Golden Dream

Я слышу тихий шелест ветра. Откуда эта золотая песнь льётся? Я закрываю глаза И немного чётче очертания, Вижу неясный образ. (EXO — El Dorado)

Если подумать, то Исину никогда не везло ранее в жизни: с детства на воспитании бабушки, в школе был лузером, переволновался на выпускном, предоставив всем на обозрение содержание своего желудка; накололи с отложенными на новую машину деньгами, чуть не засадили за распространение наркотиков, когда он в раздевалке универа по ошибке натянул на плечи чужую спортивную куртку; его девушка, проживающая в соседнем городе, где училась на физиотерапевта, прислала ему приглашение на свою свадьбу со своим же преподавателем; Исина отстранили от поездки в Амазонию из-за того, что парень прямо перед ней заболел ветрянкой; так ещё и недавно он осознал, что совершенно не чувствует тяги к противоположному полу, и первые его гомосексуальные отношения закончились полным крахом. «Всё заложено в генах» — как-то услышал он от Бэкхёна, своего лучшего и единственного друга, по совместительству работника музея, который частенько выручал Чжана из весьма непростых переделок. Однажды Исин был на грани попадания за решётку, вознамерившись сфотографировать старинные непонятные иероглифы на золотой статуэтке. Та, естественно, находилась в доме весьма небедного акционера, и Чжану пришлось ночью пробраться в дом, пока хозяин особняка присутствовал на благотворительном вечере. Благо, Бён вовремя подоспел и оттащил за шиворот непутёвого друга от забора частной собственности акционера. После он бросил на стол друга конверт с фотографиями, подметив, как загорелся взгляд Исина, и попросил, чтобы тот посвящал сначала его в свои «хитроумные» планы, прежде, чем решит поднять свою задницу со стула в кабинете, где проводил длинные ночи за компьютером в поисках информации об Одаро-Дель. Бэкхён проклинает себя по сей день, что забыл флешку со своей презентацией к новой выставке у Чжана. Тот просто стал одержим идеей отыскать этот затерянный город. Конечно же, тайны никогда не откроются, если даже очень сильно просить и приложить к этому немереное количество труда и времени. Поэтому и здесь Исину не особо везёт. Информации мало, да и то на языках, неподвластных для археолога. Ещё один пунктик, где ему не особо свезло — его помощник: слепой, безработный, дипломированный историк, который перетрогал за свою жизнь больше кожи, чем самый отъявленный бабник. Конечно, из кожи были сделаны книжные переплёты старинных изданий, но кого это интересует. Ким Чунмён, даже слепым, остаётся привлекательным, на зависть Исину, которому не светит толпы поклонниц и поклонников у дверей скромной обители, доставшейся ему по наследству от бабушки, коллекционирующей раритетную посуду. Когда люди смотрят на шикарного парня в кожаной куртке и в тёмных солнечных очках с зеркальными золотыми стеклами, то тут же верят словам Чунмёна, что «бесчисленные прикосновения к коже» относятся исключительно к людям, а не к книгам. Вы спросите, как так получилось, что юноша без зрения смог выучиться на историка? Ответ находится на поверхности: Ким не с рождения ослеп, а после потасовки, в которую вмешался не по собственной воле, а отступать было слишком поздно и не в философии парня — Чунмён не привык спасаться бегством от проблем, а решал их. Сегодня человек наслаждается жизнью, впитывает, как губка, окружающий мир, а завтра всё меняется и его мир лишается красок, становясь полностью чёрным. Может, знаменитый «Чёрный квадрат» Малевича и хотел показать взгляд людей на то, что у них на душе, когда они лишаются возможности видеть? Итак, двадцатисемилетний Чжан Исин совершенно не баловень судьбы, но ему в руки странным образом попала карта. Этот день он, наверное, раз десять обвёл толстым маркером ядовито-жёлтого цвета в календаре. Тогда Исин гулял по барахолке, высматривал нечто ценное, приобрёл парочку книг послевоенного времени и один сборник легенд 1780 года, долго спорив с продавцом о цене, пока не сошлись на том, что показалась выгодной для обеих сторон. Именно в той книге он и обнаружил, что задняя часть корки книги немного толще и выпирает. Пришлось совершить небольшую «книжную операцию» ножом для бумаги, чтобы понять, что же послужило подобным дефектам «пациента». Там-то, в обложке, Чжан и нашёл прикрепленный к ней сургучной печатью конверт. Странно, что никого до него это не смутило, и конверт до сих пор пробыл внутри. С другой стороны, продавец антикварных книг сказал, что эта книга не его, а её принесли на продажу сегодня утром. Её владелец испытывал небольшие материальные трудности, поэтому ему пришлось пожертвовать чем-то ценным, чтобы от них избавиться. Впервые за долгое время Исин почувствовал себя счастливчиком, раз ему перепало такое счастье и практически за бесценок. Он несколько раз сверял и перепроверял правильность своего предположения, прежде чем заявить, что в его руках карта затерянного Одаро-Дель. Как только Чжан понимает, что в его руках настоящее сокровище, то моргает пару раз, хватает лежащую на столе шляпу и несется к Чунмёну. Парень в полосатом халате, заспанный и с недовольно поджатыми губами открывает дверь. Даже в столь нелепом виде он выглядит очаровательно и стильно: на носу брендовые солнечные очки, а в руках трость, которую он с силой сжимает и, кажется, в любую секунду готов замахнуться ей в столь раннего гостя, потревожившего его чудесный крепкий сон. Радио-часы на тумбочке у кровати доложили, что времени полшестого утра, когда Чунмёна разбудил истошный писк дверного звонка. — У тебя есть десять слов, чтобы объяснить мне причину, по которой меня лишили столь сладкого сна и почему я не должен тебя стукнуть своей тростью? — Ким по запаху духов, которыми пользуется его работодатель, определяет, что перед ним стоит Чжан Исин собственной персоной, с шумным и прерывистым дыханием, что сообщает о крайней степени взволнованности чем-то молодого человека. — Кажется, этот затерянный город — не шутки и россказни охотников за древностями, и у меня есть неоспоримые доказательства его существования, — заявляет, отдышавшись, Исин. — Это явно больше десяти слов, — хмурится Чунмён, при этом убирая руку с железной дверной панели и пропуская юношу в дом. — Подожди меня, я приму душ и переоденусь. — А я пока приготовлю завтрак, — откликается и скидывает с ног ботинки Исин, надевая на вешалку шляпу и снимая с плеч пиджак, после чего направляется на кухню. Он не замечает лёгкой таинственной ухмылки на губах Кима, который тут же скрывается в ванной комнате. В доме Чунмёна преобладают светлые тона: белый, бежевый и золотой. У него просторная кухня, как, впрочем, и гостиная. В спальне Исин ещё не бывал — он вообще редкий гость у Кима. Странным образом, тот особо никогда не приглашал его к себе за почти два года со дня их знакомства. Чунмён тогда сам оказался на пороге его жилища, интересуясь, здесь ли обитает Чжан Исин, который пребывал на тот момент в поисках помощника. У Чунмёна, по мнению Чжана, странное, но очень необходимое свойство — парень, словно зная наперед, что нужен, оказывается всегда в нужном месте и в нужный момент. Его некие недостатки вовсе не мешали ему заручиться уважением Исина и откинуть в сторону другие кандидатуры на место помощника. Чунмён был первоклассным специалистом и знал своё дело. Брать вместо него кого-то ещё — было бы самой огромной глупостью. Они вместе побывали в Мексике, на Кубе и Мадагаскаре, пообщались с племенем зулу в Южной Африке. Порой Чжан считает, как бы это ни прозвучало цинично, хорошо, что у Чунмёна нет зрения — молодой человек частенько вгоняет его в краску, и Син предпочитает, чтобы тот этого не видел потому, что не знает, как сможет объясниться перед парнем из-за странной реакции на него. Там, в Африке, как только они оказались на свободной местности и солнце бросало прямые лучи, отчего их тела тут же взмокли и впитали знойную жару, то Ким накинул на голые плечи Чжана хлопковую рубашку, проведя по шее указательным пальцем и произнеся, что у Исина слишком нежная и светлая кожа, поэтому парень быстро сгорит на солнце. Тогда Чжан действительно сгорел, но со стыда. Потому что прикосновение подушечки пальца показалось ему слишком интимным, заставив вздрогнуть и покрыться мурашками. А у парня не было уже порядочное количество времени подружки, потому тело отозвалось на жест достаточно определенно. Он старался успокоиться и снять напряжение, из-за чего и слег на пару деньков с тепловым ударом. Зря Чжан решил избавиться от проблемы, сыграв «соло на флейте» в самый жаркий час, отделившись от всей группы и облокотившись о горячую каменную стену. Это можно приписать к очередному невезению археолога. И молодой человек мечтает выкинуть все воспоминания об этом, хотя ему понравилось находиться в руках несущего в дом и укладывавшего его на постель Чунмёна. Тогда Чжан совершенно не ощутил, что помощник слеп — только твердые горы мышц рук и крепкую стальную грудь, на которой лежала его щека. Пульс Кима бился неровно, скорее всего, тот тогда волновался за своего нерадивого работодателя. И это было приятно осознавать, что о нём, скромном и невзрачном археологе кто-то заботится и думает. До сих пор Исин растерянно смотрит на этот огромный домище и не понимает, как Ким один справляется с уборкой, стиркой, едой, когда лишен зрения? Чунмён может отлично ориентироваться в пространстве, что неоднократно доказывает. В его квартире каждый предмет имеет своё законное место, поэтому Ким способен безошибочно найти всё необходимое от закончившейся в ванной комнате туалетной бумаги до зубочисток в стаканчике на второй полке кухонного подвесного шкафчика. Чжан восхищается силой воли юноши. Просто уму непостижимо, что он не сдался, продолжает радоваться жизни и не теряет свой оптимистичный настрой, никогда. Даже он, Исин, чаще пребывает в плохом расположении духа, распространяя свои волны депрессии, когда в его кабинете появляется Чунмён с бумажным пакетом, который пахнет вкусно сиропом и клубникой. Его помощник знает, что способно растопить сердце начальника и заставить его улыбаться — пирожные. Исин понимает, что ведет себя как ребёнок, обижается по пустякам и унывает даже, когда пропускает любимое воскресное шоу. Чунмён считает его милым, так и говорит, трепля волосы и дергая за колечко серьги на правом ухе. И пускай Чжан в курсе, что парень слеп, ему приятны эти слова. Они внушают ему ощущение нужности, что он кому-то интересен. Да, у него есть лучший друг, который всё реже появляется у него, врет о занятости, хотя Исин давно заметил на мобильном обои с фотографией какого-то симпатичного красноволосого парня с гитарой. Это фото любительское, а, значит, Бэкхён сделал его сам, украдкой, а этот гитарист — вовсе не знаменитость. Его друг не из тех, кто способен привязаться к кому-то в мгновение ока. Бён очень осторожный по своей натуре. И, значит, ему действительно дорог этот парнишка, кем бы он ни был. Других родственников у Исина нет и он не помнил о них ничего, помимо его бабушки по отцовской линии, которая столь скоропостижно скончалась почти три года назад. Она была со странностями, но доброй и заботилась об Исине. Благодаря ей он и не попал ребёнком в детдом. Женщина уберегла его от такой участи, воспитав, как родного сына, и подарив образование. Чжан никогда не слышал о своих родителях, с самого рождения, но как-то изрядно перепившая на Рождество бабушка проговорилась, рассказав, что они вращались в политических кругах, а мальчика отдали ей на воспитание — на это у них не было времени, да и хотелось держать ребёнка вдали от междоусобных политических перепалок. Где немаленькие деньги — там полно заговоров. Так Исин и жил у бабушки, пока не произошла та авария, которая сделала мальчика полной сиротой. Поговаривали, что тормозной шланг был перерезан, но это до сих пор так и осталось бездоказательным. Всё наследство парня перешло, таинственным образом, приближенному отца, а счета в банках, на которых были миллионы в различных ценных валютах мира, как и золотые слитки в банковских ячейках, опустели, словно их никогда и не было. В итоге всё, что заполучил наследник семейства Чжан — фотоальбомы, детские игрушки и старую одежду. Ещё был обшарпанный джип, но его пришлось продать, чтобы заплатить за первый семестр в университете и за студенческое общежитие. Далее он познакомился с шустрым Бэкхёном, с которым они вместе подрабатывали официантами в придорожном кафе. Свою любовь ко всему таинственному и старинному Исин открыл в возрасте восьми лет, когда бабушка купила золотую тарелку со странными иероглифами, протекающими вдоль внешней окружности антикварной посуды. Ребёнку было просто скучно, поэтому он решил пробить символы в интернете, после чего узнал много интересного и увлекательного о древних цивилизациях и мире искателей древностей. Он пересмотрел все части «Индианы Джонса» и загорелся идеей стать похожим на него. Чжан выучился на археолога, защитил на отлично свою выпускную работу, а после начал работать на Центральный Археологический Отдел Азии (ЦАОА). Он чётко следовал приказам ЦАОА, но при этом продолжал своевольничать вне его стен, попадая в различные неприятности, если бы не Бэкхён и Чунмён, то он уже давно мотал срок в одной из тюрем города, планируя вернуться оттуда домой в пенсионном возрасте. Одной из таких ненормальных идей, посетивших его в последний год, — найти Одаро-Дэль, легендарный город древности Золотой эпохи. О нём слагают сотни легенд, не только о богатствах города, но и о тех, кто жил и правил в нём. Возможно, именно оттуда и пошли сказки о волшебстве и мифических существах, которые населили нашу планету. Одаро-Дэль — город мистерий и магии. До сих пор существует множество споров: а был ли он на самом деле? Существовали ли эти земли с магами и оборотнями? Карта, что попала к Исину, — надежда на то, что всё-таки легенды не врут и город, возведённый богами, был вполне реальным. Чжан слышит стук трости — Чунмён закончил с освежающим душем и пришел на запах свежесваренного кофе. Он разливает трясущимися от возбуждения руками темный напиток. Как же Исину не терпится рассказать всё-всё-всё своему помощнику! — Итак, я слушаю, — Ким присаживается и кладёт ногу на ногу, попивая божественно пахнущий кофе. Чжан садится на соседний стул, смотрит с секунды на то, как капельки на кончиках витых от влаги волос капают на лоб и скатываются по жилистой шее юноши, сглатывает и молчит, потом хлопает глазами, понимая, что восхищенно пялится на Чунмёна и на время завис в прострации, отчего поспешно тараторит, делясь своим открытием. — Я не стал вламываться к тебе в такую рань, если бы не хотел, чтобы ты расшифровал мне иероглифы. Есть карта, но непонятно, где именно стоит искать это место, — заканчивает после безостановочного часового рассказа Исин, вынимая из прихватившего с собой пиджака конверт. Чунмён вздыхает, массирует виски двумя пальцами. Он знает, что терпеливостью его работодатель никогда не отличался: всё и сразу. Чжан никогда не изменится. Поэтому стоит того принимать таким, какой он есть. И во всей этой необузданности, неуклюжести и мягкости характера Исин нравится ему, даже слишком, и не как босс, а как парень, как тот, с кем хочется быть постоянно, с кем хочется ложиться и пробуждаться в одной постели. И Чжан точно не оценит такие фантазии своего подчиненного. — Тогда опиши мне, на что похожи эти иероглифы, — сдается Ким и отодвигает пустую кружку в сторону. Молодые люди разбирают старинные символы, один за другим, не замечая, как начинает темнеть, а желудки урчать от пустоты. — Этот же похож на птицу. — С длинным носом? Большая или маленькая? — С длинным. Похож на ибиса, но трактовка точно не такая же, как и у египетских иероглифов, поэтому не понимаю, как лучше его перевести. — А если «море»? — цокает Чунмён, перебирая в голове всевозможные вариации. — «Море», говоришь? — мычит Исин и складывает значение всех рисунков вместе. — «Где солнце на земле, а море в песках»? Небылица какая-то… Археолог подаётся назад и откидывается на спинку стула, прикрывая лицо руками. — Исин-а, ты же умеешь рисовать? — интересуется с минуты молчания Ким. — И? — убирает с лица руки парень, поворачивает голову в сторону историка и хмурится, не понимая, к чему тот клонит. — Попробуй нарисовать то, о чём прочел, — дает Исину мудрый совет Чунмён. Чжан берет попавшуюся под руку салфетку и достает из внутреннего кармана пиджака ручку, чиркая ей несколько линий. Он вертит в руках набросок, после прикладывает к солнцу руку, деля его напополам и закрывая нижнюю половину. — Похоже на восход или закат. — Точно, — щелкает довольный результатом Ким. — И помнишь, что многие реки высыхают, поэтому… — Ты думаешь о том же, что и я? — хмыкает Исин, надевая пиджак и поднимаясь с места, при этом ножки скрипят о гладкий линолеум. — Неужели это о каньоне Шенли? — Поехали, проверим, — кивает ему Чунмён, поправляя на носу очки и отрывая свою пятую точку от стула. Они летят на самолёте семь часов, пользуясь возможностью и попивая бесплатные напитки на борту. Чунмён, хоть и не видит, но чувствует запах алкоголя, который втихую налил себе в стакан Исин, поэтому выхватывает прямо перед открытым ртом археолога плескающееся янтарное виски, как у тащащего разную бяку в свой рот ребёнка. Исин насупился и после весь полёт не разговаривает со своим мамочкой-помощником, приклеившись взглядом к иллюминатору. В ЦАОА, конечно, узнали о незапланированном вылете своего сотрудника, но тот объяснился, сказал, что хочет немного отдохнуть и расслабиться, посмотреть на красоты природы, погреться на солнышке, но при этом не забудет о своем докладе о найденных на морском дне вместе с обломками корабля серебряных столовых приборах и посуде. Чжан знал, что ему вряд ли поверили касательно «отпуска», но другого выхода не было. Он не настолько богат, чтобы иметь возможность приобрести два билета и жильё на время своего путешествия. Каньон Шенли расположен возле высохшего моря Дансу, рядом с массивным горным хребтом. Этот пустырь особо никого не привлекал, если только экстремалов, которые вознамерились проверить свои навыки альпинизма или же границы своего страха. Даже солнечные очки не помогают спастись от знойного солнца, слепящего глаза. Исин обмахивается своей любимой, «счастливой», как он называет головной убор, шляпой с широкими полями, натягивает её на нос и стирает со лба выступивший пот. Он поправляет воротник изумрудного цвета рубашки и чувствует, как ткань промокла. Похоже, археолог выбрал весьма неподходящий сезон для поисков древнего города. И найдет ли вообще хотя бы какую-то зацепку, связанную с ним здесь? Это ещё под большим вопросом. Чжан оглядывается на медленно вышагивающего с тростью в руке позади него Кима. Он не может не признать своей обеспокоенности. С Чунмёна катится градом пот, его лицо раскраснелось, шея сильно загорела, покрывшись красными пятнами. Видно, как парень старается не подавать вида, что ему тяжело передвигаться, но дрожащие коленки выдают его с потрохами. — Мы можем сделать небольшой перекур, — предлагает Исин, вынимая из рюкзака бутылку с водой и делая пару жадных глотков. Он старается не делать большие, так ещё труднее подавить жажду, но срывается и вода течет по его шее, обегая движущийся кадык. Чунмён стоит напротив, из-за зеркального покрытия стёкол очков невозможно понять, куда направлен его взгляд, но отчего-то щёки Чжана вспыхивают ещё сильнее, а уши горят алым оттенком и пульсируют от смущения. Ким отрывает одну руку со своей трости, на которую опирался, чтобы дать ногам немного расслабиться от напряженной долгой ходьбы, и безошибочно отыскивает в зажатую в руке археолога бутылку, перенимая её и довольно мыча, когда ощущает на сухих губах спасительную влагу. «Непрямой поцелуй» — думает Чжан, тут же направляя мысли в иной поток. — Всё путём, Исин. Мы можем продолжить путь. Скоро закат, а мы до сих пор не на месте. — Чёрт побрал тех, кто не додумался проложить дорогу до каньона, — недовольно выплёвывает Чжан, берёт из рук помощника бутылку, закрывает и убирает её обратно в рюкзак, вжикая «молнией» на замке. Когда наконец молодые люди ступают на ровную почку обрыва и устанавливают страховку, пропуская сквозь карабины шнур и пристёгивая их к страховочному поясу Исина, солнце к этому моменту уже подбирается к горизонту. У парней чуть больше часа, чтобы обследовать местность, после чего они заночуют возле каньона. Чунмён оказался, как всегда, прав, когда предложил взять с собой складную туристическую палатку, хотя у той ненавистный Чжану коричневый цвет. По расчётам Исина в каньоне есть на одной из скал отверстие, неглубокая пещера, поэтому он решил, что стоит начать поиски оттуда. Надев налобный фонарик и прихватив рацию с рабочими инструментами в рюкзаке, археолог начинает медленно спускаться. Пару раз он поднимает голову, чтобы заметить возникшее на лице помощника напряжение. Чунмён всегда волнуется за него, несмотря на то, что их связывают исключительно рабочие отношения. Бэкхён неоднократно намекал Исину, что Ким заинтересован в своем работодателя намного больше, нежели это необходимо, а Чжан только отмахивался и просил друга не говорить ерунды. Но в такие мгновения, когда Ким оказывается в самые трудные и важные моменты в жизни археолога рядом и оказывает столь нужную ему поддержку, в голове юноши начинают двигаться шестерёнки и он готов на секунду поверить словам друга. Чунмён ни разу не бросил его одного лицом к лицу с опасностью, а загораживал, защищал, хотя намного беспомощнее Чжана из-за своего недуга. Ким никогда не заикался об операции, не обмолвился ни словом о том, что хочет вновь видеть, быть как все. А Исин недоумевает: как парню может быть комфортно и приятно жить в вечной тьме и с ощущением бесконечной слабости? Возможно, у Кима на это есть свои причины, только пока он их не назвал Чжану, от этого Исину и обидно. Что помощник не до конца искренен с ним. Тут и возникает сомнение в словах друга о том, что Чжан не просто босс для Чунмёна. Археолог осторожно спускается, опираясь подошвой кроссовок о склон горы, пока не касается ровной поверхности небольшого выступа, где находится та самая искомая пещера. Чунмён в это время придерживает трос и постоянно интересуется в лежащую возле него на земле рацию касательно обстановки и самочувствия Исина. Тот лишь выдыхает с заядлым постоянством «Окей» и старается сконцентрироваться на своих действиях, добираясь до тёмной полости в горе. Парень светит фонариком и отстегивает карабин с пояса страховки, следуя в глубину тьмы. Скорее всего, предвкушающий великое открытие Исин настолько потерялся в своей фантазии, как будет выступать со своим докладом о находке века, поэтому не заметил крутого каменистого спуска. Чжан охает и шлепается на задницу, шипя от тупой боли в копчике и потирая пострадавшее мягкое место. — Исин, ты как, в порядке? — шипит и вибрирует рация в его руке. — Да, всё хорошо, я лишь споткнулся… — Чжан смотрит на наличие повреждение и не треснула ли рация, но ему удалось отделаться только небольшими царапинами чуть ниже локтя правой руки и разодранными костяшками. — Жди меня наверху и не спускайся. Я осмотрюсь немного, если не найду никаких зацепок, то тут же поднимусь. — Мне ничего другого и не остается, — слышит приглушенный ответ юноши археолог и тут же чувствует липкую вину. Он постоянно забывает, что его помощник не такой как все, что у него есть небольшой изъян. Исин никогда не считал, что слепота портит Чунмёна. Он её просто не замечает, словно её нет в помине. — У тебя есть ещё около сорока минут. — Ладушки. Пора заняться делом, — выдыхает Исин и крепит рацию на пояс страховки, после чего достаёт рабочие инструменты, раскрывая мягкий кожаный футляр. Помимо этого парень вынимает карту и старается отыскать похожие символы. Но тщетно. Горечь поражения выбивает из груди всякие надежды на удачу. — Неужели всё закончится вот-так? — вытягивает руку в перчатке Исин и гладит шероховатую каменистую поверхность. Пещера пуста. Естественно. До Исина здесь побывало достаточное количество альпинистов и просто искателей приключений. На что он надеялся? А, может, это вовсе не то место, о котором говорилось в карте? Вполне вероятно, что они ошиблись. Чжан сдается, тяжело вздыхает и тут же дергает рукой, когда стены пещеры начинают вибрировать. Парень кашляет и прикрывает рукой глаза, когда поднимается белое облако из пыли и пепла. Он вновь ощущает, что падает, при этом его тело словно под наклоном скатывается куда-то вниз. Когда Исин в очередной раз открывает глаза, то понимает, что находится в длинном тёмном коридоре, стены которого покрыты тонкой, кружевной паутиной. Он не понимает, как здесь оказался, встает с плитчатого пола и оглядывается по сторонам. Стены из серых каменных блоков ведут в темную глубь кажущегося нескончаемым туннеля. Хорошо, что на Исине до сих пор налобный фонарик, который бросает свет на странное помещение, из-за чего юноше не так страшно. Чжан делает шаг назад и тут же недовольно стонет, поздоровавшись со стеной затылком. Вероятнее всего, ему удалось каким-то странным способом оказаться под той самой стеной пещеры, к которой он прикладывал свою руку минутами ранее. Он чертыхается, когда понимает, что рация осталась вместе с инструментами рядом с выходом из пещеры и надеется, что всё-таки успеет отыскать выход или же Чунмён сможет его спасти, хотя, второе тут же отпадает, беря во внимание некоторые физиологические отклонения его помощника. Исину ничего не остается, как подняться с пола и брести неуверенным шагом внутри вытянувшегося прямой змеёй туннеля. Все неувереннее даются шаги, все больше грудь сковывает ужас и волнение, но при этом отчего-то глаза щиплет от слез. Чжан вовсе не истерящая, слабохарактерная девица, чтобы тут же биться в панике об одну из стен и призывать о помощи. Прозрачные дорожки от соленых капель на обеих щеках след не его боязни и обреченности. А реакция на это место, от которого сжимает болью грудную клетку и заставляет сердце заходиться в хаотичном быстром ритме. Словно Исин уже когда-то был здесь, а стены плачут вместе с ним. На нос падает холодная капля, и археолог тут же стирает её рукой, удивленно поднимая голову: откуда здесь взяться воде? Не успевает он поразмыслить об этом, как замечает нечто поблескивающее впереди в темноте туннеля. Когда Чжан подходит ближе к источнику, то видит ровно на середине плиты, соединяющей две стороны туннеля, половину золотого шара с выгравированными символами, такими же, как и на карте, что он нашел, на круглом отшлифованном камне. Внутри парня тут же все переворачивается, и он издает радостный клич, подбегая к плите и вытягивая шею в сторону сверкающего благородного металла. Исин внимательно рассматривает символы и дотрагивается до шара, ощущая тепло и какое-то странное умиротворение. А ещё он чувствует нечто похожее на тоску по дому, будто вернулся домой, а на пороге его встретила его бабушка, которая, улыбнувшись, сообщила, что приготовила любимые роллы. Чжан повинуется необъяснимому порыву и поворачивает шар, и он повинуется. Вновь тело Исина подрагивает оттого, что стены туннеля трепещут. Раздается щелчок, и плита перед ним делится на две части, образуя вход в новый сегмент каменного лабиринта. Археолог поправляет фонарик на голове и втискивается в небольшой проход. Стоит ему бросить взгляд на выполненные из золота факелы на стенах огромного зала, расписные узоры из этого же метала, как археолог теперь уже уверен на все двести двадцать процентов, что находится в когда-то процветающем Одаро-Дэль. Он читал о тронном зале, в котором помимо золота блестели в свете огней и переливались драгоценные камни: рубины, изумруды, сапфиры. Особенное место в этом храме древности занимал трон правителя. Даже сейчас спустя тысячи лет он выглядел величаво и не потерял былого шика. Вылитый из чистого золота, украшенный огромными алмазами — действительно апогей этой роскоши, что предстала перед глазами археолога. Чжан стоит достаточно долго с раскрытым ртом и не смеет пошевелиться, глядя на то, что ранее было всего лишь легендой, о которой он узнал из книжек. Исин не верит, что ему удалось отыскать затерянный город Одаро-Дэль. Чтобы как-то осознать, что всё происходит с ним в реальности, парень подходит к трону, чтобы дотронуться до него, проверить, что он настоящий, но резко тормозит прямо у первой ступеньки, ведущей к нему. Он моргает и старается прогнать загадочное наваждение, возникающее перед ним, словно трехмерная голограмма. Молодой человек трет глаза, вновь моргает и смотрит на трон, но на нем продолжает сидеть со скучающим видом юноша в тунике, длинной темно-синей мантии и с золотой диадемой на голове. На его шее поблескивает во внезапно вспыхнувшем пламени всех факелов зала подвеска на тонкой золотой цепочке. Сиреневые камни на ней распускаются мелкими лепестками цветов. Резко правитель Одаро-Дэль, а это, вне всяких сомнений, именно он, поднимает голову, смотрит куда-то за спину стоящего к нему лицом Исина, срывается с места и проходит сквозь археолога, у которого начинается тут же кружиться голова, веки тяжелеют и он погружается во тьму беспамятства.

***

У Лэя весьма непростая жизнь. Возможно, многие мечтают оказаться на его месте, но его положение приносит не только богатство, всеобщее уважение и безоблачную жизнь во дворце. Иногда ему хочется стать невидимкой, но, к сожалению, этой силой он не обладает. Лэй — верховный правитель Одаро-Дель, владеющий силой магии природы. Он может призвать дожди, когда на земли опускалась засуха или же наоборот при затяжных ливнях разогнать тучи и заставить светить ярко солнце. Дар унаследовала исключительно царская семья, но Лэй стал первым, кто не является прямым наследником благородного семейства. Поэтому его держат в более тесных рамках, и он строго следует всем наставлениям пожилого Ахму, который передал свой престол ему, и не имеет особого права выбора, даже в любви. А Лэй любит, так, что не находит себе места без любимого человека, медленно чахнет и умирает без взглядов и простых мимолетных касаний длинных мозолистых пальцев с загорелой на обжигающем солнце вечного лета в стране кожей. В Одаро-Дэль все боготворят своего нового правителя, а он — предводителя своей армии, Сухо. Возможно, что магия притягивает к себе всё чудесное и необычное, именно поэтому Лэй в своё время обратил внимание на оборотня. Будучи мальчишкой, приведённым в дом Ахму, будущий правитель восторженно смотрел из-за спины пожилого мужчины на двух сражающихся на мечах молодых людей. Это был тренировочный спарринг, но никто не уступал противнику и дрался до тех пор, пока силы не покинули их юные тела. Он восхищенно охнул и тут же прикрыл рот ладонью, когда заметил, как блеснули золотом глаза одного из воинов, а после тот обернулся крупной рыжевато-серой рысью, которая выбила одним мощным ударом лапы оружие из рук противника и приземлилась ему на грудь, рыча и вытягивая когти, пронзая мягкую плоть. Когда бой прекратился и вместо дикой кошки на траве сидел, лениво потягиваясь и жмурясь от лучей полуденного солнца, парень с копной слегка взъерошенных темных волос, что отдавали рыжиной в лучах дневного светила, Лэй не мог оторвать своего взгляда от этого молодого человека в свободной подпоясанной, короткой, светлой тунике и кожаных сандалиях на крепкой жесткой подошве. Ткань прилипла к потному телу, вырисовывая уже начавшую развиваться мускулатуру, мокрая челка была отброшена в сторону, а рот слегка приоткрыт, коротко облизывая сухие губы. Взгляды, его и Лэя, на мгновение встретились. Глаза юноши-воина прошлись вдоль лица, очертили линию скул, перешли на покрасневшую светлую кожу, которая вскоре должна была покрыться золотистым загаром, шеи и обратно впились в тёмную радужку наследника престола, на блестевших от слюны губах возникла легкая ухмылка. Парень поднял меч, забросив на плечо, поклонился случайным зрителям их с другим учеником тренировки, а после ушёл в сторону каменного домика, возведённого для проживания будущих солдат войска Одаро-Дэль. И Лэй понял, что это полное поражение. Не только того юноши, что злобно стукнул кулаками по земле, не соглашаясь с проигрышем, но и Лэя. Тогда мальчику было двенадцать, но он уже мог отличить влюбленность от простого интереса. И Лэя мало волновало, что его сердце похитил парень, а не кроткая девушка, которых среди прислуги Ахму было предостаточно. Он вознамерился покорить сердце парня, который был на несколько лет старше него, не только своей внешней оболочкой, но и внутренним миром, усердием, трудолюбием и жаждой к знаниям. Лэй ночевал в библиотеке, пытался узнать что-то новое, с чем с превеликим удовольствием делился с юношей-солдатом, который ежедневно по поручению своего учителя привозил на колеснице муку, хлеб, вино и воду в замок. Но Сухо, именно так звали этого парня-оборотня, совсем не обращал на юного господина внимания. Порой даже смотрел на него свысока с фирменной ухмылкой, которая редко покидала его лицо. Лэю удалось лишь однажды стереть эту надменность, когда он сказал, что Ахму посоветовал завести ему любовницу и даже стал подыскивать подходящие кандидатуры. Сухо тогда нахмурился, а затем пробормотал что-то типа «это меня не касается» и «удачи с поисками», после чего покинул дворец. По словам прислуги в тот вечер будущий солдат во время спарринга сильно покалечил пятерых, которых пришлось с многочисленными переломами и ранами отвезти в госпиталь. И никто не знал, чем вызвана подобная агрессия рыси. Больше Лэй не затрагивал эту тему, ведь Сухо начал избегать его. Только спустя два года они встретились вновь, когда оборотень стал главным помощником полководца армии Одаро-Дэль. Тогда он лично вручил ему изготовленный на заказ меч из титана. На какую-то мало-мальскую долю секунды их пальцы впервые встретились, и правителя прошибло странное тепло, а вспышки магии стали собираться на кончиках пальцев. Лэю удалось побороть себя, иначе бы любой присутствующий в зале заметил то, как крохотные искорки играют на его фалангах. Именно поэтому он поспешно прижал к груди руку. И лишь тогда он осознал, что со стороны это могло показаться, будто юноше неприятны прикосновения безродного солдата. Но Сухо не подал и виду, что ему обидно. Он лишь поклонился и принял дорогой подарок будущего правителя. Когда Лэй из-под длинных ресниц смотрел на опущенную голову молодой «правой руки» полководца в строю армии и заметил недовольно сжатые губы, то пребывал в сомнениях, что более ценное: обладать целой страной или одним единственным человеком? Когда молодой правитель взошёл на престол в свои семнадцать, ему сделали поистине незабываемый и самый долгожданный подарок: Лэй стоял на балконе, попивая вино, когда из его рук бережно выхватили бокал, а после притянули за кожаный пояс с золотыми пластинами и поцеловали. Лэй воровато втянул запах лаванды и безошибочно определил, кто именно осмелился на столь неслыханную дерзость, поэтому тут же обхватил пальцами затылок Сухо и ответил ему не менее страстно и требовательно, приоткрывая рот и отдаваясь во власть пока ещё только бравого солдата армии страны. Вино не вскружило голову так, как хмельные, немного терпкие поцелуи. Новый правитель Одаро-Дэль удивленно распахнул глаза и вскрикнул от неожиданности, когда его оттеснили к колонне, отчего молодые люди скрылись из виду пирующей в зале знати. Сухо шикнул и прикусил мочку уха. Стража по обе стороны от балконной арки со стороны зала перекрестили копья, преградив путь любому, кто бы осмелился в этот момент потревожить парней. Похоже, прежний правитель баловался подобными утехами и им было не впервой сталкиваться с подобным накалом страстей господина. Сухо положил одну руку на затылок, продолжая настойчиво целовать, когда второй зацепил руками ткань туники и дернул наверх. Лэй что-то промычал, когда его пресса коснулись влажные горячие пальцы воина. Сегодня он должен был приобрести не только диадему и скипетр правителя, но заполучить в постель самого желанного мужчину. Отчего сердце сделало кульбит и забилось с удвоенной скоростью, громко грохоча в груди. На мгновение он оторвался от столь желанного рта, чтобы глотнуть воздуха, которого был лишен, когда его пригвоздили мощным торсом к колонне, и выдохнул признание о том, как давно мечтал об этом. Его губы вновь оказались под напором властных, клеймящих поцелуев, а рука полководца продолжила своё путешествие по подтянутому телу под туникой правителя. Они скользили по высеченному прессу вниз к набедренной повязке. Лэй прикусил губу воина и замычал, зажмурившись и покрывая переносицу мелкими морщинками, когда линии бровей переломились от нахлынувшего сладострастия. Сухо обхватил ладонью член юноши, усердно двигая рукой, а второй прикрыл рот стонущего правителя. — Тише, детка, нас услышат, — вновь мочка уха оказалась прикусана, оставив красные следы зубов, человеческих. Сухо старался контролировать своего зверя, чтобы ненароком не воткнуть в нежную кожу свои клыки, пометить, клеймить, как бы велико не было его желание пойти по пятам рычавшей внутри него рыси. У Лэя были влажные от слёз глаза. Он заторможено кивнул и мазнул зубами по солоноватой ладони полководца своей армии. Это было острое удовольствие, безграничное блаженство, отчего юноша автоматом прослезился, открывая доступ к своей шее и ощущая тут же на ней чужие губы. — Как же ты пахнешь, Лэй… — оборотень тонул в обволакивающем его терпком запахе возбуждения. Он боготворил своего мальчишку, сумасбродно рвал на склоне гор сиреневые цветы и клал их на стол в библиотеке. Однажды чуть не попался старому правителю, но смог выкрутиться и пролепетал что-то о сборнике целебных настоев. Сухо чувствовал, как магия струилась в крови правителя, в каждом глухом стуке сердца. Тепло, которое она излучала, гладило невидимыми прикосновениями, оставляла свой глубокий след, проникала под кожу, смешивалась с его энергией внутреннего зверя. Он сильнее сжал член в своей руке и ощутил то, как тело отзывчиво льнуло к нему. Кожа стала влажной, мышцы пресса твердыми и прерывисто сокращались, рвано, как и дыхание Лэя на его руке. — Я знаю, что ты ублажал себя, думая обо мне. Поверь, не ты один, мой драгоценный правитель Одаро-Дэль. Я сходил по тебе с ума с первого дня знакомства. Ты был тогда ещё совсем мальчишкой, но я знал, что вскоре бутон твоей неповторимой красоты расцветет и ты станешь настоящим искусителем, — потянул за золотое колечко в ухе любовника молодой человек, улыбаясь своим мыслям. Он сам баловался подобным, стараясь укрыться от других солдат. Обычно Сухо особенно возбуждался после спаррингов, поэтому после его побед в поединках с другими он вспоминал о своем правителе, его сладковато-пряном запахе, которым был окутан весь дворец, стоило только Сухо в нем оказаться, привезя еду и напитки. Он старался представить, как бы, краснея от смущения, Лэй ласкал языком его головку, стараясь взять в рот как можно больше его длины. Он думал о том, насколько горячим, влажным будет Лэй, когда он будет толкаться бедрами и держать его за волосы. От столь красочных картинок он бурно изливался в руку с именем правителя на устах. А теперь ненужно ничего представлять. Господин целиком его! — Ты… Ты… Как посмел дурачить меня своим безразличием! — молодой правитель осознал, что Сухо пытался все это время не подавать вида, что испытывает тягу к юноше. Но он не мог злиться, совершенно, ведь его чувства оказались взаимны. Всё это осознание обрушилось на него огромной волной цунами, заставляющей его задыхаться от переизбытка чувств. Сухо оставил алый засос на золотистой коже одной из ярко выраженных ключиц и лизнул яремную впадину, пуская по телу правителя табун мурашек. Он пощекотал за ухом и продолжил ласкать другой рукой наливающийся силой ствол, оттягивая крайнюю плоть и лаская большим пальцем чувствительную головку с выступающими прозрачными капельками смазки. — Тогда ты был неопытным, невинным ребёнком, Лэй. Я бы чувствовал себя совратителем малолетних, если бы позволил лечь в твою постель. Сейчас мне двадцать три, тебе же семнадцать, через неделю ты станешь совершеннолетним. И можешь не бояться, что кто-то узнает о твоих любовниках. Но их не будет. Только я. Никто не посмеет дотронуться до тебя так, как это делаю я. Ты мой. Ты ведь мой? — Сухо проскреб зубами по шее, пытаясь раствориться в манящем аромате чужого возбуждения, сглотнул и приказал рыси, которая навострила уши и взбудоражено начала ходить вперед назад, утихомириться. Лэй таял от ласк и всё больше терял уверенность, что сможет выстоять на ногах, цепляясь за одежду партнёра и доверительно обнажая горло, тут же ощущая губы на кадыке, которые плавно двинулись вниз. — Да… — прозвучало как-то приглушенно и хрипловато от подрагивающего от волнения тела. Лэй слизал пот над верхней губой и издал звук похожий на скулеж, когда пальцы надавили на чувствительный кончик головки. — Не так, скажи это полностью, — Сухо дразнил его, расслабляя хватку и не давая кончить от своих уверенных прикосновений. Лэю пришлось собрать все свои мысли в кучку, чтобы дребезжащим голосом выдохнуть свой ответ в щеку воина: — Я только твой и больше ничей, Сухо, — а после, хныча и нетерпеливо толкаясь навстречу кольца из огрубелых пальцев любовника, добавляет. — Прошу, Сухо… Умоляю тебя, не останавливайся. Я хочу, хочу кончить… — Мой милый господин. Как Вам будет угодно, — улыбается тот и целует во взмокший лоб, ощущая холодный металл диадемы. Оборотень был готов покрыть парня своим запахом, сделать своим, но рано. Сухо и так позволил себе слишком многое. Он кружил подушечкой большого пальца по головке, размазывая предэякулят по всей длине пульсирующей эрекции, массировал поджимающиеся яички и проскользнул средним пальцем ниже, касаясь подушечкой сухого, сморщенного ануса. — Кто-нибудь до меня касался этого сладкого местечка? Спал ли ты до этого с кем-то? Развлекался ли сам? — Нет, — помотал головой Лэй, сильнее сжимая мантию полководца и отчаянно краснея из-за своего признания. — Я ждал и надеялся, что моим первым будешь ты. — Это честь для меня, мой правитель, быть твоим первым и единственным. Что только мне представилась возможность вкусить это великолепное тело, отведать твоих поцелуев, — Сухо возобновил хаотичные движения на налитой силой плоти, а пальцы второй руки погрузились в приоткрытый рот партнёра. Полководец на мгновение перестал дышать, глядя на то, как кончик языка поиграл с указательным и средним пальцами, смачивая их и делая мокрыми и более горячими от дыхания Лэя. Юный господин смакующе замычал и обхватил ртом фаланги, всасывая их и слегка щекоча языком. Сухо осталось только непристойно выругаться, ощутив то, как его эрекция давила на нижнее бельё и просила вырваться на свободу, чтобы… Чтобы что?.. Он готов был грубо развернуть и нагнуть Лэя, ворваться в него одним толчком, но повременил с этим, вытащив пальцы изо рта, который слегка опух и блестел от слюны. Его зубы продолжили оставлять на плечах и груди кровавые меткии, когда один из мокрых пальцев нажал на отверстие и проскользнул внутрь распаленного ласками тела. Лэй на долю секунды сжался, охнув от необычного ощущения скользящего в нем пальца, но после расслабился, отдался могучим рукам своего возлюбленного. Приятная нега разлилась по грудной клетке, оттопыренные твердые соски отяжелели, внизу живота все скрутило в теплый клубок желания. Лэй кусал губы, чтобы заглушить свои собственные стоны. До чего же было сладостно от движения пальцев на его плоти и растягивающих его стенки заднего прохода. Стоило только Сухо случайно задеть простату, как Лэй тут же откинул назад голову, приоткрыв рот в беззвучном «о» и выстрелил густой спермой на хлопчатую ткань туники своего любовника. Лэй медленно приходил в себя после пережитого оргазма. Он ощутил бедром, как до сих пор твёрд был Сухо, поэтому погладил чужую эрекцию и поинтересовался, что он мог сделать для любовника в ответном жесте. — Будь хорошим мальчиком, Лэй-я, подари мне капельку блаженства своими невообразимо прекрасными губами, — Сухо обвёл большим пальцем чужие губы и Лэй коснулся его кончиком языка, тут же ощутив вкус собственного семени. Он тогда не выразил своего отвращения, а, наоборот, испытал ещё больше трепета, желание подарить такое же ответное наслаждение, которое испытал минутой ранее. Сухо надавил ладонью на темную макушку парня, заставив опуститься перед ним. Лэю вовсе не было унизительно как правителю страны находиться на коленях перед любимым человеком. Это был показатель полного и беспрекословного доверия, равенства между ними со стертыми гранями положения в обществе. Перед любовью все равны. Любовь из другого измерения, где те вещи, что предоставляют ценность в материальном мире, не стоят и гроша. Он неуверенными, нервно трясущимися пальцами потянул за ткань нижнего белья вниз и тут же восхищенно охнул, когда, задев его кончик носа, твёрдый, словно камень, член вырвался на свободу, шлепнув по животу своего хозяина. Лэй сглотнул, взял запотевшими пальцами ствол и на пробу лизнул головку, поддевая кончиком языка небольшую капельку смазки. Распробовав на вкус своего возлюбленного и не найдя ничего отвратительного, он поцеловал член и взял в рот малиновую головку, сжимая губы на уздечке. Сухо звучно простонал и погладил парня по голове — тот делал всё правильно. Язык прошелся по всей длине, ощущая каждую вздувшуюся венку и то, как пульсировала кровь в чужом возбуждении. Лэю нравилось видеть то, как он ломал волю великого воина, бесстрашного, сильного оборотня, альфу. Он был альфой, об этом тогда ещё преемник Анху узнал из разговоров стражников — только альфы стаи способны обращаться целиком в зверя, альфа-релиз. И сейчас этот зверь отчаянно скулил, подавался вперед тазом и просил оказаться целиком в теплоте чужого рта. Сухо выглядел беззащитно и слабо, находясь под властью человека, дарящего ему небывалое удовольствие. Лэй старался предотвратить рвотные позывы, прикрыл глаза, осязая, как по щеке катятся слёзы, но при этом впускал плоть всё глубже, пока головка не уперлась в заднюю стенку вибрирующей гортани. Сухо испустил странный рычащий звук и тут же прикусил губы, вонзая в них выползшие клыки. Сразу кровь капнула на подбородок и его безупречное небесно-голубого цвета одеяние. Он опустил руку и сжал ей затылок юноши, устанавливая ритм и уже отпуская себя, имея так, как хотел, этот первозданный рот, который стал проводником и хранителем в каждом его сне. Его истерзанные клыками губы зажили в считанные секунды, оставив лишь кровавые дорожки. Оборотень открыл глаза и опустил голову, чтобы не упустить этот момент. И тут он осознал, что разворачивающееся перед ним действие намного соблазнительнее и невероятнее, чем он себе представлял, передергивая в одиночестве. Сухо надавил большим пальцем на головку упирающегося в щеку члена и погладил скулу юноши, который выглядел одновременно так развратно и до невозможности сексуально. Слюна Лэя скатывалась по подбородку вниз и собиралась маленькой лужицей между расставленных ног сидящего на корточках юноши. Любовник оборотня обхватил ладонью эрекцию Сухо и стал активно двигать рукой, подталкивая того к яркой вспышке удовольствия. Его вторая рука поглаживала кубики пресса и пускала сквозь подушечки пальцев магическую энергию, которая делала оборотня ещё сильнее, но не более выдержаннее. Полководец дернул последний раз бедрами, и Лэй приоткрыл рот шире, ощущая, как жгучая сперма выстрелила на его язык, губы и левую щеку. Он проглотил вязкую солено-горькую субстанцию, облизался, задев теряющий былой запал член языком, посмотрел на плоть и оказал ещё одну услугу Сухо, вылизав его орган до чиста. Тот блестел от слюны в свете факелов, когда Лэй, которого немного штормило после оргазма и минета, поднимался на ноги. Сухо рыкнул и, схватив за волосы своего господина, впился голодным поцелуем, ощутив на языке свой собственный вкус, но это начало его возбуждать с новой силой, поэтому пришлось оторваться и прошептать на покрасневшее ухо Лэя обещание, от которого парень зарделся ещё сильнее. Они поправили свои одеяния, хотя стереть следы в виде укусов, царапин и засосов было невозможно, как и вспухшие от поцелуев губы, и в более-менее подобающем виде вышли с балкона. Пирующие гости практически все разошлись, поэтому не столь многие смогли лицезреть помятого юного правителя Одаро-Дэль. Все знали или хотя бы догадывались о романе правителя и отважного война, который сражался не только ради государства, но защищал самое дорогое, что у него было — своего возлюбленного. Годы мчатся, в свои двадцать два Лэй уже далеко не невинный мальчик, а с Сухо они не просто довольствуются платонической любовью. У них жаркие и сладкие ночи, где повелитель Одаро-Дэль становится послушным ведомым любовником. Он никогда не претендует быть главным, отдаваясь целиком и полностью своему дорогому войну. Они вполне счастливы, прекрасно осознавая, что это не сможет продолжаться вечно, или же хотя бы время застынет на пару десяток лет. Лэй должен будет когда-нибудь выбрать себе жену. Но даже тогда, он пообещал Сухо, будет любить только его. Лэй вяло поднимается с трона и идет в сторону балкона. Ему всегда нравилось на нем находиться, да, и это место хранит в себе столько приятных воспоминаний! Правитель улыбается, вспоминая каким невинным, пока ещё нетронутым мальчишкой был, обтирая свои колени о твердый пол и ублажая своего любовника. Он вспоминает, что выдохнул ему напоследок Сухо: «Я вытрахаю из тебя душу, когда тебе исполнится восемнадцать.» Он выполнил своё обещание. Их первая ночь в покоях господина, когда Лэй наконец принадлежал оборотню целиком, состоялась в день его совершеннолетия, как и обещал ему предводитель его армии. С этого дня он стал полноправным правителем страны, и Ахму не имел столь огромного влияния, поэтому молодой господин мог сам принимать решение, даже касательно того, кого хотел бы видеть в своей постели. Лэй урывками помнит то, как тогда они оказались раздетыми после славного пира в его кровати вместе с Сухо. Но после, всё, в мельчайших деталях способен воссоздать в своем сознании. Он ловил своими губами чужие, доверительно открывался, подставлял своё тело для поцелуев и ласк, млел от срывающегося с уст возлюбленного восторга, когда полководец кружил пальцами по его накачанному торсу, груди, широким плечам, целовал бедра, облюбовывал самые потаенные местечки, делая юношу пунцово-красным. Лэй старался прикрыться, стоило только Сухо раздвинуть его ноги, сделав совершенно незащищённым и открытым. Его любовник попросил его не переживать, ведь Лэй для него — самое совершенное творение. Он водил языком по нежной, светлой коже на внутренней стороне бедра, прикусывал, оставляя след от пока человеческих зубов, пытался впитать терпкий, концентрированный запах Лэя, тот самый, который он учуял ещё в первый день их знакомства. Тогда он был еле ощутимым, а сейчас таким насыщенным, будоражащим рассудок и провокационным, отчего Сухо хотелось раствориться целиком в партнёре. Лэй вздрогнул, когда его трепещущей на бедре синей венки коснулся влажный горячий язык, и тихо завыл, когда оборотень уткнулся носом в пах, щекоча дыханием кудрявые волоски и побуждая его плоть стать по стойке «смирно». Тело Лэя блестело от масла, подчеркивая каждый мускул на жилистом, поджаром теле, поэтому руки воина стали блестящими и скользкими. Это приятное трение мозолистых пальцев распаляло повелителя Одаро-Дэль, но не так, как дарившие поистине неземное блаженство губы на его члене. Отыскав флакон с тем самым маслом, которым было покрыто тело возлюбленного и уже оставившее жирные следы на его, Сухо вылил его на ладонь и дотронулся указательным, проведя линию от паха к яичкам и ниже, до сжавшегося рефлекторно от этого внезапного знакомства с подушечкой чужого пальца сфинктера. Полководец отвлек Лэя от первого вторжения одной фаланги своим ртом, вбирая в него наполовину сочившуюся естественной смазкой плоть юноши. Лэй боялся, что будет больно и неприятно, он наслушался откровенных разговоров своих служанок, но, похоже, с теми не особо церемонились, получая лишь то, что хотели сами: желанную разрядку; когда Сухо заботился о нём, демонстрировал, насколько ему важно, чтобы было хорошо и его любовнику. Парень даже не заметил, как в него вторглись два пальца, только ощутив, как те разъединяются внутри него, растягивая и поглаживая эластичные стенки. Он гортанно выругался, стоило только им проехаться по простате. Эта внезапная брань, сорвавшаяся с его губ, рассмешила Сухо, но при этом он сказал, что Лэй выглядит просто потрясающе, распаленным, покрасневшим, прерывисто дышащим и стонущим под ним. Его любовник чуть не кончил, когда он пообещал, что в следующий раз вылижет Лэя целиком, а особенное внимание окажет этой сладкой дырке, которая так сжимала его пальцы, стоило им лишь надавить на этот комок нервов, потаенный сгусток сладострастия внутри него. Когда одним плавным движением Сухо вошел в него, то глаза оборотня вспыхнули золотым, когти разорвали шелковую простынь и вылезли острые белоснежные клыки. Он попросил у Лэя прощения, закрыл глаза и постарался дышать ровно, мысленно заставив внутреннего зверя отступить. Самое последнее, что хотел Сухо, — навредить любимому человеку, который смиренно и с благодатью принимал то, что ему предлагал воин. Он ощутил, как Лэй расслабился под ним, заторможенно мотнул головой и приподнял бедра, пуская своего любовника ещё глубже, до самого основания. Наверное, Лэю никогда не было так стыдно, как тогда произнести эти неловкие слова: «Прошу, возьми меня наконец. Вытрахай душу, как и обещал.» Не успел он смочить свои сухие и соскучившиеся по поцелуям воина губы, как громко вскрикнул, закинув назад голову и поражено расширив свои глаза, когда Сухо сразу сорвался на быстрый ритм, звонко шлепая увесистой мошонкой о зад партнёра. Полководец неустанно повторял, насколько Лэй идеален и великолепен. Господин Одаро-Дэль хотел опровергнуть столь громкие слова в свой адрес и сказать, что, если и есть в его покоях идеальный, то это Сухо, но не мог составить ни одного предложения, когда его язык заплетался, а гортанные стоны вырывались наружу один за другим, особенно тогда, когда крупная головка задевала железу. Плоть Лэя требовала к себе внимания, прижатая к животам молодых людей, терлась чувствительной головкой о каменные мускулы пресса оборотня. Сухо подметил это и, переместив одну руку с бёдер любовника, обернул пальцы вокруг изнывающего по ласкам органа. Лэй впился в спину юноши влажными пальцами, крепко сжимая и ощущая твердость каждой натренированной множеством военных походов и битв мышцы. Он оставлял красные лунки от ногтей и кровавые полосы на лопатках Сухо, когда тот особенно резко и под правильным углом входил в него. Сильный толчок. Ещё один. И вот, уже не стесняясь, Лэй бурно изливался в чужую ладонь, которая продолжала двигаться в такт подмахиванию таза Сухо. Аромат возбуждения ударил в голову оборотню, и он последовал за своим господином, наконец делая полноценно своим, покрыв запахом своего зверя, пометив, предъявив свои права на этого человека. Ягодицы быстро сокращались от пережитого чувства яркого оргазма. Он прижался к Лэю, оперевшись локтями по обе стороны от головы возлюбленного, и жадно вдыхал воздух. Правителю Одаро-Дель было трудно дышать. Не только потому, что Сухо частично навалился на него сверху, а потому что он был настолько счастлив, что готов был задохнуться от этого чувства, которое распирало все его нутро. Он дрожал от сладостной истомы, смотрел из-под полуприкрытых глаз на нависшего над ним любовника. Оборотень наконец, отдышавшись, приподнялся и посмотрел на взмокшего и потрепанного парня, грудь которого продолжала вздыматься в рванном ритме. Поцеловал левый сосок Лэя и ощутил губами, как грохотало его сердце. Его взгляд спустился ниже. — Прости, я причинил тебе боль… — Сухо погладил раздраженный, покрасневший анус любовника. — Хотя поклялся, что… — Это была приятная боль, Сухо, — ворошил чужие волосы Лэй и хихикнул, когда его чмокнули в чувствительное местечко под пупком. — Мне понравилось, не переживай. Тут полководец облегченно вздохнул и поцеловал его трепетно и нежно, стараясь вложить в этот поцелуй всю свою любовь. Но Лэй и так знал, что чувствовал к нему Сухо. Впервые «я люблю тебя» они сказали одновременно, признавшись сразу после того, когда Сухо впервые подарил ему самолично букет лаванды после поздравления знати и армии страны с совершеннолетием, когда они стояли рядом с его покоями, после чего и занялись любовью. Лэй прикладывает щеку к холодной колонне на балконе и прикрывает веки глаз. Его ресницы взволнованно трепещут. Сухо вновь вдали от него, где-то на севере страны, где проходит набор будущих солдат армии. Вскоре правитель встретит ещё совсем юных парнишек, которые начнут своё обучение и вскоре станут отважными воинами, защищающими свою родину от врагов. «Исин…» — сквозь шелест листьев раздается чей-то мягкий голос. Юношу передергивает, словно ушат холодной головы на голову, и он смотрит непонимающе по сторонам, прерывая своё любование цветущими аллеями. Этот неправдоподобный, фальшивый голос не мог случайно возникнуть из его головы. Лэй произносит вслух незнакомое ему, чуждое для страны имя… И тут же перед глазами проносятся воспоминания, которые не могли ему принадлежать. — Я… просто схожу с ума без него, — когда отсутствует Сухо, Лэю трудно найти себе место, он не может думать ни о чем другом, только о своём возлюбленном. Его магия в такие моменты слабеет. Если бы враг узнал, что его ахиллесова пята — полководец армии Сухо, то уже давно использовал эту возможность, чтобы сломить дух правителя и заставить отдать страну. — О чём ты задумался? — Лэй повторно вздрагивает и резко поворачивает голову: Сухо, так похожий на слепого помощника из странного наваждения, только с более тёмным цветом волос, кончики которых касаются обтянутых в латы плеч, подходит к нему и обнимает со спины, целуя чувствительное местечко под левой скулой. — О нас. — Ты всегда думаешь о нас. Мне это льстит, — руки крепче обнимают Лэя за талию. — Чун… Сухо, расскажи мне о себе больше? — Лэй чуть не назвал своего возлюбленного тем чудным именем, Чунмён, которое всплыло вместе с образом слепого молодого человека. — Разве ты и так не знаешь обо мне всего? — оборотень продолжает целовать своего господина, спускаясь губами вниз по шее и легонько прикусывая кожу на плеча, показывая, как соскучился за дни долгой разлуки со своим возлюбленным. Лэю трудно сохранить трезвость ума и продолжить разговор, когда рядом находится тот, кого он так ждал, жаждал, по кому истосковалась. Не только его душа, но и тело. — Тогда повторись. Расскажи мне о своей семье… — Ты о стае? — выдыхает в затылок Лэя Сухо и тут же втягивает любимый и родной запах партнёра. Лэй такой живой, тёплый, трепещущий, от него фонит возбуждением, но при этом чувствуется внутренняя борьба с самим собой. — Да. — Нас было три ребёнка в семье, — умиротворяюще-спокойным тоном произносит Сухо, погружаясь в достаточно тяжелые воспоминания из своего детства. — Я был самым старшим. Когда рождался мой младший братишка, Кун, роды проходили тяжело. Мы с Рави боялись, что потеряем обоих. Отец отправился с братом и племянником на охоту, поэтому на моих плечах возлагала двойная ответственность. Я впервые почувствовал себя взрослым, опорой и защитой семьи. Мне было так страшно. И я сорвался. Зверь вырвался наружу. Благо мне удалось оттолкнуть от себя вовремя Рави, пока я полностью не обернулся рысью. Наш домик располагался возле небольшой речушки, я часто приходил и бросал в воду камни, чтобы забыться и отбросить все тревоги в сторону хотя бы на мгновение. Я бил по воде лапами и скулил, надеясь, что вода охладит мой пыл и вернет рассудок. Не знаю, сколько времени я там пробыл, но когда я вернулся, то взвыл от отчаяния. Меня оглушил самый жуткий ужас: в доме царил хаос, но никого не было. После я узнал от старого отшельника, что мою мать и двух младших братьев забрали работорговцы. Он видел повозку с клеткой, где сидели помимо моей семьи и другие члены стаи. Оборотни — редкое и крайне дорогое приобретение, особенно альфы. Тем более, дети, способные стать великими войнами. Рави, тоже альфа, был совсем юным, ещё не научился перекидываться, да и что мог сделать маленький, ещё неокрепший котёнок? Поэтому не смог дать отпора чужакам. Отец обвинил меня во всем. Если бы я мог держать свои эмоции в узде, то ничего бы не случилось. И он был прав. Я не смог защитить самое ценное, что у меня было. Какой я будущий вожак стаи? Своего отца я нашел на следующий день мёртвым, рядом с ним валялся бокал и аконитовый порошок. Его губы были черны, указывая на то, что именно послужило причиной смерти. Но я не верил, что отец мог так поступить. Мне больше в голову приходила мысль об отравлении. И не зря. Я подслушал разговор своего дяди. Оказалось, что он давно метил на место отца и нашел способ, как заполучить желаемое. Следующим в его списке значился я, поэтому пришлось бежать. Тем более, я носил идею об освобождении из рабства своей матери и братьев. — Ты смог их найти? — Лэй успокаивающе гладит руки любимого и трется носом о темную щетину на подбородке оборотня. — Да, я отыскал их. В Бель-Доре. Когда пришел, чтобы выкрасть, то наткнулся лишь на презренный взгляд уже повзрослевшего Рави: «Убирайся. У меня нет больше старшего брата. Жалкий трус не может быть моим братом.» Я пытался объяснить, что всё не так, что сбежал вовсе не из-за того, что почувствовал чужаков, решив тем самым спасти свою шкуру, а что просто потерял контроль над самим собой из-за волнения за тогда ещё не появившегося на свет братишку и за стонущую от боли мать. Наша связь намного сильнее, чем не среди кровных родственников в стае, поэтому я практически пережил агонию и ужас своей матери целиком. — Поэтому ты решил стать солдатом? Доказать, что не трус? — Так и есть, Лэй-я. И когда я получил звание главнокомандующего армии, то пришел, чтобы выкупить свою семью… Но было уже поздно, — Сухо делает паузу и сжимает крепче пояс любовника. — На земли опустилась болезнь, многие тогда лишились своих жизней, и… моя мать и младший брат. — Мне так жаль, Сухо. Это… страшно, — на глазах правителя наворачиваются слезы, стоит только представить, что пришлось пережить его любимому. — Я боюсь сказать что-то не то и задеть словами. — Всё в порядке, — воин целует в висок Лэя. — Сердце уже не так ноет от боли, как тогда. Я свыкся с мыслью, что их больше нет. Тут господин Одаро-Дэль на мгновение застывает и тут же резко поворачивает голову, осознав одну вещь: — Но, погоди, у тебя же было два брата… — В том-то и загвоздка. Куна вывезли из города. Я не знаю кто, но это была зажиточная семья. Им нужен был наследник. Кто-то с восточных земель. В памяти Лэя вспыхивают картинки пожаров и кровопролитных сражений. Страна людей с бронзовой от знойного солнца кожей, со стальными серыми глазами, тем, кому не свойственна жалость. — Это вражеская территория, Сухо… — правитель хмурится и осознаёт своё бессилие, это не в его власти — вернуть брата оборотня. — Думаешь, я не понимаю этого? — рыкает Сухо, но тут же одергивает себя — Лэй не виноват в случившемся, тут больше висит вина именно на оборотне. — Теперь мой брат станет мне оппонентом. Когда мы схлестнёмся в битве, то даже не поймём, что кровные родственники. — Но запах… Вы же оборотни, — недоумевает правитель. — Да, но наше чутьё отходит на задний план, когда наши глаза застилает пелена ярости и желания убийств. Мы не в состоянии себя контролировать на поле сражения. Зверь вырывается на свободу и крушит всё на своём пути. — Вы не поймёте, что убили единственного родного человека, — голос Лэя ломается, а из глаз текут слёзы. — Это ужасно… Если бы я мог, то… — Даже и думать об этом забудь! — Сухо осознает, какая именно мысль начала вертеться в голове юноши. — Ты не стоишь какого-то ничего не значащего для Одаро-Дэль и всей страны оборотня, — он переплетает свои пальцы с чужими, подносит к лицу и целует костяшки, ощущая, как дрожит родное тело. — Лэй, ты избран богами, наделен магией, чтобы выполнить своё призвание — оберегать народ, создать будущее для новорожденных. Ты бесценен. Никто не сможет быть настолько же необходимым для Одаро-Дэль. Твоя жизнь приравнивается к жизням всего народа! — Но он твой брат, Сухо, брат дорогого мне человека! — Очнись, Лэй, — оборотень берет за плечи парня и поворачивает к себе лицом, вглядываясь в покрасневшие от слёз глаза и снимая с щеки одиноко скользящую вниз солёную капельку. — Я не хочу потерять тебя. Ты — всё, что у меня есть. Единственный, кого я впустил в своё израненное сердце! Да и нет никакой гарантии, что моего брата уже нет в живых. Я не стану рисковать тобой, поэтому забудь о подобных глупостях. Я защищаю страну не для того, чтобы потом лишиться самого ценного! Лэй обнимает воина крепко-крепко и шепчет, касаясь ушной раковины своими губами: — Я буду всегда тебе предан, Сухо. Что бы ни случилось. Если моё слово — закон для всех, то твоё — для меня. Как ты скажешь. Так оно и будет. Сухо поглаживает коротко стриженный темный затылок, укладывая голову юноши себе на грудь, и поглаживает большим пальцем кожу на шее. Слова господина попадают точно в сердце, которое болезненно сжимается. Он понимает, что с его положением они не смогут быть долго вместе, пускай, оборотни могут исцеляться быстрее людей, но они далеко не бессмертны. — Я люблю тебя, господин моей души и тела. Даже, если мне придётся умереть за свою любовь. — Не говори так… — очередная слеза не успевает скатиться по щеке парня, впитываясь в пропахшую мускусным потом ткань одетой под латами туники Сухо. — Но я люблю тебя действительно так отчаянно, что порой мне страшно… Страшно, что это может оказаться миражом, мне страшно, что с тобой может что-то случиться, что ты разлюбишь меня. — Сухо… — Лэй устремляет свой взгляд на темные омуты глаз возлюбленного и притягивает одной рукой за шею юношу ближе, слегка наклоняя голову и целуя мягкие, податливые губы. — Я никогда не полюблю кого-то столь же сильно, как тебя. Вообще не полюблю больше. Ночью Сухо приходит к Лэю в покои. У воина гладкое, свежевыбритое лицо, поэтому касаться его подушечками пальцев — одно сплошное удовольствие. Но Лэю нравится намного больше беззастенчиво гулять ладонями по широкой груди, выступающим из-за многочисленных тренировок и битв мышцам, выпирающим тазовым косточкам, двум ложбинкам по обеим сторонам от копчика. Полностью раздетый Сухо — произведение искусства. Даже боги бы позавидовали такому телосложению, не то что простые смертные. Лэй прикусывает шею, отчего возникает улыбка на лице любовника. На языке оборотней это означает «я хочу тебя, пылко и страстно». Сухо хмыкает и подхватывает под ягодицами парня, относя в его в спальню и опуская на кровать, на которой и до этого они приличное количество раз занимались непотребствами. Воин никогда не перестанет восхищаться и жаждать обладать Лэем. Стоило им столкнуться взглядами впервые, когда мальчишка наблюдал за его спаррингом с Чару, как он понял, что отыскал самый сильный якорь, свою пару, того, с кем он захочет связать свою жизнь. И его не остановило даже то, что этим юношей был будущий правитель. Сухо оборотень, поэтому у них сильно развитое чувство собственности. Если внутренний зверь говорит: «Моё», — значит так оно и будет, и никто другой не смеет обладать этим парнем. Если Лэй когда-то и должен будет жениться, то Сухо даст ему только одну ночь, чтобы зачать наследника, и то в это время мучаясь в агонии от безысходности, а после никогда никто не посмеет видеть его правителя, когда тот будет, кончая, прикрывать глаза и прикусывать свою припухшую ещё сильнее от ненасытных поцелуев нижнюю губу. Это прерогатива исключительно Сухо. Их счастье оказывается слишком скоротечным, когда в их земли вторглось враждебное войско Танти. Оно в курсе, что Лэй ещё слишком слаб, чтобы его силы пробудились полностью, а Ахму уже не в состоянии защитить свой народ. Молодые люди нежатся в постели, обмениваясь короткими легкими поцелуями. Сухо гладит пальцами золотую подвеску в форме лаванды. Этот цветок имеет особое место в жизни влюблённых. Когда только Лэй поселился во дворце и корпел день и ночь над письменностями, учил счеты и грамоту, то постоянно находил на столе возле час с охрой и углём небольшой букет нежно-сиреневых цветков. Тогда он не имел понятия, что на языке цветов лаванда означает «я буду всегда защищать и любить тебя». Как и не догадывался, кто именно тайком пробирался в зал библиотеки, чтобы оставить букет лаванды на столе. Лэй не думал, что это Сухо. Этот парень вообще никак не показывал всем своим видом, что ему интересен будущий правитель. Даже наоборот — смотрел на него так, словно Лэй в чём-то провинился. Возможно, он и был в чём-то виноват, в том, что вводил в небывалый трепет Сухо, стоило лишь ему оказаться рядом с солдатом, как и в том, что юный воин влюбился. Но однажды Лэй случайно оказался в библиотеке раньше обычного, именно тогда он и застал на «месте преступления» Сухо, который положил на стол букет цветов. Будущему правителю пришлось скрыться в темноте узкого проёма между высокими шкафами, чтобы не встретиться лицом к лицу с солдатом. Тогда он просидел в этот тёмном месте достаточно долго, прижав колени к животу, тер глаза до красноты и плакал от радости, осознав, кто постоянно подбадривает его этими букетами, подарив силы работать ещё усерднее. Его ухажером оказался тот, на кого меньше всего мог подумать Лэй. Именно из-за запаха лаванды он тогда не оттолкнул того, кто решил сорвать с его губ первый поцелуй на балконе. Когда же пришло время Сухо признаться, что это он его тайный обожатель, то Лэй улыбнулся и рассказал, что в курсе его «подношений Паре». Наверное, поэтому после взаимного признания, оборотень так рьяно набросился на него, стоило возлюбленному признать в нём свою Пару. В день, когда исполнился ровно год их отношений, Сухо подарил ему подвеску, выполненную из чистого золота в форме лаванды со вставленными чароитами, от которой Лэй пребывал в диком восторге. С этого дня он не расставался с ней, пряча под одеянием. Подвеска стала для него своего рода талисманом, а также и обручальным кольцом, которое он, как бы не хотел, не мог надеть на палец Сухо и на свой тоже. Возлюбленные не смогли насладиться умиротворенной обстановкой начинающегося нового дня, когда в господские покои стучит один из прислужников правителя Одаро-Дэль. Сухо приходится быстро собираться, чтобы направиться к восточным границам, где на одну из близлежащих к ней деревень ночью напало войско Танти. Лэю остаётся только подарить прощальный поцелуй, чтобы сохранить в своей памяти прикосновения чужих губ до возвращения воина обратно во дворец.

***

Лэй теребит в руках заветную подвеску, оставшись один в тронном зале. Его возлюбленный должен был вернуться два дня назад, но до сих пор не даёт о себе знать. Он отказывается отобедать и продолжает согревать благородный металл в своей ладони. Сначала ему кажется, что цокот копыт и приглушенные звуки рога лишь мерещатся ему, но потом он замечает вбегающего в зал и падающего ему в ноги слугу, который сообщает радостную весть — войско вернулось в Одаро-Дэль. Юноша старается не расплыться в счастливой, глупой улыбке, которая совершенно неприемлема для правителя, поэтому лишь кивает и прикрывает ладонью рот, пряча в нем улыбку, когда глаза становятся маленькими щелочками и озорно блестят. Всадники вскакивают с лошадей, кланяются окружившей их толпе, которая выкрикивает свою благодарность отважным солдатам, подарившим им очередную победу и надежду на счастливую жизнь. Когда Лэй видит спокойного, даже слишком, с еле заметной ухмылочкой Сухо, то тут внутри него вскипает злость. Он так переживал, не находил себе места, а этот проклятый оборотень сама невозмутимость, словно он вовсе не был в крови врага и не ставил свою жизнь под угрозу. Сухо поднимается на пару ступеней и встает на колено перед своим господином, кланяется ему, вручая меч предводителя войска Танти. По гравировке Лэй понимает, что это был двоюродный племянник правителя тех земель, очень сильный и храбрый воин, его все называли Буйволом, настолько мощным и несокрушимым он был. Именно был, ведь полководец армии правителя Одаро-Дэль смог справиться с ним, одолев на поле битвы. Молодому правителю льстит, что его возлюбленный способен уничтожить даже таких сильных воинов. Он горд им, но при этом страшно зол. — Ты ослушался меня, — Лэй стискивает пальцами чужой подбородок, ощущая шероховатую, колющую кончики пальцев трехдневную щетину, именно столько отсутствовал Сухо, он считал каждый проклятый час разлуки. — Или запрет правителя — уже пустой для тебя звук? Глаза оборотня вспыхивают на долю секунды золотом. Он злится, но сдерживает свои порывы зарычать и оскалиться на Лэя за столь фривольное обращение. Сухо делает пару глубоких вздохов, успокаивается, после чего опускает голову, преклоняясь перед правителем: — Мы не могли покинуть границу и не дать отпора, иначе враг захватил бы сначала одну деревню, а следом за ней и приграничные города, пока так по цепочке не достиг и столицы. Я прошу Вашего прощения. Если ждёт наказание, то это моя вина, поэтому не нужно наказывать солдат. — Да будет так, воин. Следуй за мной, — правитель стучит золотым скипетром об пол, поднимается с трона, спускается по ступенькам и заворачивает в стороны прохода, ведущего к его покоям. Только дверь за парнями закрывается, как золотая трость в руках Лэя со стуком падает на пол, а Сухо пригвождают к двери спиной. — Ненормальный, ты не представляешь себе, как я волновался, — набрасывается с хаотичными поцелуями на воина Лэй. — А если бы… Я бы не смог этого пережить, Сухо… Жизнь ничто без тебя. — Не говори этого, Лэй-я, не будь эгоистом. За тобой целый народ! — ловит его дыхание оборотень и тянет за волосы, заставляя вглядеться ему в лицо — он хмур и ему совершенно не нравятся слова любовника, в глазах которого плещется такое отчаяние, что хочется тут же сгрести в объятия и не выпускать, никогда. — Этот народ ничто без тебя! Не поступай так со мной! — Так, значит, моё наказание — твои поцелуи? Тогда я готов постоянно быть нарушителем и не подчиняться! — Сухо старается заставить Лэя не думать о плохом, не в те мгновения, когда они вместе, их и так ничтожно малое количество. — Не смешно! Я переживал за тебя! Правитель Одаро-Дэль обижается и поджимает губы, когда Сухо смеется, отбрасывая снятый с партнёра пояс, и тут же притесняя Лэя к стене, подняв обе руки одной ладонью и зафиксировав над головой любовника. — Ты был плохим, детка. Как ты посмел унизить меня перед армией и прислугой. Брать меня за подбородок, меня, оборотня. — Так накажи меня, киска, — хохочет Лэй, подставляя для поцелуев свою шею, и оборачивает ноги вокруг пояса оборотня, скрещивая лодыжки на спине. Сухо издает недовольный своим прозвищем рык и прикусывает подбородок любовника, старательно пряча пробивающиеся клыки, чтобы ненароком не причинить Лэю боль. После он наказывает юношу долго, пламенно и страстно, смакуя каждый гортанный стон, иногда ловя его своими поцелуями. И вновь постель прогибается под телами любовников, а простынь рвется на пике их страсти. — Боги, как же я люблю тебя, — шепчет оборотень после, подхватывая языком скатившуюся по виску партнёра капельку пота. — Я люблю тебя не меньше. Лэй не знает, что это признание станет последним. Больше он никогда не услышит слов любви от своего храброго воина. На следующий день, после того, как Лэй нежился на кровати с Сухо, который читал какое-то древнее предание на свитках и намеренно коверкал слова, даже меняет голос, фальшиво гундося, в тронный зал вваливается раненный солдат, перед тем, как его веки навсегда закроются, он успевает выдохнуть: «Танти взяли Кель-Япо». Лэй старается не заплакать, глядя в безжизненное лицо парнишки, и просит похоронить со всеми почестями умершего, после чего созывает совет. В его груди рокочет гнев. Армия Танти поплатится за свои злодеяния. Он ненавидит себя за слабость, что не в состоянии огородить народ от всех бед. Его магия слишком слаба, чтобы выступить против врага. На совете решение принимается практические единогласное. Единственное, в чем не согласен повелитель Одаро-Дэль — отправить Сухо на войну. Но прекрасно понимает, что только с оборотнем они могут одолеть жестокую армию Танти. Если тогда Сухо было трудно сражаться всего с сотней вражеских солдат, то что будет, когда их будет несколько тысяч? — Я вернусь, обещаю тебе, — незаметно от остальных произносит оборотень, при этом делая вид, что смотрит в другую сторону. Но Лэя совершенно не заботит то, как отреагирует народ на его отношение к полководцу. Он снимает с шеи свой талисман, подвеску с лавандой, которую когда-то подарил ему Сухо, освобождает голову возлюбленного от шлема и надевает ему цепочку с украшением. — Вот, возьми. Она наполнена моей магией и будет охранять тебя. Глядя на крайне взволнованного Лэя, движения которого расторопны и хаотичны, Сухо жалеет, что не может поцеловать перед долгой дорогой любимого человека. Он только беззвучно шевелит ртом, складывая слова в предложение: «Я люблю тебя». И Лэй кивает, отвечая тем же, прикладывая к груди кулак, где бешено бьется его сердце. — Пусть боги хранят вас, мои храбрые воины, — бросает напоследок правитель и провожает войско до тех пор, пока оно не исчезает за холмом горы. Проходит день и Лэя одолевает странное чувство тревоги, нехорошее предчувствие липкими щупальцами присасывается к его груди. Через ещё один день, ночью юноша просыпается весь в поту, рядом стоят обеспокоенные состоянием своего господина стража и лекарь. Ему говорят, что молодой человек бредил, крича странные вещи и называя чужеземные имена. Правитель успокаивает всех, утверждает, что всё хорошо и нет причин для беспокойств. Он вовсе не болен, как они могли подумать. Лэй поднимается с постели и бредет в библиотеку, где погружается в чтение, поглаживая рукой засохшую лаванду. Этой ночью он больше не смыкает глаз. Создается видимость, прошла не неделя со дня расставания с Сухо, а месяц. Лэй постоянно поглядывает на солнечные часы. Когда он отвлекается от чтения, то кажется, что позади уже полдня, а в итоге оказывается, что всего час минул с его последнего желания узнать время. Юноша откладывает свиток, встает из-за стола и удаляется в свои покои, чтобы уткнуться носом в подушку, что до сих пор хранит почти выветрившийся запах оборотня. Он так чертовски сильно скучает по нему. Так сильно, что хочется разодрать себе грудь, вынуть стонущее от боли сердце и больше не чувствовать этого мучения. И тут он слышит знакомое крокотание сигнального рога и сразу же спрыгивает с постели. Юноше абсолютно неважно, что его одежда помята и неопрятна, что туника съехала с одного плеча. Его мысли поглощены только одним — его возлюбленным. — Войско вернулось, мой господин. Лэй в курсе, но не слушает советника, проносясь мимо него и выбегая из дворца. Он старается выискать взглядом среди заметно уменьшегося войска знакомую ему фигуру, но все его попытки тщетны. Он замечает одного солдата, обучением которого Сухо занялся лично, Дахву, который тут же падает перед ним на оба колена и плачет, извиняется и плачет. Лэй хлопает глазами и не может вразумить, о чем просит прощения воин. — Мне очень жаль, правитель Лэй. Победа обошлась нам слишком дорого. Простите, что не смогли его уберечь, простите нас за то, что мы вернулись, а он нет, — солдат протягивает юноше окровавленную подвеску, ту самую, которую Лэй вручил в час расставания своему возлюбленному. Благородный металл поблескивает в лучах заходящего солнца. Лэй забывает обо всём, принимая подвеску с лавандой. Его наигранная холодность разбивается в дребезги. Он отступает, мотает головой и ищет хаотичным взглядом поддержки, чтобы кто-то сказал ему, что всё неправда, что это злая шутка, но стоит только ему встретиться с кем-то взглядом, как тот тут же опускает голову. — Нет! Это ложь! Вы врёте! Врёте мне! Правитель убегает, несется вдоль по лестнице наверх в свои покои. Запыхавшись, он отшвыривает в сторону вазу со свежесорванной лавандой и та разбивается у его ног, а вода разлетается в стороны. Парень словно сходит с ума, он швыряет куда не попадя свои вещи, бьёт посуду, стучит руками по мебели, пинает её ногами и отчаянно кричит до першения в горле. Всё это время его лицо мокрое от нескончаемого потока слёз. Плевать, что подумают остальные. Ему так больно и плохо, словно его вывернули наизнанку и потоптались на израненном сердце. Прислуга и солдаты стараются сделать вид, что ничего не слышат, как и бывший правитель, понимающий, что эта ночь выдастся бессонной. Раньше он старался делать вид, что не слышит из своих покоев доносившиеся крики из спальни Лэя, когда тот предавался любви с Сухо. Если бы ему представилась возможность выбора, какой сорт криков он хотел бы слышать, то без колебания выбрал, чтобы оборотень до сих пор оставался любовником юного господина Одаро-Дэль. Но это было не в его власти. Правители этих земель не способны возвращать души умершим. Любовь ломает, делает уязвимым и заставляет ненавидеть. Лэй чахнет, увядает. Улыбка навсегда покинула его лицо. Он боится прикоснуться в подвеске, которую забросил куда-то за кровать, чтобы не видеть, иначе он вновь забьется в истерике и станет добровольным узником своих покоев, когда народ нуждается в нём. Без Сухо земли словно лишились ангела-хранителя. Войско Танти начало медленно подбираться к дворцу и вскоре оказалось у самой стены Одаро-Дэль. Лэю принесли свиток с сообщением предводителя вражеского народа: «Когда я окажусь в тронном зале твоего дворца, то буду иметь тебя, как суку, чтобы весь твой народ понял, насколько ты жалок, подстилка оборотня. Да, мне известны твои похождения с этим выродком, которому я отрубил голову, а после приказал избурить тело на мелкие кусочки и сжечь их. Тебе же нравилось, когда тебя трахал ненаглядный Сухо? Наконец ты окажешься на том месте, которое по праву принадлежит тебе! С ожиданием вскоре оказаться в твоей дырке, Шейлу». — Я не смогу… Нет… — Лэй вовсе не боится того, что станет подстилкой жестокого воина. Он не мог больше существовать без Сухо. Именно «существовать», ведь невозможно было назвать «жизнью» то, как он чувствует себя последние пару недель. Нет Сухо, нет Лэя. Лэй научился многому. Его бессонные ночи в библиотеке дали свои плоды. В магии ему нет равных, он давно обошел бывших правителей страны, хотя в его жилах не текла благородная кровь. Только магия всё никак не хотела вырваться на свободу, показать, насколько сильным стал правитель Одаро-Дэль. Когда же Лэй получил это сообщение от Шейлу, то словно что-то перевернулось в израненной душе молодого человека. Юноша выходит на балкон, закрывает глаза и ощущает, как пальцы окутывает тепло и золотистое сияние. Выбор сделан. Становится темно. Восходящее солнце скрывается вовсе не за ночным светилом, а за поднимающейся волной воды, чьи потоки стремительно несутся в сторону города. Осаждающие стены дворца враги начинают разбегаться в рассыпную, выкрикивая проклятия в сторону правителя Одаро-Дэль. — Простите меня, боги. Я готов к расплате за своё преступление. Мой народ не достоин терпеть унижения. Я не буду принадлежать никому. Данное обещание Сухо не будет нарушено, — крупные кристаллы слез сожаления льются из глаз. Зло можно искоренить только одним способом — уничтожить всё, чтобы зародилась новая жизнь, новое поколение, которое не станет совершать тех же ошибок. Только идеальных форм жизни не существует, нет общества без изъянов. Боги знают об этом, поэтому, когда ситуация доходит до критического состояния, целая цивилизация исчезает. На её месте возникает новая. Это бесконечный процесс. Восход и закат. Лэй встречает с распростертыми в стороны руками бушующий поток соленых вод, стирающих всё на своем пути, задыхается, его легкие медленно заполняются водой. Крики приглушены. Он сдается стихии. «Боги, дайте ему возможность вновь увидеть Сухо. В любом из миров.»

***

Исин мотает головой, хватается за горло и кричит так, что закладывает уши. — Всё хорошо, Исин-а, всё в порядке. Это всего лишь сон, очнись! — слышит он зовущий его голос и распахивает глаза, тут же оказываясь в крепких объятиях. — Тш, маленький мой, хороший, успокойся, — Чунмён убаюкивает всхлипывающего на своей груди археолога. — Сухо, нет, Чунмён… Я испугался, мне было так страшно… Это было всё так ужасно, — заикается Чжан, вспоминая всё то, что ему пришлось пережить, начиная с его спуска в пещеру и заканчивая этим сном, — его рука неосознанно обнимает за шею Кима. — Всё в порядке, с возвращением тебя, — Чунмён так тепло ему улыбается, копия оборотня, которого он видел в своем наваждении. Чжан вспоминает то, чем Лэй занимался с Сухо в своих покоях, отчего сладко ноет в паху. Хорошо, что Чунмён вовсе не оборотень, поэтому не способен учуять чужое возбуждение вперемешку со страхом. — Как я здесь оказался? — только сейчас Исин осознаёт, что находится вовсе не в пещере, а сидит на земле, там, где и остался дожидаться его Ким. Всё вокруг уже погрузилось в ночную мглу, только налобный и фонарик на земле освещают небольшое пространство вокруг парней. — Я спустился за тобой. Уже стемнело, а ты не отвечал по рации, — наконец археолог осознаёт, что находится слишком близко и его нос в паре сантиметров от подбородка Чунмёна, отчего отсаживается и трет от смущения нос. — Но ты же... — озадаченно хмурится Лэй, но помощник в этот самый момент снимает очки и виновато смотрит (!) на Исина вполне ясным, чётким взглядом. Это вовсе не глаза слепого. — Прости меня, Син-Син, за небольшое враньё. Я никогда не был слеп. Чжан не моргает, потом трет глаза руками, чтобы осознать, что сейчас он не дремлет и не блуждает в лабиринтах очередного сна, а затем грязно ругается, отталкивая от себя парня и вскакивая на ноги. — Что? Как? Ты врал мне? Черт возьми, врал и не краснел всё это время? Наглый врунишка продолжает сидеть на подложенном под себя и спящего ранее в его руках Исина пледе. Он вздыхает и скребет ногтями по земле, отрывает редкие травинки рядом с ногой и опускает взгляд, прекрасно осознавая, какими молниями в него стреляет глазами Чжан. — Мне жаль, но у меня не было другой возможности быть с тобой рядом, чтобы ты подпустил меня ближе. Я знаю, как ты тяжело перенёс разрыв с Хао, огородив себя ото всех, даже Бэкхён стал реже появляться у тебя на квартире, -объясняется историк. Исин отворачивается и смотрит на звездное небо. Кажется, словно огромный ночной мир находится от него на расстоянии вытянутой руки, готовый навалиться на его хрупкие плечи неподъёмным весом. И вновь мозг проецирует картинку его другого «Я»: балкон Одаро-Дэль, длинная алея из высоких деревьев и одинокий всадник на лошади, несущейся галопом в сторону дворца. Он знает, чей это силуэт. Сухо. — Зачем? — нарушает тишину Чжан. — Чтобы ты вспомнил то, как мы любили… — Исин резко втягивает через нос воздух, понимая, что Чунмён стоит прямо за ним, раз его волосы колыхнулись от чужого дыхания. — Это прошлая жизнь, Чунмён, — брови археолога сходятся на переносице. — Она не имеет ничего общего с теперешней. Мы разные, мы… — Были созданы друг для друга, поэтому нам предоставили второй шанс, — Ким не желает слушать кажущейся ему сейчас вредом отговорки Исина: археолог просто старается защититься, скрыть своё смущение. — Как много людей могут похвастаться подобным? Это всё магия. Она была настолько сильной, как и та боль, что испытал Лэй, потеряв единственного дорогого и любимого ему человека, что даже дошла до нашего времени. Чунмёну с трудом дается не прикоснуться к Чжану. Весь его мир, целая вселенная стоит в каких-то жалких сантиметрах от него, но он не имеет права заключить его в объятия. Сколько раз он ранее боялся сорваться и накинуться на Исина с поцелуями. Эта ходячая провокация даже не осознавала насколько прекрасна! — Расскажи, как ты вспомнил? — Чжан зябнет и его кожа покрывается мурашками. Днем здесь неимоверно душно и жарко, а с наступлением тьмы температура резко падает. Это подмечает Ким и поднимает с земли плед, встряхивает и заботливо накрывает им плечи юноши, получая в ответ благодарный кивок. — Лаванда, — отвечает Чунмён. — На тот момент я работал в одном издании и готовил статью об историческом центре столицы. Там я фотографировал людей и один очень красивый парень попал в мой объектив. Им оказался ты. Ты стоял возле цветочной лавки, улыбался продавцу, покупая букетик, а после поднёс к лицу эти сиреневые цветы. И… тут что-то щёлкнуло в моей голове, а глаза ослепила яркая вспышка. Я вспомнил то, чего не могло быть: себя на поле битвы, дворец, букет лаванды на столе, подвеску с чароитом, выполненную в форме этих цветов, то, как я её касаюсь пальцами, спускаясь ниже по золотистой коже, как обнимаю тебя и шепчу, как сильно люблю, а после ощутил на языке привкус крови и темнота вновь окутала меня. — И ты придумал весь этот карнавал со слепотой. Ты играл с моими чувствами! — вновь огорчённо выдает Чжан: больно осознавать, что тобой лишь умело вертели и вели свою игру. — Неправда, — возражает Чунмён, убирая торчащую сухую травинку из волос Исина. — Да, я обманывал тебя, но никогда не играл. И я действительно был слеп некоторое время, та потасовка вполне реальна, только мне провели операцию через день, и я снова стал зрячим. Я не хотел врать! Дьявол, я так влюблён в тебя! Поверь в искренность моих чувств! Возможно, если бы не то внезапное озарение, то я бы всё равно обратил на тебя внимание и захотел провести с тобой всю свою жизнь. Мне было чертовски трудно скрывать от тебя правду. Глупо было обманывать. Я и не собирался. Ты сам решил, что я слеп, когда споткнулся в коридоре, но трость в моей руке, которую я купил в подарок своему дяде, спасла меня от падения. Ему даются с особым трудом слова с признанием. Он впервые говорит их, тем более парню. Возможно, будь он девушкой, то всё было не столь запутанно и Исин не злился на него так сильно. — На тебе были темные очки, ты сам сказал, что страшно неуклюж и не видишь ничего… — Ты просто не правильно истолковал мои слова. А я лишь подыграл тебе. Затем понял, как могу быть рядом: стать твоим помощником, хотя первоначально пришел, чтобы пригласить тебя на свидание. — Поэтому при тебе не было нужных документов… — щеки Исина начинают полыхать румянцем. Теперь он понимает, почему в первую их встречу Чунмён был настолько скован и нервничал. Ничего удивительного, когда Чжан с разбега, особо не церемонясь, потянул в свой дом и своей болтовней о помощнике, не дал и слова вставить парню, чтобы тот рассказал о настоящей причине своего появления на пороге его жилища. — В Центре знают, что я не слепой, но по моей просьбе решили ничего не говорить. Они мне помогли с подделкой документов, — заложил своих соучастников этого заговора Ким. — Я убью чертового Лухана! — Исин точно при следующей встречи даст оплеуху этому парню. Как тот вообще стал начальником? В его-то возрасте? — Лучше Ифаня, — фыркнул Чунмён. — Он руководит медицинским отделом, поэтому на поддельной справке его подпись и печать. — Вот же хитрая задница… — прикусывает пухлую нижнюю губу Чжан и впоследствии задает давно интересующий его вопрос. — И всё-таки как тебе удалось всё это провернуть? Чтобы я узнал о том, что в прошлой жизни был Лэем? — Наверное, так было предначертано свыше, — возвёл к нему взгляд Чунмён, поравнявшись с Исином и засунув руки в карманы, чтобы они не жили своей жизнью и случайно не оказались на плечах или поясе археолога, спугнув и так не пребывающего от него сейчас в восторге юношу. — Я толком ничего не сделал. Я просто купил на аукционе книгу, сам вложил в неё подделанное письмо с картой, опять-таки спасибо Центру, после принёс её торговцу антиквариатом на рынок, зная, что ты окажешься там на следующий день, и потом подтолкнул тебя на поиски ущелья. В тронном зале я обнаружил очень много засохшей лаванды, которая сохранилась до этих пор каким-то таинственным способом. Знаешь, поговаривают, будто благодаря ей можно увидеть духов. Похоже, ты действительно смог увидеть духов прошлого, погрузившись в воспоминания того, чьей реинкарнацией являешься. Исин, ты должен понимать, что вся твоя любовь к древностям несла в себе свой смысл. Тут молодой человек всё-таки берет Исина за руку и с мольбой смотрит ему в глаза, замечая, как покраснело от стеснения лицо Чжана. — Нам было суждено встретиться, переродиться, прожить вместе намного дольше, чем в прошлой жизни. Это вовсе не проклятие. Это дар. Подарок Небес! Прошу, только не отталкивай меня. Я готов начать все с самого начала, чтобы ты узнал меня лучше, без уловок и лжи. Чунмён наклоняется и тянется за поцелуем, но Исин отворачивается, отчего Ким мажет губами по его скуле. — Я… дай мне подумать, — просит Кима юноша. — Пока что это слишком быстро и сложно, чтобы дать ответ прямо сейчас. Мне нужно время… — Сколько угодно, — Чунмён готов ждать целую вечность, если понадобиться. Он знает, что рано или поздно Исин сдастся, ведь он уже ощущает, как тот всем своим нутром тянется к нему, хотя старательно пытается подавить это необычное чувство. Ким понимает его, с ним происходило в своё время то же самое. Молодым людям приходится заночевать в палатке. Чунмён держит дистанцию и отворачивается от Чжана. Видеть любимого и не иметь возможности дотронуться — суровое испытание, но ему не впервой. Сегодня просто в первый раз они вместе, когда оба оказались в курсе своих прошлых жизней, кем они друг другу приходились. Утром парни летят обратно, решив, что Одаро-Дэль должен остаться легендой и никому не рассказывать о своей грандиозной находке. Хотя для Исина и Чунмёна это место стало рождением чуда, сотворением их любви. Ещё только маленький росток, который вскоре должен был распуститься пышным сиреневым и благоухающим бутоном. Чтобы Одаро-Дэль до сих пор остался только их, они никогда не обмолвятся о нём кому-нибудь ещё. На следующий день Исин получает букет лаванды. Он безошибочно угадывает отправителя. «Я буду присылать тебе свежие цветы каждое утро. С любовью, Ким Чунмён», — гласит вложенная записка. Чжан улыбается и несет букет на кухню. Где-то на полке у него должна стоять ваза. История повторяется. Благородный воин Сухо стал историком Ким Чунмёном, который приносит дар своему избраннику, своей Паре. Через неделю пребывающий в недоумении от внезапного почтового пакета Исин сдирает упаковочную бумагу и крутит в руках фотоальбом в кожаной обложке. Он присаживается на диван в зале, открывает фотоальбом, пролистывает. Его рука внезапно замирает над одной страницей. Парень прикусывает губу, но всё равно не может сдержать слёз, глядя на определённую фотографию: на его лице царит мягкая улыбка, когда он вдыхает, стоя у цветочной лавки, аромат лавандового букета в своей руке. Исин судорожно вздыхает, закрывает и откладывает альбом в сторону. Фотография — тонкий лист, холст, наполненный жизнью, дыханием, существованием того, кто на нем изображен. Фотография — запечатленный момент прошлого, воспоминания, показатель того, что когда-то удалось увидеть, почувствовать, ощутить. Отголоски этого момента, события, ощутимы до сих пор. Как и эта мягкая, добрая улыбка, вызывающая даже сейчас трепет, словно увидел её впервые. Глядя на человека, снятого украдкой, в которого по уши влюбился, возвращаешься в тот день, когда влюбленность только давала свои побеги, и лишь после расцвела, как и все эти бутоны, что окружали похитившего навсегда сердце и покой человека. Какая к черту разница, что парень влюбился в парня?.. Разве это эталон и показатель истинности чувств? Поступки, на которые человек готов ради любви и в итоге способен завоевать расположение и взаимные чувства, — вот что главное. Если бездействовать, то уже никогда на очередной стопке фотографий невозможно будет отыскать тот момент, когда вместо одного стало двое счастливых, двое влюбленных молодых людей. Этой ночью Исин теребит в руке визитную карточку с номером телефона историка, задумчиво поглаживая большим пальцем глянец. Спустя двадцать восемь дней археолог переезжает к Чунмёну. Любовь к Киму заложена у него в генах. С этим уже ничего не поделаешь. Да и бороться с этим Исин не намерен. Он давно сдался. Его поражение насчитывается длиной в несколько тысяч лет.