сглазил

как смеялось небо, а потом прикусило язык. как дрожала рука у того, кто остался жив. и внезапно в вечность вдруг превратился миг.

Помню, как таращился на ее лицо снова и снова после нашей первой встречи. Обычное такое лицо у нее. Симпатичное, но совершенно ничего особенного. Русые волосы, синие глаза, небольшой нос, губы пухловатые такие, щеки румяные, как у ребенка. В школе полкласса таких было. Она вошла в кают-компанию, волоча за собою чемоданы и перебрасываясь короткими смешками с двоюродным братом — четвертым помощником. Кругленькими такими смешками. Пушистыми. Как леминги или… помпоны такие были. Пушистые. Тот день был окрашен в цвет утреннего весеннего солнца, хоть за бортом и бушевало вовсю жаркое полинезийское лето. А весна на борту все же была наша, русская. Я бросил быстрый взгляд на вновь прибывшую. Для меня это новостью не было, кэп говорил что приедет новый дэкхенд, а уж кто это будет там, девчонка молодая или здоровенный бородатый подводник, разницы не было — лишь бы работал хорошо. Стюардессы начали подходить к ней знакомиться, кто-то предлагал помочь донести вещи, когда внезапно ветром распахнуло приоткрытый иллюминатор и частичка весеннего русского утра посреди Французкой Полинезии ворвалась в кают-компанию. И затрепетали на ветру русые волосы, такого удивительного цвета сочной пшеницы, и заискрились синие, похожие на какие-то первозданные родники глаза. С того момента мне стало нравиться в ней все. То, как она ирочнично закатывала глаза, высмеивая какую-то ерунду, как нежно улыбалась, поглаживая судовую собаку, с каким молчаливым и уважительным созерцанием относилась к океану, как легонько цеплялась кончиками ярко-голубых ногтей за мою рубашку, когда обнимал ее… словно на всякий случай, чтобы если что можно было схватиться и не терять. Меня не терять. Как тянулась к своему любимому и так похожему на нее брату. Когда задолго до официального начала отношений я почувствовал тот же едва уловимый трепет в отношении ко мне, я внезапно понял, что лучшая девушка на свете уже принадлежит мне. Я был влюблен в нее так, как ни в кого раньше. Любил просто так сесть рядом и смотреть, как она читает книгу, серьезно сводя брови на переносице. Как досыпает последние минуты ранним утром, уже тормошимая лучами восходящего солнца. Как разливала по бокалам свое это особое шардоне, изгибая губы в предвкушающей ухмылке. Каждый раз свет как-то по-особенному освещал отдельную едва заметную морщинку где-то на лице или конечность сгибалась не как у всех, а с особой нежностью и грацией. И как-то хорошо сразу становилось на душе. Уютно. Будто владеешь чем-то эксклюзивным, что другим неподвластно. Дебильный праздник этот День Валентина. Сидишь такой один, колдыришь и все от навязчивых мыслей никак не избавишься. Все эти блядские два дня на ум лезут, да гигантская пропасть из слепого отчаянного ожидания между ними. День первый. В аэропорту шумно, орут все, суетятся, а нам до борозды все. У нас тут свое силовое поле, только наша зона, недоступная. Целую ее в лоб, беру в руки нежное юное лицо и шепчу: «Возвращайся только скорее. Я долго ведь не протяну без тебя». Сглазил. Ты ухмыляешься с таким дико знакомым выражением и отвечаешь, что нормально все будет. Туда и обратно. Снова. Вновь прячешь лицо в моих объятиях, а затем резко отрываешься и с бодрой улыбкой чешешь на регистрацию. А я улыбаюсь по-обыденному и даже не подозреваю, что это в последний раз. А затем через пару часов по телеку объявляют, что террористы взяли в плен полсотни туристов прямо в самолете и требуют очередного неважно от властей. И три недели отчаяния, веры и сомнений. Пытки, изнасилования, издевательства. Так сформулировали в новостях, хотя я назвал бы это просто адом. Я бы и не такое прошел, дай они мне шанс ее вытащить. Да нет же, фашисты, заперли в гребаной клетке зная, что угоню полсотни самолетов чтоб только оказаться рядом. Ей ведь защитник нужен был, а не полмира сочувствующих. А потом и второй день. Самый знаменательный. Не сразу, конечно, а лишь спустя время. Кошка играет с добычей, прежде, чем окончательно разжевать. Второй удар. Нокаут. Прости, парень, не приедет твоя подружка больше. Хотели припугнуть, а в итоге замучили до смерти. С кем не бывает. И как-то резко от счастья — только интервью от выживших о девушке, которая никому не давала сдаться. Знакомо, блин. Она и до сих пор этим занимается. Вроде и нет ее уже давно, а светлая память о ней все отделяет меня от ручки. Удивительно даже. На похороны я не ходил. Они не для мертвых. Они для живых. Впрочем, первые пару месяцев каждую субботу подбрасывал цветы на могилку. Потом забивал, не ходил месяцами, уверяя себя в том, что жива она. А как иначе-то может быть? Спасла всех и рванула в один из храмов Шао-Линя, где и тусуется до сих пор. Как Цой. — Поцелуй меня… — зачем-то шепчу в прохладный воздух на кладбище. Снова это весеннее русское утро. Не дожидаясь ответа, оставляю початую бутылку шардоне и разворачиваюсь куда-то в никуда. Не поцелует уже.