнутые глаза, трещина, ползущая по ахнувшей в кулаке пиале. Не соловей она, не сямисэн — катана в размах, досыта напоенная кровью.       И мирная улыбка под грохот доспехов.       — Ничего из этого.       У Цунаде не остаётся сил, как на исходе битвы, она рывком опрокидывает в себя следующую пиалу и облокачивается на циновки, и тут же ей легчает, отпускает изнеможённо, будто больного в оскудевшем приступе.       Последний, главный, вопрос она задаёт ровно, прямо глядя в глаза, — вопрос, с которого она привыкла начинать.       — Так если всё спокойно, что же, чёрт возьми, всё ведёт вас в Скрытый Лист?       Синева льняного хаори режет глаз, а Теруми Мэй ягодно, по-девичьи краснеет, как умеет она одна, рассыпает по дереву спелые каштаны и всё крутит в сахарных зубах палочку от такояки.       И Цунаде вдруг понимает, что ответ на вопрос, который следовало задать с самого начала, был с самого начала очевиден.