SunSay – Love Manifest
"Билл – это персонаж, жизнь которого длится биллионы вечностей, но он не смог повзрослеть даже за всё это время. Он тот, кто вобрал в себя столько разочарования и гнева, принес столько разрушений вроде Странногеддона, что они стали частью его личности сквозь все времена". (с) Алекс Хирш
Это не всегда был лес – иногда Билл уходил в поля, которые в избытке встречались рядом. Лес был не всегда, а вот весна – повсеместно. В особенности, апрель. В апреле его тоска обострялась до помешательства, поэтому он собирался и уходил из дома сразу, как только календарь оповещал о начале этого «ноль четыре». Четыре в какой-то там мифологии – символ смерти. Сайфер думает об этом, неспешно шагая вперёд по серой дороге. Гравий врезался в ступни, несмотря на сантиметр гибкой подошвы обуви – старые кеды кривили щербатые носки, оббитые об острые углы весенней унылости их хозяина. Иногда апрель был не так уж плох – когда, к примеру, не цвёл так буйно. Ликование чужих жизней докучало Биллу, набивало тому оскомину. И, казалось бы – ты живи и радуйся! – но из года в год зелёный весенний месяц становился будто бы личным адом. Личным и лишним – страдания ему тоже утешенья не приносили. Дорога обрывается резко, едва завернув за угол – белые кеды со всего маху врезаются в жирную почву и Билл поднимает взгляд. Всё вокруг зелёное, мельтешащее; высокое небо отливало блеском титана, переливалось сизым. Сайфер кривит тонкие губы, но останавливается. Кажется, он пришёл. Лес был не всегда. Иногда вместо леса появлялось такое поле – с травой по пояс, вдоль и поперёк усеянное жёлтой вязью лютиков, одуванчиков. Он неуверенно мнётся у самого края (отвращение давало о себе знать), но всё же шагает по склону вниз, продирается через сплетение стремящихся жить корней. Здесь было ярко и здесь было хорошо. Он присаживается на корточки в середине жёлтого моря, срывает набухшие соком колосья и тянет один из них в рот, попадая аккуратно в щербинку между зубами. Смотрит задумчиво на шелестящее море трав, вдыхает запах – пахло водой и почвой. И совсем немножечко – одуванчиками. Потом ложится. Он пытается слиться с жёлтым, пропуская лепестки лютиков через пальцы. Из белых волос торчали яркие одуванчики, обрамляя его венком. Каждый апрель Билл уходил в поля, ложился в траву, слушал шорох стелющихся облаков и мечтал прорасти цветами. Чтоб из ушей, из глаз, и, даже, пожалуй, из рёбер. Да. Каждый апрель – будто бы последний. Так он думал, убаюканный теплом почвы и ласковым светом солнца. Рядом порхали бабочки – тоже жёлтые – Билл разрешает им садиться на свои руки, чтоб безнаказанно прятаться от собственных грустных мыслей. Когда-нибудь он действительно прорастёт – нужно лишь постараться. — Билл! — Отстань от меня, кукушка. Он закрывает лицо руками. Чужой крик добирался, кажется, сквозь миры – гундосящий голос, совсем не звонкий. Не то, что у Билла – его всегда гудел словно хор электрических проводов. Такой взрослых, совсем не подходящий ему по возрасту. Сайфер ждёт повторения оклика, но пространство — Билл! молчит. Кричал только один весьма надоедливый мальчик. Сайфер закатывает глаза – перед веками, придавленными ладонями, расцветают красные всполохи. Он когда-нибудь оставит его в покое? Почему он всегда знает, куда Билл идёт? — Сайфер! Нам нужно дожить до осени! — Да-да. Да. Да. Да. Из года в каждый тягучий год – Билл слышит шлёпанье ног по гравию, чужое пыхтение и свистящее дыхание; апрель приносил не только охапку лютиков, но и целый букет аллергий для таких как он. Тот, второй, останавливается напротив – Сайфер чувствует его тень на своём лице, но руки не убирает. — Нашёл. — И толку? Билл смотрит на него через щёлку в пальцах – секунду-две, а потом снова прячется от реальности. Здесь – хорошо. Там – совершенно нет. Рядом с ним топчутся разные башмаки (серый, чёрный), Сайфер вздыхает, медлит, но всё-таки занимает вертикальное положение. — Что тебе надо, осенний вестник? Вирт нерешительно мнётся, затаптывая лютики по обе стороны башмаков. Билл смотрит на него и щурится недовольно – поле вторит его раздражению, копируя нотки злости в гудящем голосе. Вирт шмыгает носом, сглатывает неуверенно, а потом улыбается. Сайфер смотрит на него как на городского сумасшедшего – ишь чего вздумал делать. — Пойдём. Голос неприятно дёргает голосовые связки, Вирт кашляет, но не отступает от своего. Билл снова закатывает глаза и думает, что лучше бы в этот раз был лес – в лес его символ осени соваться попусту не любил. Вирт тянет ему тощую руку, усеянную царапинами, Сайфер смотрит непонимающе. — И куда пойдём? По ту сторону изгороди их никто не ждал – он это усвоил однажды, а потом (случайно) доказал это Вирту. Мол, реальный мир – он такой жестокий. Весь из себя – обман. И всё, что им говорили взрослые, на деле – пшик, иллюзия, фантик из-под конфеты. Билл кривит губы, обижаясь, что Вирт его не понимает, а тот стоит рядом и тянет руку, и тянет руку, и тянет. Иногда это раздражало – вот как сейчас. Но у Сайфера никогда не было сил её оттолкнуть или проигнорировать – слишком… Билл вздыхает, и злится на то, что Вирт к нему пришёл – младший товарищ по эскапизму, по их бесконечным играм. Вот пришёл бы осенью – в самый раз. — Я не хочу взрослеть, если ты об этом, Вирт. — Я знаю, Билл. Я тоже не хочу. Но прорастать цветами… Давай не так радикально? Билл зарывается пальцами в выгоревшие волосы – зачем ему возвращаться в мир, что полон домашних заданий, супов, отбоя после одиннадцати? Он это ему озвучивает – нехорошо, мол, спасать друга от меланхолии каждый год, ты, странный мальчик, подверженный аллергии. — Просто пойдём со мной. Я обещаю, что будет. И будет всё хорошо. Сайфер черпает ладонями лютики и траву, режет пальцы острыми колосьями (словно бритва). Сопротивляется и упрямится, но поднимает голову, утыкается жёлтым взглядом в чужой покрасневший нос – и сдаётся. Из года в тягучий год. Это не всегда было желание прорастать. Иногда ему просто хотелось, чтоб Вирт находился рядом. Поэтому он хватает чужую руку. Это не всегда был апрель или лютиковые поля, зато повсеместно – Вирт, держащий за руку Билла. Чтобы всё было. И всё было хорошо.