Эспена

***

— Бабушка, бабушка! А ведь конца мира, получается, уже не будет? Ведь Довакин убил Алдуина… В небольшую комнатку, кисло пахнущую старостью, ворвался живой ураганчик. Возбужденно блестя глазами, мальчик лет пяти-шести едва не упал, споткнувшись об круглый соломенный коврик, крашенный в красно-коричневый, и удивленно завертел головой. Сухопарая старушка, как оказалось, сидела на ветхом табурете за его спиной, как раз слева от прохода. Ворчливая нордка не любила проводить вечера в чьей-то компании; она вообще не любила людей. Эта старая и дряхлая женщина предпочитала проводить свободное время за делом, обычно за плетением корзин, хотя иногда, очень редко, могла опуститься до того, чтобы поделиться с молодежью историями своей жизни. Нордка бросила колючий взгляд на внука — пряжа была моментально забыта — и зло прошипела, заставив ребенка испуганно вжать голову в плечи: — Никогда не произноси это имя! Первенец Акатоша побежден, но не мертв — он не может умереть раньше этого мира, а его время еще не пришло. — Знала старая ведьма очень много, но из-за её крутого нрава спрашивать осмеливались нечасто. Старуха злобно вращала страшными мутными глазами, обычно этого хватало для того, чтобы её оставили в покое, но конкретно этот потомок отчего-то не спешил уходить. — Но как же тогда… — промямлил мальчуган. — Зачем же Пожиратель приходил? — Не зачем, а почему, — резко оборвала старуха, её странный голос был хриплым и чуть гортанным; продолжила она уже более спокойно: — Садись на лежак, история эта длинная, но так и быть, расскажу. Позвали Его, вот он и пришел. Я знаю — видела, из хелгенских я. Жила у нас одна блаженная. Обычно говорят, что девочки должны быть больше похожи на своих отцов, мол у таких детей легкая судьба будет. В случае с Эспеной боги решили пошутить — папашка еёный был известным бандюком! Сколько же он путников без гроша оставил, сколько баб ссильничал? Байстрюков у него бегало не один и не два, из тех что вытравить вовремя не успели. Девчонку вот недолюбливали больше всех — уж больно папашку своего лицом напоминала, а на рожу его смотреть и не плюнуть невместно было! Да и чего уж там говорить! Страшная она была как скамп, помилуй, Госпожа Мара, дуру старую. Что? Выглядела как? Ну, мать у ней нордкой была, так вот статью дочь в нее пошла: высоченная, крутобокая, с шеей лебяжей. Но при том ноги кривые и больно короткие, тело длинное, соответственно, как у ласки какой, кожа бледная аж в синь и сгорает моментально, а морда эта редгардская! Нос широкий да приплюснутый — любая орка обзавидуется, губехи эти краснючие в пол-лица, будто пчелами искусанные. Еще и рыжая! И цвет противный такой, ржаво-желтый, почти розовый… Мерзость, да и только! Да и пес с ней, с внешностью этой! Эспену в деревне хоть и не любили никогда, но старались не опускаться до откровенной травли. Девчонка сама по себе была странной — шептала себе под нос постоянно, иногда могла предостеречь от пакости какой, а еще сны свои всё пересказывала. Поначалу про темень говорила да глаза злые и страшные, потом про какого-то учителя лопотала — не слушал ее никто, да и с возрастом Эспена научилась при себе мысли держать. Годы шли, а девчонка становилась всё более дикой и странной — на людей внимания стала мало обращать, все напевала что-то тихонько, улыбалась своему. Тихая и безобидная, её старались не замечать. Потом пошел слух, мол-де в лесу она каждый вечер пропадает. Молодежь и решила разузнать, к какому же смельчаку бегает наша уродина. Кто ж знал, что она на той поляне зовет Повелителя! Много воды утекло с тех пор, как последних драконьих жрецов заставили замолчать, а норды всё еще помнили, какие песни нельзя петь ни при каких обстоятельствах. Откуда знали? Дык, на древнем наречии чай каждый третий мог хоть пару слов связать, а уж общий смысл понять это вообще запросто. Эспену тогда знатно избили — бабка еёная потом выхаживала, хоть и с неудовольствием. Пол-лета девка отлеживалась, в бреду хныкала, всё по имени Его звала. Не знаю, чем пригрозила старая грымза, но почти на полтора года Эспена, казалось, забыла про свои вылазки. Правда, как потом выяснилось, девчонка просто-напросто наловчилась ускользать незаметно для остальных. Когда Торвар прибежал с вестью о том, что Эспена опять принялась за свое, весь Хелген переполошился. Жители высыпали на улицу и схватились за факелы. Закон суров — есть вещи, делать которые нельзя. Когда мы пришли, Эспена пела и кружилась; тогда, похожая на вольного духа, она казалась почти красивой. Застучали топоры. Кострище мы соорудили прямо на той поляне. Крепко привязанная, Эспена не пыталась оправдываться, молча зыркала на нас своими зелёными глазищами. Впрочем, безмолвие она сохраняла недолго, кричала, правда, не на тамриэлике, да всё звала своего Повелителя. С рассветом стихла. Через шесть часов на Нирн вновь ступил первенец Акатоша. За полтора часа до «казни» Довакина я вместе с твоим дядей, тогда еще младенцем, отправилась в сторону Фолкрита. Можно сказать, мне просто повезло. Хелген — единственное поселение, уничтоженное Пожирателем Мира со времен войны драконов. — Ба, и все же откуда ты знаешь, что это был не конец мира? — Вот балда! В одно ухо влетает, из другого… Не был никогда Бьорн последним Драконорожденным! Как поперла слава-то, так порчеными ходили едва ли не все девки! Кобель распроклятый! У него и до «казни» уже в каждом городе было по бабе брюхатой, чтоб ему икалось, пердуну старому! Вон мамка твоя непутевая из тех же первышей. Чего вылупился? Иди давай отсюда! Внуч-чек…