Время лишений

Год 174 4Э, Хаммерфелл. Сухие степи севернее Алик’ра. В лагере на берегу сильно обмелевшего Нахра стало ясно, что желанного отдыха не получится – талморцы оставили Скавен и теперь стояли в половине фарсаха ниже по течению, готовясь к битве. Сухая степь покрылась ровными рядами палаток и загонов для лошадей и верблюдов, легионеры точили оружие и чистили доспехи, а также заканчивали насыпать земляной вал вокруг лагеря и вбивать в него частокол. Кемату и Басир со своими сотнями расположились почти около самой реки, а пока воины споро ставили палатки и раскладывали полевую кухню, центурионов позвали на военный совет. К тому времени как палатки были установлены, животные рассёдланы, напоены и накормлены, а дежурные уже позвали товарищей обедать, они вернулись. – Битва будет скоро, – Кемату первым протянул свою миску дежурному, – может, завтра, может, послезавтра. Лазутчики из альтмеров доносят, что у талморцев паёк сильно урезан. Это мы тут рис с мясом трескаем, – он принял миску от дежурного и отошёл, пропуская к раздаче десятников, – а у них только чечевица осталась, и та подходит к концу. Они рассчитывали на тот караван, и теперь у них небольшой выбор: или отступать через Алик’р на юг, или пытаться разбить нашу армию и открыть себе дорогу на север и восток. И настроены они решительно – не любят желтоухие ходить голодными. – Какова численность талморцев? – Ваин с миской риса тоже отодвинулся в сторонку, но не ушёл далеко, чтобы слышать центуриона. – От шести до восьми тысяч. Та тысяча, что ушла в пустыню встречать караван, ещё не вернулась. Хочется надеяться, что она попила отравленной водички из сардоба и так там и осталась, но сильно на это не рассчитываю – талморцы не идиоты, чтобы не знать о такой практике. Скорее всего просто задержались. Ещё четыре тысячи остались оборонять Скавен. – Значит, минус пять тысяч, – подсчитал Амьен, десятник-бретонец, – да, остаётся шесть-восемь тысяч. И соотношение магов?.. – Видимо, обычное, два на десяток. – А у нас один на два десятка. Но нас девять тысяч. Если успеет подойти когорта Шенка… – Не успеет, – пресёк его мечтания Кемату, пережёвывая попавшийся в рисе жирный кусок мяса. – Они в трёх переходах, а талморцы не будут ждать три дня… Да, я не сказал главного – мы стоим в резерве, – он поднял руку с ложкой, пресекая разочарованные возгласы воинов. – Не рассчитывайте, что удастся отсидеться за спинами, с начала войны с талморцами, насколько мне известно, ещё не было такого, чтобы резервы не были введены в бой. Поэтому сейчас обедаем, и затем проверяем оружие, доспехи и сбрую, точим, чиним, подковываем лошадей, если кто расковался. А потом ужинаем, ложимся спать и стараемся выспаться, потому что когда будем спать следующий раз – неизвестно. Никаких гуляний по лагерю и никаких походов в гости к целительницам, молодёжь, особенно это касается вас. И никаких ночных рыбалок и посиделок у костра – поужинали и отбились. – Учитель, – из-за спин товарищей подал голос один из воинов, – а помыться можно? – Нужно. И побриться тоже, а то заросли все, как те норды. Место для помывок – внизу по течению, потому что выше по течению берут воду для питья и приготовления еды. Ещё вопросы? Вопросов не было, так что Кемату повторил приказ готовиться к бою и отдыхать, напомнил десятникам, что после обеда ждёт их в своей палатке, и ушёл. *** Дивад сел на своей походной постели, расстеленной на земле, и прислушался. Почти все его товарищи, занимавшие с ним одну палатку, уже спали, только в углу ещё кто-то шептался. Молодой воин поколебался, но всё же встал, нащупал в темноте свои седельные сумки, осторожно отсоединил от них зачехлённый ребаб, сунул босые ноги в сапоги и вышел на улицу. Зайир и Ярт, стоявшие на карауле у входа в палатку, пригрозили ему кулаками, Дивад покивал и быстро ретировался к реке. Южная ночь была тихой, лишь плескалась река у берега, да в лагере слышались редкие голоса и всхрапывание лошадей. Здесь уже не было изнуряющего зноя днём и мороза ночью, ветер нёс приятную прохладу, запахи сухих трав и конского навоза. Звёзды мерцали выше, чем в пустыне, на востоке проглядывал бурый край восходящего Массера. Лагерь спал, только караульные стояли у входа в каждую палатку, да по земляным валам ходили дозорные. Завтра бой – почему-то Дивад был уверен, что бой состоится именно завтра. Впрочем, к этому же склонялись и большинство центурионов и трибунов[51]. Не станут талморцы ждать, пока редгарды подтянут подкрепление, предпочтут ударить сразу, пока нет сильного численного перевеса. Дивад сел, скрестив ноги, на сухую кочку, расчехлил ребаб, проверил звучание, подтянул струны. Вода в реке искрилась под мерцающим светом звёзд и в красноватых бликах восходящего Массера, ветер холодил коротко остриженную голову и выбритое лицо, шелестел сухой травой. Завтра бой, и они должны победить, чего бы им это ни стоило. Стоять до последнего, стоять намертво, вопреки всему оставаться в живых, чтобы иметь возможность разить врага. Потому что если талморцы победят, им будет открыта дорога на север и восток, к Драгонстару и Элиниру. Они не имеют права проиграть. Смычок легко коснулся струн. Талморцы не непобедимы. Силой своей армии они захватили лишь Рихад и Гилан, не считая, правда, мелких прибрежных городков, не имевших крепких стен. Скавен они не штурмовали, Десятый легион сам вынужден был его оставить, Танет был предан, и если бы не это, возможно, талморцам он оказался бы не по зубам. Ведь не смогли же они взять Хегат, так и оставшийся свободным, хотя и окружённый территориями, занятыми талморцами. Значит, и завтра у них есть все шансы победить. Да, талморские маги сильны, но редгардские воины могучи, альтмеры стойки, но это не они завтра будут драться за родную землю. За их спинами – лишь враждебная им пустыня, а за спинами редгардов – родная земля, родные люди, родные боги… Когда он закончил, он ещё долго сидел, слушая, как плещется о берег вода. А когда аккуратно убрал ребаб в чехол и поднялся, то обнаружил, что позади него стоит Кемату. Дивад похолодел, понимая, что его поймали с поличным: он нарушил приказ центуриона – вместо того, чтобы спать, шатается по лагерю. Более того, виновными окажутся и Зайир с Яртом, выпустившие его из палатки. Кемату некоторое время молчал, глядя на провинившегося ученика тяжёлым взглядом, затем спросил: – И что мне теперь с тобой делать? Дивад опустил голову. – Оправдания есть, почему ты сидишь здесь, а не спишь в палатке? – Нет, учитель. – Как ты думаешь, какое наказание тебе положено? – Плети или штрафная центурия. – До штрафной центурии твоя вина не дотягивает, а до плетей – да. Тебе мало тех десяти, что ты получил в караван-сарае? – Нет, учитель. – Ты думаешь, мне доставляет удовольствие отдавать приказ о порке моих воинов? – Я заслужил это. Кемату в упор посмотрел на него: – Да, ты никогда не пытался вилять, чтобы получить послабление наказания, и я рад, что в этом мире что-то осталось неизменным. Решение о твоём наказании будет принято завтра после боя. Я надеюсь, на эту ночь твои отлучки из палатки закончены? – Да, учитель. – В таком случае, иди спать. Хватит будоражить лагерь. Дивад, сложив ладони лодочкой на лбу, поклонился с невольной поспешностью, схватил ребаб и поспешил к своей палатке. И на пределе слуха уловил последнюю фразу Кемату, брошенную ему в спину: – И только посмей погибнуть завтра. *** Пронзительный звук рога поднял лагерь ещё до рассвета – небо только начало светлеть, а дежурные уже растапливали полевую кухню и засыпали в воду рис. Воины быстро умывались, одевались и облачались в доспехи, кавалеристы седлали лошадей, и едва все покончили со скромным завтраком, по лагерю проскакали тессерарии[52] и прокричали приказ выходить за вал и строиться по центуриям. Построение было закончено к рассвету. На востоке алело небо, и первые лучи солнца золотили верхушки холмов. Легат, восседавший перед легионом на вороном хаммерфельском скакуне, окинул взглядом замерших воинов и коротко скомандовал: – На молитву. По рядам воинов прошло шевеление – все опускались на колени, снимали шлемы и доставали из ножен скимитары и мечи. Дивад, как и его товарищи, упёр остриё скимитара в землю, стал на колени и закрыл глаза. Онси, бог войны и учитель воинов, Сегодня я вступаю на стезю твою, Сегодня я поднимаю оружие во славу твою, Сегодня я пролью кровь врага во имя твоё. Онси, бог войны и учитель воинов, Не дрогнет рука моя в битве, Не дрогнет сердце моё при виде врага, Не дрогнет душа моя при виде смерти. Онси, бог войны и учитель воинов, За спиною моей ждёт защиты семья моя, За спиною моей ждёт защиты земля моя, За спиною моей ждёт защиты память предков моих. Онси, бог войны и учитель воинов, Сегодня я встаю на защиту земли моей, Сегодня я встаю на защиту знаний предков моих, Сегодня я выполняю то, ради чего был послан тобою в мир этот. Славься, Онси, славься. Когда воины снова поднялись на ноги, убрали оружие в ножны и надели шлемы, легат поднял руку, призывая к тишине. – Воины, – произнёс он; его низкий голос, усиленный магами, хорошо был слышен и задним рядам. – Сегодня нас ждёт сражение, которое очень важно и нам, и талморцам. Вы знаете, что талморцы стремятся пробиться на север и восток, и знаете, как важно не пустить их туда. Сегодня здесь решается судьба житницы Хаммерфелла, сегодня от нас зависит, ступит ли на неё нога проклятых захватчиков, или она останется свободной и даст тыл нашим воинам и прибежище нашим родителям, жёнам и детям. Воины, я знаю, многие из вас потеряли в этой войне своих жён, детей, братьев и сестёр; многие из наших товарищей пали с оружием в руках, защищая свободу родной страны. И сегодня от нас зависит, были ли напрасны эти жертвы… – Мрачненько, – тихо пробормотал Ярт. – Ага, – так же тихо согласился Артаго, – задвинул бы лучше что-нибудь про ансэев и нашу славную историю. – Кому как, – Зайир, сжав зубы, смотрел в землю. – А вот он говорит, а я вспоминаю Танет, как талморцы там резали всех… – Я тоже там был, – напомнил ему Ярт. – И у меня тоже только брат сумел вырваться. Ярость берёт, когда вспоминаю, готов руками их рвать. – У вас братья с сёстрами, – огрызнулся Кайе, – а у меня невеста. – А у меня все, – процедил Дивад. Нахлынувшие воспоминания душили, ненависть жгла изнутри, а руки сами тянулись к скимитару. Хотелось прямо сейчас мчаться вперёд, на талморцев, и бить их, рубить, сечь, наслаждаясь их предсмертными хрипами и запахом их крови. И по лицам других воинов было видно, что не одному ему есть что вспомнить и есть за что ненавидеть проклятых захватчиков!.. Когда легат закончил свою речь, войско разразилось яростными криками воинов, готовых лететь на врага. Легат снова поднял руку, призывая всех к тишине. – Центурион Кемату, – вызвал он, – вчера вы подходили ко мне с весьма необычной просьбой… – Подходил, – Кемату сделал чёткий шаг вперёд и посмотрел на легата своим тяжёлым взглядом. – И готов повторить её перед всеми. Почтенный легат, – он сделал короткий поклон в его сторону, – я прошу позволить моему воину сыграть перед строем. Дивада бросило в жар, он почувствовал, что у него подкашиваются ноги. – Просьба необычна, – кивнул легат, – но если это вдохновит воинов на бой, я даю своё согласие. Кемату развернулся к Диваду и властным жестом велел выйти перед строем. – Ребаб… – только и смог выдавить он. Он хотел сказать, что его ребаб в лагере, в палатке, он должен сходить за ним, но горло сдавило так, что он смог произнести только одно это слово. Кемату сделал жест в сторону, и к Диваду подскочил Тахир и с поклоном, пряча виноватый взгляд, подал ему его инструмент в чехле. Дивад принял его, сглотнул и направился к легату. Седьмой Хаммерфельский легион провожал его внимательными и удивлёнными взглядами. Ощущение привычного грифа под пальцами сработало как холодный порыв ветра посреди знойной пустыни, ярость и ненависть утихали с каждым шагом, и с каждым же шагом росло понимание, что вот он – его экзамен. Всё, что было до этого – и провалы, и пересдачи – было всего лишь подготовкой. Тогда он имел право на ошибку. Сейчас у него такого права нет. Ярость уходила, словно впитываясь в иссушённую летним зноем землю, голова снова становилась трезвой. Он потерял в Танете почти всех своих родных, его старший брат больше не может говорить, а маленькая Дандса до сих пор кричит по ночам. Отец Акорити умер с горя после смерти единственной дочери. Зайир, Ярт, Артаго, Кайе – никого из его товарищей по Храму не обошли смерти родных. Кемату выжил, даже сумел вывезти жену в Элинир, но двое его сыновей лежат в братской могиле невдалеке от Танета, а судьба третьего неизвестна. Не для него одного Танет стал синонимом горя, а ведь здесь есть воины и из Гилана, и из Рихада, и из многих прибрежных городков и деревень, стёртых талморцами с лица земли иной раз вместе с жителями. И перед их глазами тоже стоят кровавые призраки прошлого. Только не призраки прошлого должны сегодня вести их в бой. Он вышел перед строем, поклонился легату, поклонился воинам, сел, скрестив ноги, на сухую истоптанную траву и расчехлил ребаб. Двое магов, ранее стоявших по обе стороны от легата, заняли позиции в нескольких шагах справа и слева от него и чуть позади. Дивад проверил звучание инструмента, подтянул струну, взял смычок. Не призраки прошлого. Замер ветер, замерли воины в строю, замерли птицы на берегу реки. Вдох, выдох. Смычок мягко ложится на струны… Разрушенные талморцами города, уничтоженные деревни, сожжённые поля и сады. По древним караванным тропам бредут теперь талморские караваны, в старых храмах уничтожены изваяния и изображения редгардских богов, и поклоняются там теперь чужому и надменному Ауриэлю. Талморцы выжимают из захваченных земель всё, что могут, зерно, выращенное на плодородных полях юга, уходит на пропитание их армии, золото вывозится на Саммерсет, туда же нескончаемым потоком идут железо, медь, нефрит, угоняются в рабство люди, забираются в наложницы красивые девушки. Всё лучшее, что есть на захваченных землях, талморцы забирают себе или уничтожают. Только они не знают, что все их усилия напрасны. Потому что они никогда не смогут забрать у нас знания и силы наших предков, которые сотни и тысячи лет хранят эту землю. Воины прошлого, павшие в священных битвах за свободу и счастье Хаммерфелла, не уходят безвозвратно на Дальние Берега, они навсегда остаются великими стражами этой земли, готовые в любой момент прийти на помощь тем, кто с оружием в руках выходит на защиту её рубежей. И могучие ансэи прошлого, и те воины, кто погиб в этой войне против талморцев – все они стоят сегодня с нами. Пока жива память о них – они с нами, и их сила сегодня с нами. Талморцы пытаются изгнать наших богов из храмов, не ведая, что истинные храмы – это не каменные соборы, а горячие сердца людей. Они стирают имена древних ансэев со стен храмов, не понимая, что в камне высечены всего лишь имена, а сами ансэи стоят стражами у границ родного Хаммерфелла, и сегодня они вместе с нами идут в бой. И нас не победить. Потому что вся наша земля сегодня возносит за нас молитву. Потому что все наши великие предки стоят сегодня с нами плечо к плечу и щит к щиту. Потому что наши боги вечно живут в наших сердцах… Перед ним возник невысокий худощавый воин в выцветшем халате и с древним мечом за плечами, легко опустился на одно колено и мягко положил на струны его ребаба свою сухую ладонь. Дивад опустил смычок и только сейчас почувствовал, как горит от переизбытка силы тело и готовы разорваться лёгкие. Воин невесомо коснулся его лба, серьёзно заглянул ему в глаза и исчез. И словно бы откуда-то со стороны он видел, как Зайир и Ярт оттаскивают его в сторону, а Седьмой Хаммерфельский легион, перестраиваясь в боевой порядок, выступает навстречу талморцам. Выступает, уже зная, что победит. … Тело горело, сердце колотилось, воздух с трудом проникал в лёгкие, и его трясли, трясли так, словно хотели вытрясти душу. – Да не тряси ты меня, – с трудом процедил Дивад сквозь сведённые судорогой челюсти, – сейчас встану… Трясти перестали. Он открыл глаза и не сразу рассмотрел склонившихся над ним Зайира, Ярта и Кемату. Попытался сесть, но Кемату придавил его к земле, заставляя лечь обратно. – Носилки, – резко приказал он куда-то в сторону, – и в лазарет. – Сейчас встану, – попытался возразить Дивад. – Я сказал в лазарет, – рявкнул на него Кемату, – значит, в лазарет! Дивад закрыл глаза и позволил приятелям уложить себя на носилки. Жар понемногу проходил, дышать становилось легче. Из лазарета можно и сбежать – приказа не покидать его не прозвучало. Но это не главное. Главное другое. Сегодня он сдал свой экзамен… *** В просторной палатке, отведённой под лазарет, целительница Морвы магически прощупала его, пожала плечами и сказала, что ничего опасного для жизни и здоровья не видит. Да, жизненные токи перепутаны и местами порваны, но такое бывает после сильной энергетической встряски и со временем всё само восстанавливается, никакого лечения для этого не нужно. Посоветовала лежать и ушла. Дивад какое-то время честно лежал, ожидая, когда пройдёт жжение в теле и восстановится дыхание, а потом сбежал. Причём идти через вход он не рискнул а, дождавшись, когда на него никто не смотрел, сгрёб в охапку свой кожаный доспех и пояс с оружием, приподнял полог палатки, перекатился под ним на улицу, вскочил на ноги и метнулся через утоптанную центральную площадь прочь. Бегство прошло незамеченным. Он облачился в доспех и подпоясался. Лук и копьё он перед выступлением отдал Монару, поэтому пришлось наведаться в арсенальную палатку центурии и взять новые копьё, лук и колчан со стрелами. А вот когда он вышел на улицу, над лагерем раздался пронзительный сигнал рога, а затем в стороне реки в небе засверкали яркие разноцветные искры – кто-то активировал сигнальный амулет. Дивад метнулся к реке и похолодел. На противоположном берегу неширокого в эту пору года Нахра входил в воду конный отряд талморцев, явно собираясь напасть на лагерь с тыла. На берегу легионеры за нехваткой времени не возвели ни земляного вала, ни частокола, а потому препятствием для врага были лишь четыре танаба[53] воды, которые рослые саммерсетские кони преодолеют очень быстро. Дивад выдернул из колчана стрелу, наложил её на тетиву и выстрелил, целясь в одного из талморцев, однако на подлёте к цели скорость стрелы резко упала, и она свалилась в реку. – Бесполезно, – сказал ему средних лет воин-имперец, оставленный на охране лагеря и первым заметивший опасность, – перед ними магический щит, я уже пробовал. – Сколько в лагере воинов? – Дивад выбрал в колчане зачарованную стрелу. – Пять десятков. И только один маг. А талморцев навскидку сотня. И если считать, что у них два мага на десяток, то в отряде около двадцати магов. Дивад позволил себе на мгновение прикрыть глаза. Сегодня я встаю на защиту земли моей, Сегодня я встаю на защиту знаний предков моих, Сегодня я выполняю то, ради чего был послан тобою в мир этот. Славься, Онси, славься. Зачарованная стрела достигла цели, впившись в горло коню, Дивад выбрал вторую. К ним по одному, по два подбегали легионеры, быстро оценивали ситуацию, рассредоточивались и занимали места за палатками. Не все зачарованные стрелы пробивали магический щит, некоторые сильно отклонялись, так что к тому времени, как талморцы достигли этого берега, их численность сократилась всего на два десятка. Засвистели талморские стрелы, легионеры перекатились под защиту палаток. – Круг! – боевой маг легиона рухнул на землю рядом с Дивадом и прикрыл голову руками, пропуская стрелу над собой. – Нужно нарушить Круг! – Кто в Круге? – молодой воин отбросил лук и колчан, уже бесполезные, потому что зачарованные стрелы кончились, и сжал в руке копьё. – Слева, в магических робах! В это время над талморским отрядом, первые кони которого уже выбирались на берег, вырос огромный сгусток огня, сорвавшийся прямо на ближайшие палатки, за которыми прятались легионеры. Дивад изо всех сил бросил тело влево, не выпуская копья, перекатился по земле, сбивая с себя огонь, вскочил, промчался за палаткой, перемахнув через держащие её верёвки, и вытащил из кармана шаровар амулет в виде двух стеклянных шариков с небольшой перемычкой. Такие амулеты им всем вчера выдал Хаким, предупредив, что их действие очень коротко и не абсолютно – от удара мечом не спасут, разве что отклонят стрелу и ослабят действие заклинания. Дивад выждал, когда талморцы продвинутся по берегу так, чтобы он оказался сбоку от них, выделил несколько круговых магов, затем сломал перемычку амулета, сунул два шарика в сапог, крепче сжал копьё и, петляя зигзагами, что было сил рванулся к намеченной жертве. В него полетели стрелы, одна из них вспорола кожу на руке, две чиркнули по шлему, четвёртая вонзилась в доспех и застряла между металлических пластин. Дивад выдернул её, кувырком прокатился под одной лошадью, вторым кувырком под второй и, выпрямляясь, снизу вверх изо всех сил всадил копьё в одного из круговых магов, над которыми как раз формировался новый огненный шар. Шар мгновенно растаял, обдав всех снопом искр, Дивад обеими руками ухватился за копьё, стащил труп с лошади и вскочил в седло, выхватывая скимитар, чтобы тут же отразить летевший в него слева удар меча. Резко развернулся, круговым движением отвёл меч, левой рукой выхватил из-за пояса нож и метнул его в лицо талморца. Тот успел увернуться, но того мгновения, пока талморец отвлёкся на нож, хватило Диваду, чтобы скимитаром сделать ещё одно круговое движение кисти и перерезать талморцу запястье, в последнее мгновение дёрнувшись в сторону, почувствовав движение сзади. Меч рассёк кожу на бедре и на крупе лошади, отчего та захрапела и взвилась на дыбы, и Дивад, не удержавшись в неудобном для него седле, скатился на землю и рванулся прочь, намереваясь вырваться из отряда талморцев. Снова прокатился под лошадью и почувствовал, что ему в рёбра, пробив кожаный доспех там, где на него не были нашиты металлические пластины, вонзился кинжал. Дивад крутанулся, вырывая кинжал из руки талморца и одновременно снося ему скимитаром голову, дёрнулся в просвет между лошадьми и зигзагами, как и раньше, рванул под защиту ближайших палаток. От лопаток отскочила стрела, но ещё одна впилась в бедро, то, которое ранее было рассечено мечом. Дивад рухнул на землю около палатки, по-пластунски переполз за её угол и перевёл дух. Легионеры, которые выжили после огненного шара, времени зря не теряли и поливали талморцев, оставшихся без магического щита, стрелами. Два десятка врагов уже лежали на земле, металось несколько раненых коней, создавая неразбериху и мешая продвижению. Боевой маг легиона выпустил залп каменных шипов по ногам лошадей, заставив первую шеренгу упасть и на некоторое время остановив талморцев. Дивад огляделся в поисках какого-нибудь лука, приподнялся и только сейчас почувствовал резкую боль в ноге и спине. Невольно застонал, закинул руку за спину и потрогал кинжал. Тот сидел плотно, выдёргивать его сейчас было нельзя – иначе откроется рана, перевязать которую он не дотянется. Стрела ушла в бедро неглубоко, и Дивад, рыча от боли, вытащил её, затем быстро перебинтовал ногу прямо поверх шаровар. За то время, пока он занимался ранами, талморцы продвинулись вперёд, заставив легионеров отступить. Врагов осталась примерно половина от начальной численности, но и количество защитников сократилось с четырёх десятков до двух. Ещё, правда, подбегали те, кто не успел к началу боя, но всё равно численный перевес был на стороне талморцев, которые уже преодолели три ряда палаток и, похоже, пытались выстроить новый Круг магов. Этого допустить было нельзя. Дивад, терпя дикую боль в спине и стараясь не делать лишних движений, пробежал вдоль пылающих палаток, наткнулся на тело легионера и вырвал из его пальцев лук. Стрел в колчане оставалось всего три, Дивад взял их в зубы, выглянул из-за палатки, наметил мага, наложил стрелу на тетиву, прицелился и выстрелил. Поздно. Стрела отклонилась и упала на землю, не причинив никому вреда, а над талморцами зарождался очередной огненный шар. Легионеры сиганули в стороны, забегая с флангов отряда. Кто-то пошёл врукопашную, ещё несколько талморцев рухнули на землю, но и ряды защитников таяли. Огненный шар с гудом пролетел над головой Дивада и поджёг ещё три палатки. Снова туча каменных шипов подломала ноги нескольких лошадей, ненадолго притормозив продвижение, а затем боевой маг, выскочив прямо перед талморцами, создал над собой бело-голубой вихрь и швырнул его в гущу талморского отряда, затем почти мгновенно туда же улетело несколько цепных молний. Выскочивший вслед за магом легионер с двумя копьями резко метнул одно из них в ближайшего из круговых магов и тут же упал с двумя стрелами в горле. Копьё, отклонённое магическим щитом, ударило в лошадь под магом, тот скатился на землю, но Круг удержал. В груди боевого мага уже торчали три стрелы, он стоял на коленях, не в силах подняться, но упрямо закидывал в талморцев цепные молнии, и Дивад, выплюнув стрелы и стиснув зубы от боли, рванулся к убитому копьеметателю. Боком проскользил по траве, выдернул из-под тела второе копьё, поднялся во весь рост и замахнулся для броска. Онси!.. Бросок – и копьё прошило одного из круговых магов и сшибло его с лошади. В грудь ударили стрелы, отскочив от пластин доспеха. Дивад закрыл шею руками и бросил тело под прикрытие полыхающей палатки. Стрела взрезала икру, ещё одна чиркнула по сапогу. Молодой воин, задыхаясь, по-пластунски прополз между двух пожаров и, теряя сознание от дыма и боли, вывалился в проход, где огонь ещё только занимался. Последнее, что он увидел, – это подбегающие к месту боя воины в форме Седьмого Хаммерфельского легиона. Значит, на поле боя заметили сигнал тревоги и прислали подкрепление… *** Пришёл в себя он в лазарете. Он лежал на животе на расстеленном на земле тюфяке, уже без кинжала в спине, зашитый и забинтованный. В воздухе стоял густой запах крови, обожжённой плоти и лечебных зелий, раненых было много, лежали они рядами почти вплотную друг к другу, кто-то стонал сквозь забытье, кто-то кричал и метался, сновали санитары с носилками, кого-то приносили, кого-то уносили. Дивад осторожно, чтобы не вызвать боли в ранах, приподнялся на локтях. – О, ещё один, – раздался справа голос Хакима. Дивад повернул туда голову. Маг лежал на соседнем тюфяке, на боку, повернувшись к нему лицом, у него была перебинтована голова, левая рука и верхняя часть груди; судя по проступающим через повязку пятнам мази, там был ожог. – Мы победили? – спросил Дивад. – Если ты имеешь в виду тех, – Хаким подпёр голову здоровой правой рукой, – что пытались уничтожить лагерь, то да, положили всех до единого. А на равнине бой ещё идёт. Что там сейчас, не знаю, но когда меня уносили, мы их теснили. Мы вообще изначально были в более выгодной позиции, потому что мы стояли спиной к востоку, и солнце светило нам в спину, а им – в глаза. Они, конечно, пытались повернуться боком, – маг усмехнулся, – но кто ж им даст. Вдарили с марша прямо в правый фланг, был момент, почти в тыл им зашли, но они попытались прорваться в стык между пятой фланговой и шестой центральной центуриями, поэтому пришлось остановить обход и затыкать прореху. Их круговых магов вообще положили сходу, ты бы видел, что вытворяли воины первой линии, словно сам Онси в них вселился. А без магов они теряли все преимущества. – Резервы ввели в бой? – Нашу центурию бросили на правый фланг, что к реке примыкал, там талморцы едва не прорвали, вот нами и заткнули. А Басир и Ливий Дареллий ещё стояли. Но было всё это часа два назад, что там сейчас – не знаю, спросить не у кого. Зайира вон, – Хаким мотнул головой себе за спину, – принесли с четверть часа назад, но он ещё в отключке. Дивад приподнялся повыше и заглянул за Хакима. Зайир лежал на спине, накрытый одеялом по самый нос, на его лице виднелись следы ожогов. Маг убрал руку из-под головы и пошевелил запястьем. Потом не выдержал и полюбопытствовал: – Слышь, скажи, вот как ты играл – это тебя в Коллегии Бардов так научили? – Ну да. – То есть там все играют как ты? – Нет, по-разному. Кто-то лучше, кто-то хуже. Хаким недоверчиво посмотрел на него, но ничего сказать не успел, потому что их внимание привлекли шум и крики на улице, а потом в палатку ворвался легионер: – Победа! – крикнул он, не сдерживая своих эмоций. – Победа! По рядам раненых прокатились шевеление, те, кто был в сознании, попытались вскочить, большинство со стоном боли тут же повалились назад. Кто-то засмеялся, кто-то заплакал. Дивад поймал себя на том, что сжимает руками край одеяла и смеётся, смеётся до слёз и не может остановиться. – Смейся, смейся, – Хаким лёг на тюфяк. – Первая победа – она всегда самая сильная. Когда эмоции немного поутихли и Дивад смог взять себя в руки и успокоиться, он осторожно сел, вытащил из кучи своих вещей, сваленных у изголовья, подштанники и рубаху, натянул их, с трудом поднялся и поковылял к выходу. Всё пространство перед лазаретом тоже было занято ранеными; тюфяков на всех не хватало, лежали кто на бурнусах, кто просто на охапках соломы. Дивад, обходя лежащих, а потом и палатки, дохромал до земляного вала, окружавшего лагерь, и сел, привалившись к нему спиной. Солнце не так давно перевалило за полдень, выходит, бой длился недолго, часов шесть-семь. В лагерь продолжали приносить раненых, не очень сильно пострадавшие шли сами. С внешней стороны вала складывали погибших, но у Дивада не было сил встать и пойти посмотреть хотя бы сколько их. Потом одна за одной стали возвращаться центурии. Центурии первой линии насчитывали едва ли половину от первоначального состава, но во второй и третьей линиях потери были существенно меньше. Последними, много позже остальных, вернулись три резервные центурии. Победа. Это и его победа. И он сражался в этом бою, и он уничтожил не одного врага. В глубине души скребло сожаление, что это произошло не на поле боя, но в том, что талморцы не смогли сжечь лагерь и выйти в тыл Седьмому Хаммерфельскому легиону, есть и его заслуга. Рука машинально потянулась к карману шаровар за окариной, но он сразу вспомнил, что шаровары остались в лазарете, а окарина – в палатке, которая сгорела. Дивад подтянул к груди колени и обхватил их руками, но вскоре раненую ногу пришлось выпрямить – в согнутом состоянии она болела сильнее. Хоть бы ребаб ребята не успели туда занести… – Вот не лежится ему. Дивад поднял голову. Кемату, с перевязанными руками и головой смотрел на него с осуждением. Потом вздохнул и сел рядом. – Где мой ребаб? – Тахир оставил его в командирской палатке. Дивад с облегчением вздохнул и невольно засмеялся. Кемату искоса на него посмотрел, качнул головой в такт своим мыслям, затем сказал: – Ответь мне на один вопрос, певец. Я тебе его уже задавал, но я хочу услышать ответ ещё раз. Почему ты не захотел доучиться последний год в Коллегии Бардов? – Потому что я хочу сражаться за Хаммерфелл, – твёрдо ответил Дивад. – Это единственная причина? – Да. – И больше причин нет? Не хватает денег, не поладил с одноклассниками или учителями, не устраивает преподавание, всё уже знаешь и умеешь… – Нет, учитель. Причина только в том, что я не могу сидеть в стороне, когда здесь… когда в моей родной стране хозяйничают талморцы. Когда мои друзья сражаются за её свободу, а я ничего не делаю. – Война не закончится в этом году. И в следующем тоже, потому что на юге талморцы окопались крепко, за просто так их не выбьешь. Ты успеешь повоевать, да так, что надоест. Возвращайся в Солитьюд и доучивайся, ещё год Хаммерфелл тебя подождёт. – Спасибо за разрешение, но… – Нет, ты не понял, – голос Кемату зазвучал жёстче, – теперь это не разрешение. Теперь это приказ. – Что? – севшим голосом выдохнул Дивад, неверяще глядя на учителя. – Я должен два раза повторять приказы? Молодой воин стиснул пальцами попавшуюся под ладонь купину травы. – В чём я провинился? – его голос прозвучал неестественно спокойно. Кемату повернул к нему голову и долго, изучающе смотрел на него. – Почему ты считаешь это наказанием? – Потому что десять лет в Храме все твердили мне, что музыка – это не воинское занятие. Почтенные учителя позволяли мне играть, только если это не мешало занятиям воинскими искусствами. А теперь вы гоните меня из легиона… – он сжал зубы. – Это за то, что я играл? Из-за моей игры вы отправили меня в лагерь и не позволили сражаться на поле боя? Кемату бросил на него изучающий взгляд, потом покачал головой в такт своим мыслям, помолчал, затем произнёс: – Говорят, если человека всё время называть свиньёй, он захрюкает… Тебе десять лет твердили, что занятие музыкой недостойно воина, и в конце концов ты в это поверил, несмотря на то… Ты вообще знаешь, ЧТО ты сегодня утром сделал своей музыкой? Дивад сжал зубы и покачал головой. – Впрочем, да, ты не видел… Так вот, ты сделал то, что не смогли сделать ни легат, ни трибуны, ни мы, центурионы. Ты вдохновил воинов. Даже нет, не так – ты заставил их поверить, что они победят. Воины шли на бой не просто готовые сражаться до последнего и героически погибнуть, а с абсолютной верой в свою победу! Они настолько твёрдо верили в свою победу, что в это поверили и наши враги. Мы выиграли этот бой не сейчас, когда талморцы побежали к Скавену, мы выиграли его тогда, когда ты играл. И мы, и талморцы уже тогда знали, что победа будет за нами. – Но это не моя заслуга… – Ты специально прибедняешься или действительно не понимаешь, на что ты способен, когда у тебя в руках инструмент? Это твоя заслуга, и только твоя. Если бы не ты, воины шли бы на бой, гонимые ненавистью и желанием убивать, а слепая ненависть бою только вредит. Легат хотел вдохновить, но вызвал лишь ярость к врагу. Ты же своей музыкой заставил воинов поверить в свои силы. – Это не я… Нет, дослушайте… Я не внушил им веру, я не могу внушить того, чего нет. У них это было, эта вера в победу была, музыка только… подняла на поверхность, что ли… – Это не имеет значения. Главное то, что воины поверили в свои силы и в победу. И благодаря тебе наши потери составили убитыми всего шесть сотен человек, а у талморцев – две тысячи. Это немыслимая разница, в предыдущих боях удачей считалось, если потери были один к одному, а чаще всего нас гибло больше, чем талморцев, и мы брали исключительно количеством. А сегодня мы взяли верой… – Но тогда почему вы отправили меня в лагерь? – Не в лагерь, а в лазарет. – Какая разница… – Разница в том, что молодой и здоровый воин просто так в обморок валиться не будет. А если он валится, значит что-то с ним нехорошо. И я счёл за лучшее отправить тебя к целителям, чтобы они разобрались, что к чему, чем если бы ты потом потерял сознание на поле боя. Дивад не ответил. Вспоминать о собственном обмороке было стыдно. Кемату проводил взглядом двух санитаров, уносящих за вал тело на носилках, с головой накрытое серой рогожей. – Ты хороший воин, Дивад, – снова заговорил он, – мне рассказали, как ты выбил круговых магов. Но таких воинов, как ты, много. А таких рави, как ты, больше нет. И ты сейчас нужнее Хаммерфеллу как рави. Я признаю, что то, что тебя в Храме травили за тягу к музыке, было ошибкой, и моей в том числе. Но кто ж из нас знал, ЧТО ты способен творить своей музыкой, хотя твоя игра всегда отличалась от игры обычных рави… И то, что я сейчас отправляю тебя доучиваться – это не наказание. Музыка – твой дар, и его нужно развивать, чтобы он не сжёг тебя, как едва не случилось сегодня. Тебя вовремя остановили. Дивад вспомнил воина, положившего ладонь на струны его ребаба. – Вы… видели? – Видеть не видел, но очень чётко ощущал присутствие. Кто это был, знаешь? – Дивад Поющий, – тихо ответил он. – Да, – Кемату прямо глянул на него, – твой тёзка и великий ансэй прошлого, Дивад Поющий. И если сам Великий Рави признал тебя достойным, то я не имею права пренебрегать твоим даром. Поэтому выздоравливай, едь в Коллегию Бардов и доучивайся. Ты успеешь, перевалы ещё открыты. Жалованье получишь у казначея, я выпишу тебе отпускную и пропуск. И когда доучишься – возвращайся. Дивад поймал себя на том, что смотрит в землю перед собой и улыбается. И словно легче стало на душе, словно та ниточка из плотного клубка, которая несла в себе тщательно запрятанную тоску того, что пришлось бросать учёбу, исчезла. Занятия в Коллегии возобновлялись, когда собиралась половина учеников, скорее всего, они уже начались, он опоздает, но… Какая разница, он наверстает пропущенное. – Улыбаешься, – констатировал Кемату, глядя на него, – значит, с этим разобрались. А теперь будь добр вернись в лазарет и постарайся без надобности его не покидать. Ты не настолько легко ранен, чтобы бегать по лагерю. Дивад с помощью Кемату поднялся на ноги и поковылял в лазарет. Жаркое солнце медленно катилось к западу, тени начали удлиняться, терпкий ветер шелестел сухой травой, от полевых кухонь доносились запахи мясного бульона. На мгновение перед глазами встала залитая солнцем пустыня и ансэй в поношенном халате, с мечом за плечами и ребабом в руках. Дивад Поющий чуть улыбнулся ему, наклонил голову и исчез. Только на сердце стало тепло. Дивад улыбнулся. Я вернусь. ________________________________________ [51] Трибун – здесь: командир когорты. [52] Тессерарий – в древнеримском легионе человек, ответственный за организацию караулов и передачу паролей часовым. Здесь – помощник легата и трибунов. [53] Танаб – древнеперсидская мера длины, равная примерно 40 метрам.