Когда из яви сочатся сны, Когда меняется фаза луны, Я выхожу из тени стены, Весёлый и злой. Когда зелёным глаза горят, И зеркала источают яд, Я десять улиц составлю в ряд, Идя за тобой. Твоя душа в моих руках Замрёт, как мышь в кошачьих лапах, Среди тумана не узнает меня, И ты на годы и века Забудешь вкус, и цвет, и запах Того, что есть в переплетениях дня. Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Сколь неразумно тебе и мне Не верить в силу дорог. Когда я умер, ты был так рад: Ты думал, я не вернусь назад, Но я пробрался однажды в щель между строк Я взломал этот мир, как ржавый замок, Я никогда не любил ворожить, но иначе не мог. Когда я в камень скатаю шерсть, Тогда в крови загустеет месть, И ты получишь дурную весть От ветра и птиц. Но ты хозяин воды и травы, Ты не коснёшься моей головы, А я взлечу в оперенье совы, Не видя границ. Тебя оставив вспоминать, Как ты меня сжигал и вешал: Дитя Анэма умирало, смеясь. А я вернусь к тебе сказать: Ты предо мной изрядно грешен, Так искупи хотя бы малую часть. Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Я прячусь в воздухе и в луне, Лечу, как тонкий листок. И мне нисколько тебя не жаль: В моей крови закипает сталь, В моей душе скалят зубы страсть и порок, А боль танцует стаей пёстрых сорок. Я никогда не любил воскресать, но иначе не мог. Когда останемся мы вдвоём, В меня не верить — спасенье твоё, Но на два голоса мы пропоём Отходную тебе. Узнай меня по сиянью глаз, Ведь ты меня убивал не раз, Но только время вновь сводит нас В моей ворожбе. Опавших листьев карнавал, Улыбка шпаги так небрежна. Дитя Анэма не прощает обид. Ты в западню мою попал, Твоя расплата неизбежна. Ты знаешь это — значит, будешь убит. Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Настало время выйти вовне, Так выходи на порог. Убив меня много сотен раз, От смерти ты не уйдёшь сейчас, Но ты от злобы устал и от страха продрог, Я тебе преподам твой последний урок. Я никогда не любил убивать, но иначе не мог. Я никогда не любил ворожить, Я никогда не любил воскресать, Я никогда не любил убивать, Я никогда не любил, Но иначе не мог…
Доктор Фасилье не любил заглядывать в тёмные уголки памяти, где хранились воспоминания об его детстве, но сейчас, когда до свадьбы оставалось несколько часов, а настоящий принц Навин был надёжно спрятан, он мог позволить себе вспомнить, с чего всё начиналось.***
Маленький мальчик Том (а именно так звали когда-то Доктора Фасилье) жил с родителями в беднейшем эмигрантском районе Нового Орлеана, где в воздухе витал запах консервированных бобов, а из распахнутых окон доносились завораживающие звуки блюзов и джаза, транслировавшихся по радио. Отец Тома был красильщиком кож на обувной фабрике, мать работала там же, вдевая шнурки в готовые пары. Платили за работу так мало, что едва хватало, чтобы оплатить все счета, и немного отложить на черный день. Несмотря на бедность, никто не унывал: все верили, что когда-нибудь погода переменится, и в паруса их мечты подует попутный ветер. Каждый вечер вся улица оживала: люди выходили из домов, чтобы обсудить с соседями новости, поиграть на гитаре и потанцевать под песни трубадуров светлого завтрашнего дня. Жилось всем нелегко, но трудности все делились поровну – и казалось, что их становится меньше. Так было до войны. Германия не могла умерить своих аппетитов. Мировое несчастье коснулось и семьи Тома: его отец собирался отправиться на фронт добровольцем, объясняя это тем, что хочет, чтобы его сын рос и жил в лучшем мире, чем он сам. Как только Мэри (мать Тома) ни пыталась отговорить мужа, он был непреклонен. В октябре того же года он получил военную форму, а еще через две недели отплыл первым кораблем на другую сторону Атлантики. Тот год выдался очень тяжёлым, и единственной радостью для Мэри и Тома были письма от главы семьи, которые приходили регулярно с каждым кораблем, прибывавшим из охваченной огнем и ужасом Европы. Но письма постепенно начали приходить все реже и реже, а однажды тёмной ноябрьской ночью раздался стук в дверь. Мэри пошла открывать. Тома разбудил щелчок замка. Мать с кем-то разговаривала на кухне. Мальчик затаился под одеялом и начал прислушиваться. Разговор получился коротким, после чего их ночной визитёр поспешно ушёл. Последнее, что он сказал матери, Том тем не менее смог разобрать: «Мэм, ваш муж был настоящим героем». В ту ночь на их кухне долго горел свет. Мэри крепко обнимала сына, по её щекам текли слезы, а перед ними на столе лежал конверт с медалью и официальной похоронкой. Все их скромные сбережения ушли на похороны, поэтому Мэри устроилась во вторую смену на обувную фабрику швеёй. Денег постоянно не хватало, но Мэри не теряла своего оптимизма. Она верила и продолжала бороться, а Том всячески старался помогать матери. Так продолжалось, пока однажды, возвращаясь с работы, Мэри не попала под проливной дождь, промокла и не заболела. Врач, приведённый Томом, взял с них умеренную плату, но обнадеживающего ничего не сказал. У Мэри было воспаление легких, осложнённое высокой температурой. Без лекарств прогноз был неутешительным. Уколы стоили дорого, а у них бы не нашлось денег даже на одну инъекцию. Том решил пойти на отчаянный шаг и попросить помощи у хозяина фабрики, усатого толстяка-француза, магната-толстосума Ля Баффа. Вечером Том караулил у ворот, когда Ля Бафф поедет домой. Увидев шикарный черный кадиллак, выезжающий с производственной территории, Том практически бросился под колеса машины, чтобы привлечь к себе внимание. Раздался пронзительный скрип тормозов, и кадиллак остановился. Ля Бафф опустил стекла и выглянул в окно. Том встал перед ним на колени и начал рассказывать о больной матери, умоляя помочь. Ни одна мышца не дрогнула на лице толстого француза, а по окончании слёзной тирады маленького мальчика, он, так ничего и не сказав, просто поднял стекла и уехал прочь. Том ещё долго стоял на коленях не в силах понять, что произошло. Той же ночью Мэри скончалась. Просидев с ней до полуночи, мальчик, обливаясь горькими детскими слезами, вышел на улицу и побрел в сторону болот. Теперь его ожидал приют, где он не прожил бы и двух дней. «Пусть меня лучше растерзают дикие звери. Они не настолько жестоки, как люди», — так думал Том, выйдя за черту города. В лесу он блуждал долго, пока окончательно не выбился из сил и не заснул на сухом мшистом торфяном островке, лежавшем прямо посреди топких орлеанских болот. Тут его и нашла Мама Оди — добрая слепая колдунья-вуду. Женщина подобрала мальчика, посчитав это знамением. И жизнь Тома приняла совершенно иной оборот. Мама Оди заботилась о нём, как о родном сыне, постепенно обучая всем таинствам своего искусства. Шестнадцать лет жизни Тома прошли среди диких зверей и трав на болотах, и мальчик, было, начал постепенно забывать о былых невзгодах. Но вот однажды названная мать отправила его в город продать собранные коренья. Проходя по улице, Том издалека заметил знакомую грузную фигуру, и призраки прошлого всполошились в его душе, всколыхнув жгучую волну ненависти и желание отомстить. В ту же ночь он впервые обратился к темным духам лоа с просьбой уничтожить его обидчика, и духи бы вняли его мольбам, не вмешайся вовремя Мама Оди, чтобы его остановить. «Обратившись единожды ко злу, ты не сможешь больше найти пути к свету и потеряешь себя», — так сказала тогда ему Мама Оди и, в доказательство, велела посмотреть в зеркало. Вместо глаз чудного зеленого оттенка в зеркале отразились ярко-фиолетовые. Тогда и родился Доктор Фасилье. Том стал тенью. Тенью самого себя. Мама Оди выгнала его из своего дома в джунглях, а большой мир не спешил принимать Тома обратно. Вернувшись в Новый Орлеан, у него не было ничего, кроме нового имени и страстной мечты — отомстить Ля Баффу.