Переписки и последствия

Переезд — один из девяти кругов ада и не иначе. Он подобен адской ревущей лавине, сносящей с пути все то, что ты любил; или дотошному клерку, бездушно распределяющему по коробкам все воспоминания, убирающему дорогие сердцу вещи в одинаковые картонные коробки, которые были взяты в ближайшем магазине цветов по соседству. В общем, как его не назови, переезд подобен смерти. Тихий, стерильный, оставляющий после себя пустой остов квартиры или же громкий и грязный, выносящий на свет божий все то, от чего хозяева давно надеялись избавиться. Он так или иначе неприятен. Этот переезд был таким же. Джим почти ничего не почувствовал, когда мать внезапно впихнула ему в руки коробку и приказала собирать вещи. Он не успел стать частью социума настолько, чтобы скучать по людям и чему-то типа любимой скамейки в парке, вечно продуваемом холодными ветрами, но со временем город стал ему по-своему дорог. Город, не люди. Дублин казался ему похожим на него самого: блестящий разными гранями одной призмы, полный вечернего веселья туристов и очарования старинных построек. Джим жил городом, а город Джимом, и разорвать их отношения должна была лишь смерть парнишки или же крах самого Дублина. Но их разлучила такая банальность, как перевод отца на новую должность. Это было пошло, это было неправильно и поэтому Джим почти по-детски возненавидел Лондон, едва только машина отца свернула на улицу, где ему предстояло жить. «Бейкер Стрит», — гласила вывеска, под которой располагался их новый дом. Джим вошел в квартиру. Она оказалась довольно просторной и чистой. Джим поднялся наверх, бросил на пол коробку с вещами и упал на кровать. Так он пролежал до самого вечера. Когда часы на телефоне показали 19 часов, в комнату зашла мама. — Джим, мы с папой пойдем, прогуляемся. Не хочешь пойти с нами? — Нет, совершенно не имею никакого желания. Меня пугает Лондон и, вообще, я устал — бросил парень. - Ну, как всегда. Мама вышла из комнаты, прихлопнув дверью. Джим закатил глаза. Вдруг его желудок предательски заурчал. Джим нехотя встал и побрел на кухню. Заглянув в холодильник и найдя там ровным счетом ничего, Мориарти с треском закрыл дверь, пнул агрегат ногой. Придется одеться и выйти в магазин или кафе. Благо одно находилось прямо под ними. Джим накинул на себя спортивную кофту, всунул ноги в кроссовки и спустился вниз. Выйдя на улицу он немедля отправился за едой. Парень взял себе два сэндвича, фиш энд чипс и бутылку колы. Джим был в какой-то мере обжорой. Когда он был помладше, Мориарти часто заедал проблемы. Но потом понял, что можно просто забить. Выходя из закусочной, он краем глаза замечает, что на противоположной стороне улицы остановилась машина. Из нее вышел средних лет мужчина, женщина в красном платье и высокий, как шпала, парень. Он был тощим, и, как успел разглядеть Мориарти, кучерявым. Джим остановился на ступеньках, чтобы еще полминуты понаблюдать за парнем. Тот, громко закрыв дверцу автомобиля, направился к двери и, видимо, почувствовав на себе пристальный взгляд, обернулся. Посмотрев на Мориарти, он слегка подмигнул ему. Джим прыснул и поспешил удалиться. Зайдя в гостиную, он поставил сандвичи в микроволновку и перетащил ноутбук к дивану. Достав ужин и включив свое любимое «Психо», он начал увлеченно смотреть фильм. За последние пару лет он необычайно полюбил это примитивное занятие. А его родители орали на него, чтобы вместо своих«ужастиков«нашел бы себе девушку и перестал притворяться «волком-одиночкой». Но Мориарти было все равно (впрочем, как и всегда). Он никуда не спешил, да и у него совсем другие предпочтения, в которые девушки ну никак не входят. Даже если вдруг он найдет себе пару, этот человек должен быть таким же странным, как сам парень. Досмотрев фильм и сходив в душ, молодой человек улегся в постель, вспоминая о соседе. Что значило то подмигивание? Может «хей, детка! А ты ничего такой»? Или «я знаю, кто ты, и на что способен»? Второй вариант Джиму определенно нравился больше. Кудрявый недолго занимал мысли Джима, вскоре мягкие руки Морфея захватили его, позволяя заснуть. Обычно Джим спал без сновидений, изредка ему снились цифры — они выстраивались в ряд и начинали беспорядочно мельтешить до тех пор, пока их возня не превращалась в бешеный танец, но обычно к этому моменты Джим просыпался. Иногда, реже чем цифры ему снилась темнота, не ночь, ее бледные лучи не пробивались сквозь его сон, чтобы добавить каплю света, но первозданная тьма. В такие дни Джим сходил с ума — ему становилось слишком сложно дышать или же он не мог усидеть на месте и шел на улицу, где гулял до боли в уставших ногах. По приходу домой чашка горячего чая помогала, он успокаивался и забывал о том, что почти приблизился к тьме, которая вдруг стал непозволительно близкой. В этот раз ему снилось море. В тот предрассветный час, когда оно лишь слегка золотится и рдеет, оставаясь тихим и неподвижным, оно едва слышно пело, расстилаясь перед Джимом отрезом черного атласа. Он бросил ботинки у заросшего ракушками знака «не купаться» и зашел в холодную воду. Хлюпая стремительно намокающей одеждой, юноша дошел до середины и лег на воду. Закрыв глаза, Мориарти почувствовал, как море держит его — нежно и крепко. Впервые за долгое время он почувствовал себя спокойно и хорошо, словно пришел куда – то, где он мог всегда найти покой. Парень лежал на темной водной глади до тех пор, пока звонок будильника не вырвал его из сна. Пробуждение показалось ему еще более неприятным, чем обычно. Резкий голос уставшей матери, что-то втолковывающей отцу не вызвал ничего кроме раздражения. Они напоминали Джиму переругивающихся ворон, которые стояли на краю пропасти и, боясь упасть, держались друг за друга, но при этом не могли не клевать рядом стоящего, вырывая целые пучки перьев и истошно кричать. На языке, который Джим не хотел учить, это называлось семейным бытом. Мориарти же считал, что это не намного лучше засасывающей тьмы в его снах. Он не понимал, что мешало матери развестись с отцом. Их соседка из старого дома не смогла выносить мужа на двадцатом году семейной жизни и опустила топорик для рубки мяса на его лысеющую голову — череп раскололся и оттуда вытекло некое подобие вишневого сиропа. По крайней мере так ему говорила мать. Хотя ему было всего шесть, он знал, что будет, если зарубить собственного мужа, он знал, что такое кровь, но промолчал, принимая это на веру. Но от блинов с вишневым сиропом он отказался навсегда. Мать хотела есть блины с вишневым сиропом без содрогания, он это понимал, но все же не мог вынести. Семья, так это называется? Джим считал, что создать свою семью будет намного лучше. Верную, всегда готовую прийти на помощь семью. Хорошо заплати людям, и они будут согласны быть для тебя кем угодно: матерью, тетей, любовником. Мориарти надеялся, что когда-нибудь у него будет достаточно денег, чтобы купить себе семью. Хотел ли он, чтобы этот кудрявый с ожогом, какие бывают только после химических опытов, вошел в его семью. Нет? Джим не знал, но и ему он был готов заплатить, чтобы узнать, что означал тот взгляд на ступеньках дома. Его раздражало, что тот посмотрел на него как на книгу, с раскрытыми страницами, словно каждое его слово было помечено красным — от строчке к строчке красные линии тянулись по всей странице, превращая серый книжный лист в полотно спятившего художника. И где-то там в этом море красного сидел настоящий он. Джиму не нравилось, что к нему в голову пытаются залезть. Он предпочитал сворачиваться клубком и затихать, наблюдая как ничья рука не пишет его историю дальше. Кудрявый не только посмотрел, он взял ручку и поставил знак вопроса. Мысли о нем юноша оставил за порогом, когда поспешил оставить дом. Лондон ждал: серый и неприветливый, вопрошающе раскинув обманчиво широкие объятия. Он всегда был готов прикинуться добродушным хозяином, который только и ожидал, когда гости войдут в широко распахнутую дверь. На самом же деле, он выжигал холодом всех, кто верил в сказку, преподносящую его в подобном свете — в его объятиях замерзали и индийские, и многочисленные китайские иммигранты, и Джим. Холод пробрал последнего до костей, едва только он успел свернуть к книжному магазину и не покидал его вплоть до момента возвращения. — Один конверт, — попросил он продавщицу — женщину, похожую на его мать, с таким же усталым лицом. Еще один повод не любить Лондон. Когда она заговорила, мир съежился и почернел. Мориарти почувствовал себя так, словно стоял перед бочкой с порохом и почти был готов бросить туда спичку — она была не такой, весь Лондон был не такой. В этот момент Джим пообещал себе, что однажды найдет способ уничтожить его. Но для начала он покорит его, обманет доверие, приручив Лондон, как уличного пса, быстро сделав своей изнеженной болонкой, чтобы затем выкинуть болонку на улицу. Это было в мыслях, в реальности же Джим Мориарти улыбнулся и вежливо попросил конверт без марок.