some days when

Это была вечная гонка не на жизнь, а на смерть. Никто не помнит, когда она началась, и никто не помнит, когда она закончилась. И то, если закончилась. Маленький мальчик, лет пяти, сидел в песочнице и смотрел на ярко-голубое небо. Светило солнце. Радужный май. Ветерок легонько трепыхал темные волосы мальчишки, словно ласково игрался. Мальчик любил живое солнце, бесконечное небо, вольный ветер. Он любил весь мир и встречал его подарки с раскинутыми руками в разные стороны. На душе всегда было легко. В сердце теплилась вера в Бога, который всегда защитит и приласкает. «Бог всегда рядом и смотрит на тебя, на твои поступки. В пестром блокноте блестящими ручками он записывает все твои дела, Шинья-кун. Еще он очень похож на тебя, правда, он носит брекеты и ему лень чистить их после еды. Как думаешь, ты сможешь встретиться с Богом?» — обычно так, смеясь, говорила мальчику мать, когда давала наставления, о том, что есть плохо, а что есть хорошо. Шинья любил мир, Бога и мать, которая в его глазах всегда была тем, кто заменял второго, если тот не мог приглядеть за ним. Мальчик улыбался самой искренней улыбкой, которую не дано понять многим людям. Однако, чудесные улыбки гаснут слишком быстро. Когами открыл глаза и устало потер их. Немного рябило, все казалось размазанным маслом по стеклу. Минут десять мужчина лежал на твердой койке и смотрел в потолок, пытаясь сфокусировать взгляд. В голове все еще парил над светлым песком образ маленького мальчика пяти лет с черной шевелюрой и голубо-серыми глазами. Широкая улыбка от уха до уха сводила с ума, заставляла пробудиться изнутри странное чувство, именуемое завистью к самому себе из прошлого, подавленое инстинктом самосохранения, который не засыпал вот уже много лет. Ровно с того дня, как он решил гнаться с парнем-альбиносом, своего рода гением. Ходили слухи, что в Японии Бюро общественной безопасности подняли успешное восстание и свергли Сивиллу. Восставшие, правда, бежали в разные концы света, и сейчас их ищут. Кто-то отомстить за смерть близкого человека, кто-то пожать руку и заглянуть в глаза с благодарностью. Когами еще не проверял эти слухи, не до того было, а сейчас, когда он оторвался от команды революционеров близ Шамбалы, нужно было позаботится о себе и дальнейших планах на темное будущее. И, хотя после последней стычки с Сивиллой прошло чуть больше полугода, их мирная жизнь все равно была напряженной, мужчина не мог расслабиться. Несмотря на то, что угроза новых атак свелась к минимуму, это не значило, что она устранялась на совсем. Всё переменилось с этими слухами, дарующими надежду. Люди не хотят войны, особенно новой. Они хотят свободы. Мужчина перевернулся на бок и прикрыл глаза, желая вновь заснуть. Последнюю неделю Когами жил в снятой квартире небольшого мегаполиса, где народ вел себя весьма прилично, не было камер наблюдения и постоянных проверок коэффициента преступности. По сравнению с шумным контролируемым Токио, это был райский уголок. Создавалось чувство, будто ты вернулся в прошлый век, когда не было всей этой разрухи и контроля над людским сознанием. Ты мог пойти куда хотел, без проблем завести семью, любить и быть любимым, проводить школьные годы с друзьями. То время было по-истине счастливым. Живот противно заурчал. Засосало под ложечкой. Хотелось есть. Когами не знал, есть ли еще съедобный провиант в потрепанном холодильнике, но вставать с жесткой кровати не было ни малейшего желания. В кои-то веки он мог выспаться, небуженный обстоятельствами, коготками противно скребавшимися в двери его дома, которого, по сути, у него толком и не было. Но желудок продолжал искушать своего хозяина. Нехотя, через силу, Когами встал с кровати и потянулся, разминая затекшие мышцы. Он с сожалением оглядел опустевшую постель и ленивым шагом вышел в светлую обшарпанную кухню. Холодильник оказался неприятно пустым, что означало лишь одно — надо одеваться и идти в магазин. Раньше продукты можно было заказать на дом, а кибер-голограмма принимала их и сама готовила, рассчитывая нужное количество калорий, помимо этого параллельно зачитывая последние новости и оповещая о цвете психопаспорта сегодня. Когами давно так не жил, поэтому уже и не вспоминал о полезностях всех кибер-технологий в повседневной жизни. Раскиданные вещи нашлись довольно быстро, хоть и в самых неожиданных местах: рубашка на люстре, джинсы на стареньком телевизоре, легкая кожаная куртка под кроватью. Вот только носки никак не хотели находиться. Когами на них плюнул, хотя мысленно усмехнулся — Аканэ бы тоже не нашла, уж больно она привыкла жить в зоне комфорта. Мужчина все чаще вспоминал своего инспектора, по которой безумно скучал. В их последнюю встречу им было не до романтики и не душевных разговоров, по которым он тосковал ещё сильнее. Стоило разобраться с Шамбалой, а уже потом устраивать вечера при свечах и АК46. Мужчина отчетливо припоминал, что Гиноза обмолвился, дабы он больше не заставлял страдать Цунэмори. «Разве я виноват, что мы испытывали взаимное влечение друг к другу, а не Аканэ к Гино? — рассуждал Когами в мыслях, пока запирал дверь на ключ. Опять проявление старого времени, — Сейчас у Гинозы есть все шансы, чтобы завоевать инспектора, — от этой мысли неприятно засаднило в груди. — если они еще живы, конечно. Революция задела их в первую очередь, ведь они её подняли». В магазине было немного народу. Супермаркет сам по себе был огромным с большим ассортиментом разных товаров. Когами пересчитал деньги в кошельке и устало выдохнул. С последней подработки у него уже заканчивались средства, к тому же скоро платить за аренду той маленькой квартирки, где он сейчас жил. «Надо найти еще одну работу», — подумал он, подходя к прилавку с мясом. Рядом остановился еще кто-то, с натянутым на лицо капюшоном. Когами нахмурился. Опыт цепного пса и следопыта за последние два года не исчез. Он пытался вспомнить, не бродил ли этот человек рядом последние несколько дней. Потому что чувство слежки за собой всю предыдущую неделю не исчезало. От незнакомца не шла угроза. Он больше напоминал обычного подозрительного прохожего, может плута или вора, но не шпиона. В нынешнее тихое время последних встретить было крайней редкостью. Макишима положил ладонь на плечо Когами, и тот заметно расслабился. Мысленный образ светловолосого одиного гения, который давно покоится прахом в земле, иногда помогал снять напряжение тяжелых дум. — Ты понадеялся, что это Аканэ, не так ли? А еще Макишима при жизни был ужасно проницательным, умным и даже в некотором роде заносчивым. От его цитат Твена вяли уши, а искаженное представление о прекрасном заставляло покрыться мурашками. Макишима Сёго, сколько помнил его Когами, был особенным в их обществе. По-настоящему одиноким, который никогда не упивался своими злодеяниями. Ему просто хотелось быть замеченным. Макишима был хорошим игроком в жизнь. — Возможно. Когами сказал это себе под нос, так что, если кто и услышал его, то мог трактовать по разному. Он бросил еще один взгляд на фигуру в капюшоне. Это была все же женская, маленькая фигурка. На секунду Когами почудился образ Цунэмори Аканэ — следователя, который совершил великие вещи. Наверняка революция — её рук дела. Она знала истинную форму Сивиллы, знала, что нужно делать. И имела отличные качества детектива, раскрывая суть преступления, а не только устраняя причину. Фигуру случайно толкнули. Когами был готов поклясться: все было как в замедленной съемке. Незнакомка неловко выгнулась, позволяя увидеть очертания края знакомого профиля, а прядь каштановых волос слегка подлетела вверх, когда хрупкая рука потянулась поправить капюшон и волосы. Мысли материальны. Иногда мечты имеют свойство исполняться. А воображение сливаться с реальностью. Когами в одно движение перехватил руку, потянул девушку на себя, заглянул в лицо… Многие тринадцатилетние мальчики становятся в мире Сивиллы атеистами. Им не зачем верить в Ками, в Бога, в Аллаха, в Будду. Для тринадцатилетних мальчиков Богом является первая любовь, мама, воображаемый друг. «Мамочка, не умирай!» Для тринадцатилетнего Шиньи Богом являлась мать, заболевшая раком шейки матки. Она отказалась от операций и с мучениями ожидала конца. Мать Когами просто не хотела жить в прогнившем мире, откуда питается Сивилла, словно большое дерево, изредка избирая путь уничтожения роя насекомых. Когами был слишком мал, чтобы понять эту маленькую, но простую истину. «Туда, куда я хочу уйти, тебе сейчас нет места. Отец будет приглядывать за тобой здесь, а я буду там. Когда придет твое время, когда ты поймешь, что готов умереть, когда Сивилла будет свергнута… Именно тогда Бог заберет тебя. И может подарит свой пестрый блокнот». Мать Шиньи скончалась в конце лета. Её похоронили как и всех остальных: кремировали тело и отнесли в специальный погребальный центр. В мире становилось слишком много атеистов. В Бога никто не верил. Нобучика Гиноза пнул камень и вздохнул. Он выглядел рассеянным и растерянным. Его волосы были в полном, как и одежда, беспорядке, кулаки (и механический кулак тоже) крепко сжаты, а зубы в гневе стиснуты. Сейчас он шатался по улицам далекого города, оставив могилу отца где-то там, в исчезнувшей за горизонтом Японии. Масаока простил бы ему это. Полгода назад он, Аканэ, Каранамори и Яёй свергли Сивиллу. И чудо, что выжили почти все. Почти. Каранамори и Яёй отправились дожимать лавры своей лесбийской любви в бывшую Англию, сейчас одну из колоний Франции. Сам Гиноза решил уехать в Испанию и обосноваться тут, работая частным детективом. Мир возвращался к строению двадцать первого века, с одним отличием: технологии были чуть удобнее. В Испании Гинозе очень нравилось. А Аканэ… ПБВ. Нобучика Гиноза ненавидел эту аббревиатуру. Пропала без вести. Хотя на девяносто девять и девять десятых Гиноза был уверен, что она выжила и сейчас ищет в прошлом сбежавшего исполнителя. Когами Шинья был и, несмотря на все обиды и борьбу за одну и ту же девушку, даже если она и выбрала не его, остается его другом. — Тебе бы пора давно отпустить это от сердца. Масаока закурил. Затем выдохнул клубы серого пара и вскинул голову к небу, запрокинул руки, поддерживая затылок, зашагал рядом. — Я любил её. А она любит Шинью. Отец, разве я могу это отпустить? — спросил Гиноза, так же доставая сигарету из недавно купленной пачки. — В мире еще полно приличных женщин, — ответил мужчина. — Но нужна мне только она. Не слишком привлекательная, не слишком умная, не слишком рассудительная. Я нуждаюсь в ней. — Ты зависишь от неё как собачонка, Нобу. Гиноза не хотел слушать, однако образ отца не пропадал. — Старик… В ответ ничего не последовало. Масаока задумчиво курил и больше ни о чем не хотел разговаривать. Быть отцом сложно. Но еще сложнее быть хорошим сыном, когда ты только недавно потерял мать, а твой любимый папа — чудесную особенную жену с пронзительными голубыми глазами. Легкий голубой оттенок в глазах Шиньи без конца напоминал о ней. И мальчик видел, как отец постепенно сходит с ума. Когами поклялся, что никогда не будет любить женщину так, чтобы захотеть семью, ребенка. Когами боялся сойти с ума, как сошел его отец. Стоит ли говорить, сколько раз его клятва была нарушена? Каранамори сжимала в объятьях Яёй и им было хорошо. Больше не нужно было выжидать нужное время и украдкой целоваться, спать с другими мужчинами, когда девушки есть друг у друга. Яёй целовала лицо Каранамори, и им обеим было в кайф. Никаких секретов, ужасов, расследований. Полгода наступил конец всему дерьму-Сивилле. Спасение, которое так проповедовала программа, наступило иным способом, с помощью знающей девчонки, которая научилась многому у своих врагов. У Макишимы, на которого вышла она, на которого она наставила не сработавший доминатор; у того, кто постоянно спрашивал всех: «Какого я цвета?» Интересно, а Аканэ объявилась? Нашла Ко? Счастлива ли она сейчас с ним, как Каранамори с Яёй? Девушки не говорили Гино, но… Аканэ скорее погибла. После решающей схватки, Аканэ упала с главной башни вниз. Её тело не нашли, однако разве можно было сомневаться, что она погибла, спасая жизни всех тех, кого она могла спасти от власти компьютера? Когами раз за разом влюблялся. Иногда честно, искренне, иногда ради секса и прочих плотских утех. И, честно говоря, будучи уже Карателем, он посмеивался над новым инспектором, занявшей его место, и клялся себе, что никогда не захочет совратить ради собственных целей юную двадцатилетнюю девчушку, которая только лишь недавно стала взрослой. А юная девчушка тем временем заползла к нему в душу и поселилась под ребрами, бесконечно в себя влюбляя. Юная девчушка стала женщиной прямо на глазах. «Может нам стоило переспать?» — перед его побегом, спросила Каранамори. В ответ он лишь пожал плечами. Может и стоило. Но еще больше стоило в последний раз прикоснуться к нежной коже инспектора, заставить издать гортанный звук и пообещать встретиться снова. Прикоснуться здесь, заставить чувствовать дыхание, заставить чувствовать то, что они еще люди, а не машины. Он это не сделал перед уходом. Аканэ, милая Аканэ, где же ты пряталась всё это время? Почему приковываешь мысли людей к себе? Почему являешься непризнанным, позабытым за полгода, героем? Аканэ стала носителем аббревиатуры ПБВ. Пропала без вести. И главное нет приглашения на похороны бездыханного тела, упавшего с небоскреба, когда она, в разорванной одежде, с кровью по всему телу, нажимала на рычаг отключения. Когда Сивилла прекратила своё существование. Аканэ, милая Аканэ, почему ты забыла кто ты? Почему ты помнишь лишь своё имя? Почему ты забыла человека, которого так страстно любила? Почему путешествуешь пешком по пустынным сухим дорогам и смотришь куда-то в небесную глубину, днем ища на небосклоне невидимые звезды? Твоя жизнь так тяжела, твоя ноша совсем нелегка, почему никто не верит, что ты девчонка из Токио, где потерялась среди толпы? Ты помнишь всё, все навыки, все выученные языки. Так почему, почему же милая Аканэ, ты не можешь вспомнить этого человека, что схватил тебя за ладони? Этого человека, от которого ты не могла оторвать взгляда последнюю неделю? Почему же, милая Аканэ? Почему в твоей памяти всплывают отрывки от совместных дел, погонь и жарких ночей? Почему всплывает легкая улыбка этого человека и ласковое: «Может еще немного, Инспектор? Вы ведь так мало выпили!» Аканэ полгода не могла вспомнить кто она и ей приходилось блуждать по улицам незнакомых стран и городов, в поиске работы, средств к существованию и продолжению кочевания. Аканэ, милая Аканэ, ответь, почему к твоим губам так жадно припали? Почему ты отвечаешь на касания незнакомца? Почему он быстро уводит тебя прочь из магазина и запирает в собственной маленькой квартирке, а ты не можешь оторваться от сладкого тела? Почему ты дрожащую веру обращаешь в счастье? Почему ты теперь помнишь всё? И Когами, и Сивиллу, и остальных? Почему чувство удовлетворения всех твоих желаний вместе с негой от прикосновений растекается по твоему телу? Аканэ, милая Аканэ, почему судьба так с тобой играет? Новым Богом стала молодая, не наученная жизнью девчонка, чем-то напоминавшая мать. Когами в который раз нарушил клятву, только теперь уже бесповоротно и совершенно серьезно. Он был готов предложить остаться в Шамбале и завести с ней семью, детей. Лишь бы личный Бог был рядом с ним. Лишь бы Аканэ была рядом. …и наткнулся на чувственные карие глаза, в которых плескался легкий зеленый оттенок на дне радужки, когда-то освещаемый связью с доминатором. Когами ощутил себя пятилетним ребенком, которому сказали, что в тринадцать лет его мать не умрет, а отец не сойдет с ума. И он больше никогда не расстанется с Аканэ. Поэтому он хватает её за ладони, целует потрескавшиеся губы, уводит из магазина и запирает, будто пленницу, в своей квартире. А Аканэ ластится к нему, было видно: вспоминает. Им еще будет о чем поговорить, на протяжении всей жизни. А пока, эти брошенные истинным Богом дети, могут лишь наслаждаться друг другом, выпить страсть, скопившуюся за время их разлуки, больше никогда не размыкать сплетенные пальцы и вместе записать совместные планы в пестром блокноте блестящей ручкой.

Fin.