_
– Ши-ин… – Заикаясь, Такао пытается позвать Мидориму, который, шипя сквозь зубы проклятия в сторону своего напарника, бегает по собственной квартире в поисках посудины для того, чтобы этому наглому пьянице было куда блевать, когда приспичит. – Заткнись ты уже, – почти рычит обычно сдержанный и обычно совершенно безразличный Мидорима. В лицо Такао летит влажное приятно-холодное полотенце. Он благодарно косится в сторону друга и морщится оттого, что удар призывает только-только отхлынувшую головную боль. Мидорима подходит через пару минут. В его руках ведро и чашка с холодной водой. – Почему ты, придурок, не можешь идти к себе домой, когда ужрешься вдрызг? – Задает вполне себе логичный вопрос Шинтаро и зло поглядывает на медленно тающего от заботы Такао. – Потому что… У Шин-чана дома есть Шин-чан, – с заплетающимся языком выдает Казунари, тянется к Мидориме руками, обхватывая за шею и запечатывая раскрывающийся рот развязным пьяным поцелуем. А в следующий момент голова Такао тянется уже не к Шинтаро, а к ведру. Позывы организма, как всегда, не во время. Шинтаро наконец-то ловит последний кусочек пазла, вставляя его в общую картину. А заодно и роняет чашку, выливая на собственные ноги ледяную воду.-
Мидорима решает убить Такао, когда тот протрезвеет. По крайней мере, морально – точно убить. В его голове спутались все полочки так тщательно раскладываемых мыслей, и виноват в этом никто иной, как Такао Казунари, имеющий долбаную привычку тащить свою пьяную задницу в ЕГО дом, имеющий привычку блевать на входе, падать в его руки и засыпать потом на его кровати. Такао разбивает к чертям не только полочки его мыслей, но и стены, которые так тщательно возводит Мидорима ото всех окружающих. Такао наплевать на стены и полочки. Такао абсолютно похуй на личное пространство. Такао вообще не знает, что такое личное, мать его, пространство. Такао бесит. Такао раздражает. Такао…заводит. И без Такао жизнь Мидоримы – уже не его жизнь.-
Казунари снова сладко похрапывает, лежа поверх одеяла, на кровати Шинтаро, Шинтаро сидит на стуле, перебирая мокрое полотенце в руках. Одна из ладоней Такао где-то под его же футболкой, которая бесстыдно задралась и открыла взгляду Мидоримы то, на что он раньше старался обращать как можно меньше внимания; пальцы подрагивают во сне, и Такао тихо не то мычит, не то скулит, переворачиваясь в еще более откровенную позу. Пазл из мыслей Шинтаро рассыпается, когда он тянется рукой к оголенному торсу Казунари, когда кожа под влажной и холодной рукой оказывается обжигающе горячей и невероятной на ощупь. Такао, вроде бы спящий еще минуту назад, приоткрывает глаза и смотрит на Шинтаро все еще пьяным взглядом, и от этого у Мидоримы резко пересыхает в горле. Почему-то губы Такао горькие, помимо того, что совершенно обоснованно, имеют привкус зубной пасты. Поцелуй все еще горчит отсутствием нежности и осознанности – но тем не менее он есть. И Такао непонимающе смотрит на тяжело дышащего Мидориму. Смотрит, когда тот нависает сверху, упираясь руками в кровать, чуть выше его острых плеч. Не закрывает глаз, когда их губы снова соприкасаются, и Шинтаро тоже не закрывает, и от этого, пазлы, полки и стены сносит окончательно. Поцелуй все не заканчивается, хотя оба уже едва-едва ловят в редких промежутках глотки воздуха. Такао садится на кровать, не разрывая поцелуя, а ладони Шинтаро перемещаются куда-то под мешающую одежду Казунари. – Как же ты бесишь меня, Такао, – хрипит Шинтаро, когда поцелуй приводит к учащенному сердцебиению, и Мидорима уже, кажется, полностью перестает себя контролировать. – Я заметил, Шин-чан, поэтому твоя рука, видимо, сейчас в моих трусах, – голос Такао вовсе и не его будто – Казунари смеется; смеется и срывается на рваный стон, кода та самая рука двигается ниже, смех застревает в горле, да и слова тоже проглатываются. Шинтаро не отвечает, впиваясь взглядом в пульсирующую на шее вену, свободная рука сжимается на подбородке Казунари. В этот раз поцелуй медленный, и от него не тянет алкоголем и необдуманностью. Мидорима хочет эти губы, это тело и даже эти дурацкие движения, мысли, действия. Мидорима хочет оттаскать Такао за волосы и оттрахать после этого, возможно, впечатывая лицом в стену или хотя бы подушку, и в голове возникает принятая за логичную мысль о том, что это хорошая идея.-
Такао не возражает, когда его одежду бесцеремонно стягивают с пылающего тела, он лишь слегка изгибается, на что Мидорима реагирует так, что Такао снова смеется; Шинтаро передергивает – он раздражен, и Казунари это нравится. Когда Мидорима опускается сверху, накрывая его собой, Такао льнет к чужому телу. Отголоски алкоголя все еще гуляют в крови, но прекрасно соображающий Казунари не думает о них; не думает, когда трется коленом об откровенный стояк Шинтаро – тот же вдавливает Такао в кровать, подхватывая его ноги под коленями.-
Такао послушен, как никогда. Он кусает подушку, иногда закусывая и костяшки своих же пальцев, Мидорима не скупится на движения и вбивается в узкого Казунари так, словно пытается к чертям вдолбить его в эту самую кровать. Такао едва ли не переходит на обрывки криков, прижимаясь задницей к Мидориме каждый раз, когда он вколачивается по самое основание. Такао шепчет его имя, затем снова стонет, скулит, хрипит и вообще выдает полный спектр возможных эмоций. Мидорима лишь сдавленно шипит и рычит в его влажную от капель пота шею. Сейчас Такао не сказал бы, что Мидорима похож на себя. Он мог бы сказать, что это разъяренное животное, что это животное вот-вот сожрет его, а он и не будет особо против. Но внезапно Мидорима тянет едва ли упирающегося Такао на себя и, прижимая к себе, произносит: – Давай. Такао не слышит собственного голоса, не чувствует алкоголя, и его разорванное дыхание едва ли похоже на нормальное; пока он, запрокинув голову, принимается двигаться, Мидорима лишь ласкает его и наблюдает так, что Такао физически ощущает этот взгляд. Разрядки Казунари не замечает ни своей, ни Шинтаро. Он вообще ничего не замечает. Ни как Мидорима чуть позже укладывает его обратно в кровать. Ни как накрывает простыней. Ни как он в итоге ложится рядом. Такао ничего не замечает.-
– Шин-чан… – Слышится Мидориме сквозь сон. – Ну Шин-чан, ну проснись. – Кто-то трясет его за плечо назойливо и раздражающе, и догадаться, кто же это может быть, Шинтаро труда не составляет. – Захлопнись и дай поспать, – ворчит Мидорима, кутаясь головой в подушку. – Шин-чан! – Снова слышится над ухом. – Да что ты хочешь, тупой же ты, мать твою, пьяница! – Взрывается наконец-то Мидорима, подрываясь, и, замахнувшись, врезает Такао подушкой по лицу. Такао удивленно замолкает, а затем все же тихо отвечает: – Я… Люблю тебя? – Даже не вопросительная, а удивленная интонация выводит Шинтаро из себя. Он выдыхает. Падает лицом в подушку. И спрашивает небеса, за что же ему это наказание. Я тоже люблю тебя, глупый Такао, проносится в голове. Но Мидорима лишь хмуро косится на сидящего рядом, потерянного, с диким похмельем и болящей /скорее всего/ задницей, его личного Такао Казунари.