Ветра задувают с севера

Надежды на то, что честолюбие и мальчишеская бравада Рэнли Баратеона позволят ему внять её доводам — особенно после того, как ей пришлось стать свидетельницей двухсторонней, обернувшейся полным крахом встречи, — почти не оставалось. Сладок... слишком сладок вкус власти, чтобы, отведав его однажды, не возжелать, позабыв обо всём, испить замаскированный им яд снова. На сей раз — до последней капли, что неминуемо повлечёт за собой погибель. И противостоять сему соблазну, как ни жаль, способны лишь немногие, ибо лишь немногим дарованы подлинная сила и граничащая с самоотречением выдержка. Кэйтилин знала это не хуже, чем то, что солнце всходит на востоке, а заходит — на западе. Знала, поскольку весьма внушительную часть своей не так чтобы уж очень долгой, но полной событий жизни провела бок о бок с таким человеком. С человеком, для которого честь и долг стояли превыше всего. Который мог бы, если бы только захотел, занять трон Семи Королевств и заручиться всеми подобающими регалиями власти, а вместо этого бросил их к ногам того, под чьими знамёнами шёл в бой. Кого мечтал женить на единственной сестре... Младший же из ныне здравствующих братьев Баратеонов был совсем не таков, однако попытаться склонить его на свою сторону — на сторону возглавившего северян Робба — всё же стоило, иначе Ланнистеры, не ровен час, одержат верх и истребят всех, кого она любит и кем дорожит. — Миледи, может, мне всё-таки пойти с вами? — голос сира Первина являл собой средоточие усталости и напряжения, и лишь коснувшаяся её плеча рука, как и прежде, оставалась тверда. Встрепенувшись, точно ото сна, она проговорила: — Нет, сир. Благодарю покорнейше, но и на этот раз с лордом Рэнли, по возможности, я должна переговорить с глазу на глаз. Если же у меня ничего не выйдет — я хочу, чтобы наши люди были готовы к незамедлительному отбытию. Займитесь этим сами или поручите от моего имени кому-нибудь другому. Мне важен только результат. — Но, миледи! Ваш сын... наш король... Столь очевидное изъявление преданности по отношению к её первенцу породило в душе женщины нечто тёплое, угасшее, казалось бы, безвозвратно в тот миг, когда ей сообщили о свершившейся на ступенях Великой септы казни. Этим «нечто» была освобождённая от горечи утраты тихая радость. «Уж кто-кто, а этот Фрэй стоит сотни Покойных Лордов Уолдеров...» — Я знаю, что его величество поручил вам всем оберегать меня вплоть до нашего возвращения в Риверран, однако здесь, будьте покойны, мне ничего не угрожает. Препроводите меня и займитесь делом, — мягко подытожила она, и рыцарь, вынужденный повиноваться наималейшей её прихоти, покорно отступил на шаг-другой. Взяв с собой ещё нескольких членов отряда, они отправились к изумрудно-зелёному шатру, над которым гордо реял штандарт с коронованным оленем владетелей Штормового Предела. Никто, кроме дежуривших у входа гвардейцев в радужных плащах, не заметил их приближения, но и те были настолько поглощены предрассветной суматохой готовящегося к выступлению лагеря, что не выразили ровным счётом никакого интереса, когда старшая дочь Хостера Талли прошла мимо них и, собственноручно откинув полог, оказалась под сенью шёлкового сооружения. — ...Ах, это вы, леди Старк! — Рэнли, наполовину облачённый в богато инкрустированные доспехи, улыбнулся ей так открыто и доброжелательно, словно и слыхом не слыхивал тех упрёков, что в запальчивости опустошающей злобы и отчаянья сорвались с её языка при последнем их свидании. Даже тон его и тот был обезоруживающе беспечным, отдающим канувшим в небытие летом. — Признаться, я и не рассчитывал увидеть вас снова до той поры, как моя конница вернётся с победой, а вы сами сполна насладитесь молитвенным уединением. «Рыцарь-южанин до мозга костей. Слишком учтивый, чтобы не притворяться, всегда готовый слушать, но не слышать... смотреть, но не видеть», — вновь подумалось Кэйтилин. Мысль эта, как и прежде, отозвалась в её сознании почти физической болью, но идти на попятную было поздно, да и не в её правилах. Она пришла сюда и, чего бы ей то не стоило, скажет всё, что намеревалась. По крайней мере — постарается сказать. — Молитва более не приносит мне того успокоения, каковое приносила когда-то, — чуть дрогнув губами и изобразив на них полуулыбку, женщина поклонилась. На Рэнли уже одевали гравированный нагрудник, и потому он ответил не сразу. А когда ответил, тон его был едва ли не заговорщическим, точно у них имелась общая тайна. — Тем не менее, вы помолились. И Кэйтилин снова пришлось кривить уста. — Как и вы, я надеюсь, — сказала она. То был простой, ничего не значащий обмен любезностями, без которого, так уж повелось, разговоры с высокими лордами не начинают. Однако глаза Баратеона просияли, а улыбка из доброжелательной сделалась лукавой. — О да, миледи, я помолился и нашёл это занятие весьма приятным, вот только... — тут он, точно опомнившись, оглядел шатёр в поисках чего-то или, быть может, кого-то (Кэйтилин не могла знать наверняка) и заявил: — Ручаюсь, вы здесь вовсе не затем, чтобы слушать о моих духовных прозрениях и нравственном росте! — Ваша правда, — согласилась она, стараясь во что бы то ни стало не выказывать того раздражения, каковое вызывала в ней подобная манера обращения с чьей бы то ни было стороны, и, кажется, вполне в том преуспевая. Бывший мастер над законами, так или иначе, продолжал, ничуть не меняя интонаций. — И даже не для того, чтобы почтить своим визитом меня и этих вот господ, — коротким взмахом руки он указал на расположившихся у круглого стола людей, большинство из которых едва ли успело отпраздновать и двадцать третьи именины. Кэйтилин поклонилась и им, точно заметив их только теперь, а не тотчас же, как свыклась с освещением. — В другие времена, быть может, но не сейчас, милорд. На «милорда» Рэнли, хоть и верный своему «о величествах рассудим потом», скривился — его явно коробило от её небрежения к новоявленным, не относящимся непосредственно до неё титулам. И расслабленная атмрсфера, царившая до той минуты в шатре, переменилась с головокружительной скоростью. На женщину устремилось целое полчище недобрых взглядов. — Что ж... — через какое-то время, оправившись, проронил так называемый Король Лета. — По крайней мере, вы честны, леди Старк, а это, как пить дать, налагает на меня определённые обязательства. — Обязательства? — переспросила она, слегка обескураженная переменой. — Да, миледи, обязательства, под которыми я подразумеваю взаимную искренность. Вы этого заслуживаете. Но, — задумчиво склонив голову набок, он смотрел на неё без прежнего веселья: черты его и выражение ярко-голубых глаз изобличали теперь серьёзность, делавшую его почти неузнаваемым, — сдаётся мне, вам вряд ли придётся по вкусу то, что я скажу. — Пусть так, милорд. Рэнли соизволил снова улыбнуться, но уже с грустью: — Смелая вы всё-таки женщина. Смелее многих мужчин. И, несмотря на южную кровь, истинная северянка. Достойная супруга Старка Винтерфеллского... Тем не менее то, с чем вы пришли ко мне, я по-прежнему считаю неприемлемым. — Простите... — казалось бы, готовая к этому заранее, она всё равно почувствовала, как у самых её ног разверзается бескрайняя пропасть, и сердце ухает в неё с небывалой высоты. — Простите, милорд, я не... — Миледи, полно. Вы всё поняли правильно. — Да, конечно, но... — Кэйтилин стиснула изувеченные пальцы: ей было крайне неприятно сознавать, что её, против всякого на то желания, втянули в глупую и бессмысленную игру. Раздражение, подавляемое с самых первых фраз молодчика, возомнившего себя единственно достойным наследником Роберта Баратеона, вырвалось наконец наружу, отразившись и на её лице, и в голосе. «Он... он взрослый человек, а ведёт себя как сущий ребёнок! Робб бы такого ни за что себе не позволил...» — почему-то она была в том уверена, что лишь усугубляло её негодование. — Я вижу осуждение в ваших глазах, миледи... Ну что ж, так тому и быть, раз уж я обещался быть с вами откровенным, — Рэнли вытянул руки вперёд, позволяя суетящейся подле него Тартской Деве закрепить золочёные, под стать всей броне, наручи. — Ваш муж, лорд Эддард, был поистине достойным человеком, и я искренне его уважал. Ценил за проницательный ум и преданность Роберту... На свой лад способствовал всем его начинаниям в качестве десницы, хотя, видят боги, их случилось не так много! Я верил, что с ним дела брата пойдут на лад, что новая война не начнётся так скоро, но всё разлетелось вдребезги. — Вы обмолвились, что предлагали ему помощь... — Предлагал. Сотню или полторы имеющихся у меня мечей. И этого вполне хватило бы, если бы лорд Старк не был столь принципиален... Разве мог я что-нибудь сделать в одиночку? Нет, не мог. Я покинул город той же ночью, подкупив прихвостней Слинта, а спустя несколько дней, добравшись до Хайгардена, узнал, что трон занял этот, мнящий о себе невесть что, маменькин сынок и что ближайший из соратников его отца обвиняется в государственной измене, — он вздохнул. — У меня было два варианта. Первый — вернуться под очи прелестной свояченицы и её крысёнка, что, скорее всего, повлекло бы за собой мою безвременную кончину, а второй — стать мятежником не только на словах, но и на деле. — Это во многом роднит вас с моим сыном. — Да неужели? Кэйтилин уже обуздала собственные чувства, чтобы вот так запросто реагировать на очередное проявление вопиющей незрелости потомка Штормовых Королей. — У вас общий враг, — просто ответила она. — Враг-то общий, леди Старк, да вот конечные цели разные. Ваш сын, прозванный, как я слыхал, Молодым Волком, претендует на добрую половину моего королевства... А знаете, как, бывало, говаривал Роберт? «Думая о своих семи королевствах, я отчего-то всегда забываю, что Север занимает почти ту же площадь, что и шесть остальных», — говаривал он. И неужели вы надеетесь, что я смирюсь с претензиями мальчишки-узурпатора, будь он хоть трижды сыном Эддарда Старка?.. С ним, присягнувшим мне на верность, или же без него, продолжающего корчить из себя короля, я раздавлю Ланнистеров. Ну а после отправлюсь маршем на северо-запад, в Речные земли, — Баратеон умолк, а у Кэйтилин не нашлось слов, чтобы ему возразить. Да и какой в том смысл? Всё ведь было кончено... кончено ещё в самом начале. И поправить она всё равно ничего не не сможет. Хуже того — продолжая упорствовать, пускаясь в разъяснение своих доводов и отстаивая ставшую для неё несомненной правоту Станниса, она рискует навлечь беды и пострашнее, от которых не спасут ни её боги, ни старые боги северного края. Нэд наверняка бы её понял. Должен понять и их первенец. Мысленно попросив у сына прощения за постигшую посольство неудачу, Кэйтилин чинно расправила складки своих юбок и приготовилась было распрощаться, как вдруг её точно холодом сковало. Пламя свечей, рассыпанных то тут, то там островками расплавленного золота, затрепетало от налетевшего невесть откуда, пронизывающего до костей сквозняка. Стало почти темно, и приближённые Короля Лета повскакивали с занимаемых ими кресел. Кто-то, вперившись в пространство за спиной сюзерена и союзника мутным от суеверного ужаса взором, тонко вскрикнул: — С-седьмое п-пекло... что это? Всё, что происходило далее, Кэйтилин помнила смутно. Однако и этого было достаточно, чтобы душа её разрывалась от немыслимых, переполнявших её доверху страданий. Казалось бы, вся приутихшая к тому моменту боль вновь всколыхнулась своими глубинами и, подпитываемая упрямой памятью, заполонила освобождённое с таким трудом пространство. Она помнила нечто тёмное, скользнувшее к облачённому в густую зелень лат Рэнли и показавшееся сперва его собственной тенью... Помнила, как тот отпрянул с выражением ничем не прикрытого страха и что-то пробормотал... Помнила, как дёрнулась одарённая его милостью девушка и попыталась схватиться за меч... Помнила, как лопнул под натиском чего-то, походившего на сотканный из мрака клинок, кольчужный ворот, как из распоротой от уха до уха шеи хлынула чёрная в отблесках неверного света кровь и взвывший, точно раненый зверь, Лорас Тирелл со всех ног бросился к умирающему... Самым жутким во всём происходящем являлось то, что каждый из волей-неволей остававшихся в шатре и наблюдавших эту сцену готов был поклясться всеми святыми, что учинившая расправу тень принадлежала не кому иному, как лорду Станнису, — и косвенное подтверждение тому не заставило себя ждать. Не успел ещё восточный небосклон как следует окраситься в приличествующие восходу цвета, а в охваченную паникой ставку пожаловала посланница. Пешая, без единого сопровождающего, с древком причудливо искажённого знамени королевской семьи в изящных белых руках. — До полудня следующего дня, — почти нараспев возвещала красная жрица, взирая на всех, даже на самых рослых, закованных в сталь мужчин, будто бы свысока, — все пожелавшие покаяться в своей измене и заслужить помилование законного короля должны явиться к нему со своими людьми! Прочие же отправятся вслед за мятежным предводителем, утратившим благосклонность Владыки Света... И некоторые, преимущественно Флоренты и их вассалы, покинули лагерь тотчас же, не дожидаясь, пока Мелисандра Асшайская совсем скроется из виду. Но куда как более крепкие духом (или же попросту безумные) начали требовать незамедлительной, крушащей всё на своём пути атаки... возмездия за нанесённый предательством и колдовством урон. Хайгардену стоило немалых трудов, урезонив их, собрать совет. — К назначенному часу, сдаётся мне, мы и половины из них недосчитаемся, — угрюмо посулил Гарлан Тирелл, усевшись по правую руку от ничуть не менее угрюмого лорда-отца. — Нужно что-то решать. И как можно быстрей. — А что тут решать? — отозвался его младший брат, вскидывая посеревший лик с больными, лихорадочно поблескивающими глазами и отмахиваясь от предлагающей ему вино девчушки-чашницы. — Что. Тут. Решать? — медленно повторил он, делая акцент на каждом, выдавленном сквозь стиснутые зубы, сочетании букв и звуков. — Разбить его! Отплатить кровью за кровь!.. «Месть не вернёт его, летнее дитя, — хотелось парировать не менее измождённой Кэйтилин, устроившейся поодаль. То же самое она пыталась доказать и лордам-знаменосцам сына в день, когда Большой Джон Амбер первым преклонил перед ним колено и, вынув из ножен меч, объявил, что только такому королю он готов покориться, что только за него готов отдать свою жизнь и честь. — Месть притупит боль, да. Но когда она свершится, ты не ощутишь ни ожидаемого торжества, ни удовлетворения, что лишь продлит твои мучения...» — Да пёс с ним, с этим подонком! — перебивая юношу, прогремел некто из Мэрривезеров, чьего имени она не знала и, справедливости ради, не стремилась узнать. — Его конец и без того предречён, если не по воле Семерых, то по его же непроходимой тупости! Даже с нашими перебежчиками у него не достанет пороху, чтобы побить лорда Тайвина! Так отчего же нам, милорды, не воспользоваться позабытой мудростью примкнувших к Старку хорьков и до поры до времени не сохранить нейтралитет? — А потом, что вы предлагаете нам сделать потом? Поджать хвосты и, на правах сдавшихся без боя, пасть к ногам победителя? — сир Лорас буквально задыхался от накатившего на него возмущения, которое распаляла скорбь и, возможно, мало обоснованное, в свете сложившихся обстоятельств, чувство вины. — Я... я... Да как ты смеешь, мальчишка?! Спор грозил перерасти в настоящую ссору. — Тихо! — голос Гарлана взвился под потолочные своды комнаты, расположенной над Великим чертогом того самого замка, где не так давно состоялся пир в честь окончания большого рыцарского турнира, и Кэйтилин наконец решилась. Ведь как бы кощунственно, наряду со смертью ещё одного Баратеона, это ни звучало, боги, будь то старые или новые, услышали её мольбы и даровали ещё один шанс обеспечить Робба поистине могущественными союзниками в лице Тиреллов. — Вы позволите, сир? — осведомилась она и встала. — Конечно, миледи. Я с готовностью выслушаю всё, что вы пожелаете мне сказать. Думаю, и милорды тоже, — подобными речами молодой мужчина вполне оправдывал полученное им некогда прозвище Галантный, однако, как и в случае с почившим Королём Лета, ей не стоило сполна доверять словам. Ибо слова, не закреплённые поступками, — это ветер, а ветер крайне прихотлив и переменчив. Первин Фрэй, не отходивший теперь, вопреки всем настояниям, от неё ни на шаг, придерживался, по-видимому, того же мнения, что не преминул бы и выразить, не сомкнись её пальцы на его локте. Упоминание же родичей в наинелестнейшем для них ключе, казалось, вовсе ускользнуло от его пристального внимания, так как всё оно сосредотачивалось исключительно на приведшем их сюда поручении короля. — Благодарю вас, сир, — Кэйтилин кивнула, после чего только вновь опустилась в кресло и заговорила, обращаясь уже ко всем собравшимся: — Я, милорды, не скажу вам ничего такого, чего не говорила ранее лорду Рэнли, да помилует его милосердная Матерь и рассудит по справедливости Отец. Не пренебречь возложенным на Баратеона титулом и на сей раз было выше её сил, и нашлись те, кто предпринял попытку её поправить. — Для вас, быть может, он и был королём, но не для меня. Мой король сражается сейчас в землях, далёких отсюда... — упрямо продолжала она. — Да, милорды, Робб молод. Очень молод для того бремени, что на него возложено. Однако это не мешает ему нести его с с честью и одерживать достойные песен победы... — Всякая победа, отличная хоть чем-нибудь от всех прочих, достойна песни... Но, коли так, дорогая леди Кэйтилин, зачем ему мы? — вопросил споривший прежде с Рыцарем Цветов и решивший, очевидно, сменить объект своих нападок Мэрривезер. — Неужто он сам не справится? Львы, как бы ни хорохорились, остаются кошками, а волки... — Затем, лорд Ортон, — слово взял Вэндел Мандерли, также вернувшийся в замок вместе с ней, — что кошки не принадлежат к разряду безмозглых, безропотных тварей и в ближайшем будущем, только дайте срок, предпримут попытку... — Заключить с нами союз. Чем так самоотверженно, несмотря на все возможные риски, занимаетесь теперь вы, леди Старк и прочие ваши спутники, — закончил за него Мэйс Тирелл, и Кэйтилин пришлось отметить, что этот человек и вполовину не так глуп, как полагают очень многие, и потому представляет опасность. Ведь за его вполне миролюбивыми, полушутливыми речами так и слышалось: «И почему же, по-вашему, я должен взять сторону зелёного юнца, которому едва-едва минуло шестнадцать? Какая мне с того выгода? Почему я не должен незамедлительно заключить вас всех под стражу и передать королеве в знак своей доброй воли и изъявления глубочайшей преданности?» — Именно так, — согласилась она и не замедлила продолжить: — Мой сын предлагает вам то же, что предлагает всякому, готовому выступить открыто против Утёса Кастерли: падение его властителей, восстановление мира и справедливости. За собой же он оставляет Север и Речные земли вдоль Трезубца, лорды коих присягнули ему вместе с Риверраном и также ратовали за коронацию. — Вот, значит, как... Что ж, дивиться нечему. Волчье племя испокон веков славится своими аппетитами, — усмехнулся лорд Мэйс со свойственным плутам прищуром. — Положим, что мы согласимся. До завоевания Эйегона Драконовластного, в конце концов, Семь Королевств и впрямь были семью независимыми друг от друга королевствами, и не велика беда, коль Винтерфелл вновь увенчает себя заиндевевшей от трескучих морозов короной, но что же до Железного трона? Что станется с ним и с нами — на этот счёт у вашего сына есть какие-нибудь соображения? Кэйтилин многое могла бы поведать о том, сколь мало Робба — ещё вчера сражавшегося со сводным братом на деревянных мечах мальчика, а сегодня наделённого монаршей властью мужа — интересует судьба трона, сыгравшего не последнюю роль в трагической судьбе его отца, если бы не понимала, что говорить об этом в присутствии предполагаемых союзников было бы сущей неосторожностью. Сын сам скажет, если, конечно, ему представится такой случай. А для того, чтобы случай представился, она должна доиграть сей спектакль до конца, как подобает женщине дома Старков. — Возможно. Но об этом лучше спросить у него самого. Помедлив, она всё же добавила то, что не уставала повторять на советах северян, когда кому бы то ни было из присяжных лордов приходила охота порассуждать о порядке престолонаследования в Красном замке: — Не мне к тому же вам напоминать, что у Роберта остались дети. Двое мальчиков, один из которых уже коронован и... Сохраняемое ею напускное спокойствие, подобно тончайшему мирийскому стеклу, рассыпалось в мелкое крошево под раскатистый аккомпанемент хохота Тирелла. Все в недоумении уставились на него, никак не постигая причины столь бурного веселья. Заметив это, он сделал над собой усилие, и смех, прекратив сотрясать его внушительные телеса, отступил. — Прошу меня извинить, но... Послушать нашего дорогого друга Станниса, о котором сегодня и без того было сказано немало, так Роберт им такой же отец, как и благочестивый праведник, притязающий на причисление к лику святых мучеников, и его того и гляди окрестят покровителем какой-нибудь мало-мальски значимой в религиозных кругах септы. «Вот оно...» — В-вы действительно в это верите, милорд? — Ничуть не меньше, чем вы, леди Кэйтилин. Ничуть не меньше, — светло-карие глаза лорда Мэйса встретились с синевой её собственных, отчего женщине стало совсем не по себе. — Станнис, несмотря на массу своих недостатков, не тот человек, который будет чернить память родного брата столь гнусной ложью, касаемой его отпрысков. Большой любви, как известно, он к Роберту не питал, однако честь рода для него отнюдь не пустой звук. В зале воцарилась тишина. Тишина до того полная и всеобъемлющая, что со внешнего двора, находящегося далеко внизу, слышались рвущие её в клочья ребячьи крики, ворчание и лай псов, ржание обихаживаемых конюшими лошадей и даже плеск воды, переливаемой из вёдер в деревянные кадки. Все ждали её ответа, и Кэйтилин тщетно старалась нащупать ту шаткую грань равновесия, которую утратила, убедившись окончательно в том, в чём желала бы не убеждаться никогда. До этого её подозрения были в большинстве своём подозрениями матери, чьё дитя оказалось впутано в гнуснейшую из историй, и подозрениями безутешной вдовы, чей муж, вероятно, сложил за эту же историю голову, а вот уверенность Тирелла и стоящих за ним лордов... — В таком случае, лорд Мэйс... Она поморщилась от вновь накатившего осознания того, за что именно пострадал Бран. Бран... её милый, добрый мальчик, больше всего на свете любивший забираться высоко-высоко, где только вороны и могли его достать, знавший каждый камень Первой Твердыни своего прославленного тёзки и мечтавший когда-нибудь стать рыцарем Королевской Гвардии. — ...почему бы не вспомнить о бастардах? К примеру, о признанном публично и воспитываемом в Штормовом Пределе Эдрике Шторме. Он, если его кандидатуру поддержат влиятельные лорды, вполне может претендовать на престол, и его дяде не останется ничего другого, кроме как отступиться. Маттис Рован, пребывавший до той поры в абсолютном безмолвии, хлопнул ладонью по столу. — Бастарда?! — возопил этот почтенный муж. — При всём моём уважении к вам и вашему батюшке, а также к памяти вашего супруга, но... в своём ли вы уме? Станнис никогда на это не пойдёт, да и мы... Нет! Ну подумать только, чтобы бастард, да на престоле Эйегона Завоевателя!.. — не найдя более слов, он покосился на своего сюзерена. — Леди Старк говорит дело, Маттис. Для нас, пожалуй, это единственный выход, коли мы хотим остаться при своих интересах, — последнее он договорил, глядя в упор на Кэйтилин. «Словно вызов бросает», — подумала она со смешанным чувством тревоги и облегчения.