Надорские краски

За стенами замка монотонно гудел ветер, задувая во все щели и холодя руки. Дейдре украдкой, когда матушка смотрела не на нее, подносила ко рту пальцы, чтобы не выронить иголку. Иначе пришлось бы очень долго искать ее исключительно на ощупь, а потом, найдется она или нет, с терпением и кротостью выносить наказание. Дейдре уже третий день не выходила за стены замка, но знала, что ничего хорошего там нет: только серая земля, мокрое небо и холодный ветер. Через день или два может распогодиться, но едва ли: слуги говорили, что солнце на закате красное и садится в тучу, так что ни тепла, ни чистого неба не жди. Матушка потом долго и сурово объясняла, что приметам верить грешно, а в закат смотреть нельзя, иначе быть беде. Эдит, глупая, спросила, не примета ли это — что в закат глядеть опасно, и матушка совсем рассердилась, заставила ее молиться лишний раз в холодной часовне. Бедная Эдит, она после этого совсем расхворалась. Может, и к лучшему, что погулять не получается. Без матушки они все равно никуда не выйдут, а с ней ни побежать, когда развеселишься, ни присесть, когда устанешь. Иди себе чинно и быстро до самой скалы, а потом обратно. И не смотри по сторонам. Да и смотреть, по правде говоря, не на что. — Дейдре, почему у вас такое выражение лица? Держите себя, как подобает. — Да, матушка! Дейдре знала, что матушка имеет в виду, но мало что могла поделать. После недавних событий губы у нее всегда сами собой плотно сжимались, а брови сходились, и разделить их было очень трудно, как будто они смерзались. — Дочь моя, по вашему виду можно подумать, будто вы злы на кого—то, — молвил отец Маттео. — Злоба, питаемая в сердце, грех супротив Создателя и детей его. — Я знаю, — ответила она едва слышно. С некоторых пор в Надоре приходилось говорить очень тихо, чтобы никто не решил, что они поднимают голос против матери. — Но я не питаю злобы, просто… мне немного грустно и нездоровится. Она опустила глаза и снова занялась вышивкой: ярко—малиновая нить ложилась на канву, рождая большой яркий цветок. — Отец, Маттео, а как же?.. — начала Эдит и тоже торопливо опустила глаза. — О чем вы желали спросить, дочь моя? — возвысила голос герцогиня. — Ни о чем особенном… — голос Эдит стал совсем тихим. — Я не буду спрашивать. — И я догадываюсь, почему. Очевидно, вам пришла в голову какая—то дурная мысль. Это не останется без наказания, дочь моя. Оставьте вашу работу и ступайте в часовню. Хорошенько помолитесь, чтобы Создатель простил вам грех бунтарства и непокорности матери. Отец Маттео, проводите герцогиню Эдит. — Пойдемте, дочь моя, — сказал отец Маттео, величественно поднимаясь с места. — А вы, дитя мое, не предавайтесь печали впустую, ибо это гневит Создателя. Оглянитесь вокруг и постарайтесь найти повод для радости. — Благодарю вас, отец Маттео, — отозвалась Дейдре. Он взял Эдит под руку, и оба медленно вышли из комнаты. Дейдре сидела молча, положив руки поверх шитья, и смотрела на захлопнутую дверь. Внезапно герцогиня Мирабелла сухо кашлянула. — Вы сочувствуете вашей сестре? — осведомилась она. — Я не раз вам говорила, что сострадать преступнику — это быть его соучастником. К тому же у вас нет никаких поводов огорчаться. Лишний час молитв — не зло, а благо, и вы должны были уже это усвоить. — Да, матушка… — Скоро стемнеет, — сказала герцогиня. — Сегодня ваша сестра уже не будет работать. Возьмите ее вышивку и сложите как следует, потом спрячете на место вместе со своей. — Да, матушка… Дейдре встала с места и взяла в руки красивое белое полотно, на котором уже можно было угадать, как воин в цветах Дома Скал салютует мечом. Эдит не очень любила такие рисунки. Ей больше были по душе цветы, но матушка об этом не знала: девочки редко решались высказать, что им нравится, а что нет. Если молчать, то есть надежда хоть иногда получить то, что хочется, а если скажешь — потом этого не дождешься, и даже отец Маттео не вступится, потому что слово «хочу» — грех перед Создателем, говорить так — все равно что роптать против Его воли, и долг матушки — отучить от него своих дочерей ради их же блага. Айрис вот призналась, что вышивать рыцарей ей приятнее, чем цветы, с тех пор ей доставались только букеты. — Дейдре, очнитесь! О чем вы задумались? Дейдре опустила голову. Вместо того, чтобы сложить работу, как полагается, она совсем ее скомкала. Слабо закрепленные нитки вылезли из канвы и текли по ее пальцам яркими струйками. — Я… ничего, матушка. Просто я, кажется, немного устала. — Это потому, что вы кашляете по ночам и плохо спите. Выпейте на ночь травяного отвара погорячее и положите в постель нагретый камень. Я скажу отцу Маттео, чтобы он помолился о вашем выздоровлении. А теперь садитесь и принимайтесь за работу, вы не кончили ежедневный урок. Рукоделием вашей сестры я займусь сама. — Да, матушка. Дейдре послушно села на свое место и снова взялась за вышивку. За свою коротенькую жизнь она неплохо выучилась рукоделию, и ей давно не нужно было задумываться, что делают ее руки: все получалось само собой. О чем хорошем она думала? Ах, да, об Айрис, конечно же. Интересно, чем она сейчас занята? Уж не вышивает и не скучает взаперти. Может быть… Дейдре оборвала себя и опустила глаза на многоцветную вышивку, как будто матушка могла прочесть по ее взгляду недозволенные мысли. Может быть, Айрис еще напишет им и велит матушке отпустить двух дочерей к ней. И матушка ничего не сможет сделать и не будет возражать. Они с Эдит уедут из Надора куда—то далеко—далеко, туда, где небо синее, тепло и цветут яркие цветы, еще лучше, чем те, которые она сейчас вышивает. Там не надо будет молиться по целым дням, и можно будет сколько угодно гулять, не боясь простудиться, и читать, и разговаривать о чем хочешь, и петь, и смеяться, и бегать, если только у нее хватит силы. — Дейдре, я разве сказала что—то забавное? Чему вы улыбаетесь? И куда вы все время смотрите, глядите на свою работу, иначе вы ее испортите. — Простите, матушка, — ответила Дейдре и снова склонила голову над многоцветным пятном, разгорающимся в ее пяльцах. За стенами сгущались сумерки, а сальная свеча оплыла и давала все меньше света. В полутьме цветные нитки казались еще ярче обычного. Больше ничего яркого в Надоре не было.