Лучший из них

Ренли всегда считал, что на турнирах куда интереснее наблюдать за трибунами, чем за ристалищем. Даже если сам садился в седло. Кое-что было неизменно. Роберт пил, скучал, пренебрежительно хмыкал. Пребывая в дурном расположении духа, говорил про бесполезную возню — да еще бы, сам он в этом искусстве никогда не был особенно удачлив. Оживлялся он обычно, если кто-то летел через голову коня или доходило до крови. Как ни странно, тогда же оживлялась и Серсея. Она скрывала это очень тщательно за маской надменного безразличия, но глаза блестели — не спутаешь, зеленые, прекрасные, львиные во всем, кроме цвета. Джоффри, когда не старался угодить Роберту, подражал матери повадками и выражениями лица так точно, что это было почти смешно. То есть было смешно у ребенка, сейчас уже выглядело странно и не по возрасту, тем более что на Роберта Джоффри не походил ничем. Томмена на турниры пока не приводили, да он и не рвался. Мирцелле разрешали присутствовать с прошлого года, она уже выбрала себе рыцаря и теперь чуть не подпрыгивала на подложенной в кресло подушке, пока не видела мать, и спрашивала Ренли, что он думает о чьих шансах на победу. Мизинец, как Ренли был уверен, тоже следил сначала за трибунами, и только потом за ристалищем. Что-то всегда отличалось. Из-за кого на сей раз найдут повод поцапаться Роберт и Серсея, а главное — как скоро. Какую прическу выберет Серсея, чтобы удобнее носить венок от победителя: если выигрывал кто-то из Белых Плащей, ему полагалось преподнести венок королеве или возложить на статую Девы. (Джейме, конечно, всегда выбирал Серсею. Барристан — Деву). Придет ли Джон Аррен являть внимание и учтивость, заставляя своим присутствием даже Роберта подобраться и ровнее сесть в кресле, а Мизинца — подобострастно улыбаться и лебезить. Сегодня еще был вопрос, явится ли Станнис наконец. Его отсутствие не было новостью само по себе, он терпеть не мог турниров, но на сей раз он пока не объявился даже в Королевской Гавани. А уж для человека, любившего упрекать в необязательности всех остальных, и вовсе странно так сильно опаздывать, когда его ждали еще пару недель назад. Серсея уже не преминула высказать Роберту что она думает о подобном неуважении к их сыну и наследнику. Ответить Роберту было нечего, хоть он и не выносил, когда с него спрашивали за Станниса. Значит, поцапаются быстрее обычного. Определенно, все самое любопытное всегда происходило на трибунах, не на песке. Не сегодня. Лораса не нужно было высматривать. Лорас бросался в глаза сам, и вовсе не из-за блеска доспехов или яркого плюмажа. Ренли охотно признал бы, что не спускает с Лораса глаз, потому что влюбленный болван, которому так и положено, если бы не заметил, как фрейлины указывают на Лораса друг другу. А он ведь просто ждал, в длинном ряду прочих, опустив руку с выгнутым щитом, пока кони переступали и фыркали, не слишком довольные близостью друг друга. Лорас держался с утра спокойно и собрано, много улыбался, так что Ренли не раз похвалил себя. И в особенности за то, что вчерашней ночью просто отправил Лораса спать, как ни тяжело было от него оторваться. Разбудив на рассвете, Лорас целовал его так долго, крепко и так... усердно, что Ренли заподозрил: вовсе не из-за неутоленной страсти, а на удачу. Лорас заухмылялся и даже не стал отпираться. Ренли не знал, возмутиться или почувствовать себя польщенным, и по тому, как заухмылялся сам, понял, что польщен. Он ждал, что Лорас попросит у него какой-нибудь знак, но Лорас так и не попросил. Правда, был ведь подаренный им пояс, а ничто другое Лорас не смог бы носить на виду, но все равно странно — и, пожалуй, да, самую малость обидно. Ренли решил спросить позже. Перебирая в уме последние добрые советы, Ренли хлопнул себя по лбу: «Лорас, ты же не забудешь выбрать себе даму?». Странно, что у него вылетела из головы такая важная и очевидная вещь. «Зачем? — пожал плечами Лорас. — Если я выиграю, я привезу венок Маргери». «Это же твой первый турнир» — заметил Ренли с намеком. «Да» — сказал Лорас. На прощанье Лорас подозвал Ренли и сказал на ухо: «Следи за ногой». «Что?» — не понял Ренли. «Ты путаешься, на какую ногу хромать. Следи внимательнее». И ушел в шатер, облачаться. Ренли усмехнулся, потер колено, поправил у кресла трость и еще раз, не удержавшись, помахал Лорасу, надеясь, что он заметит. — Похоже, вы сегодня кому-то особенно благоволите, лорд Ренли, — сказал Мизинец. — Вы не представляете, насколько, — ответил Ренли, лучезарно улыбаясь. Герольды. Трубы. Отмашка. * * * Они смотрели. Выйти, выехать под взгляды, да еще такое множество — сперва все равно что прыгнуть в холодную воду. Перехватывало дух и сердце принималось скакать. Ненадолго. Но всегда. Каждый справлялся как-то по-своему. Гарлан утверждал, что полезно напевать про себя или что-нибудь читать наизусть. «Да хоть бы и молитвы» — говорил он. Алайо советовал сосредоточиться на собственном дыхании. Нет, не то. Бессмысленно. Все начинается — и оно просто приходит само. До сих пор всегда приходило. Лорас заметил — мельком, краем глаза, как привстал и помахал ему Ренли. Ему, кому же еще. Запомнил, где Ренли сидел. Видеть его Лорас потом не сможет. Но знать — будет. Жребий достался четвертый. В противники — рыцарь Запада с пылающим деревом на щите. Лорас никогда не встречался с ним прежде, но в седле он, на первый взгляд, держался неплохо, только немного заваливался вперед, как, впрочем, большинство. Сердце все еще подпрыгивало, когда Лорас отсалютовал королю, королеве, принцу, своему противнику. Опустил забрало. Принял ланс. Поднял щит. Закрыл и снова открыл глаза. Он больше не замечал перед собой железа и узких щелей в нем, он видел беспрепятственно и ясно. Доспех стал легким – серый шелк, серебристая чешуя, свет и ветер. Лорас не слышал – чуял своей второй, сверкающей кожей, как полоса зеленого шелка шевелилась в такт шагам коня и пощелкивала мелким жемчугом о наплечник. Шторм переступил, перенес вес с одной стороны на другую, и Лорас почувствовал жесткий песок и землю его копытами, потянул воздух его ноздрями, задышал его боками. Его ушами услышал пение трубы. Его ногами прыгнул с места в галоп. Воздух стал холодным, чистым и сладким. Они смотрели. Это было прекрасно. * * * Алин Марбранд просто вылетел из седла, выронив щит и целый, так и не коснувшийся Лораса ланс. Ренли был уверен, что никто, как и он сам, не успел уследить за ударом. За Лорасом разве успеешь. «Ты как-нибудь прикидываешь, просчитываешь заранее, куда бить?» — спросил Ренли однажды, еще очень давно, пронаблюдав час и не уловив никакой закономерности. На сей счет имелись правила, которые в свое время с грехом пополам втолковали даже ему самому, но было непохоже, чтобы Лорас им следовал. «Нет, — ответил Лорас, — я чувствую. Всё ясно, когда противник уже на длину копья от меня, ну, может быть, иногда за миг до того. Я просто... знаю». Звучало, как чистейшая черная магия, и Лорас, заметив недоумение, принялся размахивать руками, что-то объясняя. Потом сдался и засмеялся: «Да не знаю я, как это словами передать». По всему выходило, что учить его этому тоже никто не учил, разве что Алайо Сэнд немного руку приложил. «Нюх у него», — пожал плечами Старый Медведь, когда Ренли спросил его мнения. Ага, это все объясняло, как же. — А ничего твой Тирелл, — сказал Роберт, обернувшись. И Ренли почему-то, вдруг, ни с того ни с сего, почувствовал себя польщенным и счастливым. Лорас, умница, не забыл, что выбить кого-то из седла — только полдела. Замешкавшись всего на миг, почти незаметно, он раскланялся перед королевской четой — нелепый этот поклон в седле, да в полном турнирном доспехе вышел у него таким изящным, точно железо запросто гнулось. Конь, к огромному удовольствию толпы, тоже поклонился. Потом Лорас объехал трибуны, принял у Марбранда, которому тем временем помогли подняться, желто-красный, изображавший пламя плюмаж в качестве выкупа. — Я ведь обещал: будет на что посмотреть, — сказал Ренли Роберту. К третьему поединку Лораса (ему на сей раз достался какой-то Грелл из Речных земель, а может, и не Грелл, кому какое дело), Ренли заметил, с некоторым торжеством, как Роберт отставил кубок, наблюдая. Лорас, разумеется, безо всякого труда выиграл, и откуда-то с трибун полетел пышный пион, шлепнулся на песок. Лорас огляделся, нашел взглядом даму, прикоснулся к шее коня, что-то сказал, и тот опустил голову, подобрал цветок и потом позволил вынуть его у себя из зубов, к общему восторгу. Ренли несколько дней помогал отрабатывать этот трюк. И теперь, когда Лорас с какими-то учтивыми словами протянул пион даме, это Ренли бережно взял ее руками из его латной перчатки мокрый, растрепанный цветок, весь в конской слюне и песке. Настроение не испортил даже Бес, который явился к середине турнира и почему-то выбрал, хотя места было хоть отбавляй, соседнее с Ренли кресло. Ренли подобрал локоть, чтобы не коснуться Беса ненароком, и забыл о нем. Четвертым Лорасу достался Арис Окхарт. В первой сшибке они разошлись, сломав копья. Во второй конь Окхарта после удара крутанутся вокруг своей оси, присел на задние ноги, и Окхарт, как ни старался сохранить равновесие, в седле не удержался. — Как у сира Лораса это вышло? — спросила Мирцелла громче приличного, блестя глазами, и привстала в кресле, чтобы лучше видеть. — Думаю, удар был с подкрутом, — с удовольствием ответил Ренли. — Так это называется. «Так Лорас говорит». — А дядя Джейме так никогда не делал, — Мирцелла смотрела с недоумением. — Потому что твой дядя Джейме не нуждается в циркаческих трюках, чтобы побеждать, — веско сказала Серсея, обернулась и послала Ренли тяжелый взгляд. — Да, матушка, — отозвалась Мирцелла и притихла. Когда Серсея отвернулась, Ренли поманил Мирцеллу пальцем (на ристалище все равно уже выехал кто-то другой, совершенно неинтересный) и сказал ей на ухо, чувствуя себя несметно богатым и очень щедрым: «Я могу как-нибудь попросить сира Лораса показать этот удар отдельно, для тебя». Мирцелла засияла и закивала. А Серсея пусть побесится. Крылья. Лорас часто говорил это слово и прибавлял: «Уж если на что и похоже», совершенно беззастенчиво, как будто первый придумал, как будто тысяча сочинителей не написала до него в тысяче баллад про крылья, что вздымаются за спиной у отважного героя. Словно дело самое обычное и ясное. Говорят вам, крылья. Что же еще. И правда ведь, что же еще. Полдня прошло, и, несмотря на передышки, у Лораса должно было ныть плечо и отваливаться правая рука, но если и так, догадаться невозможно, так легко и безусильно он летал по ристалищу. Да, по крайней мере у одного из них, у коня или у всадника, точно были крылья. И Ренли склонялся к Лорасу. …Кстати, надо подумать, нельзя ли и впрямь сделать для доспеха такое украшение. Если кто и сможет его носить, не превращаясь в посмешище, так это Лорас… Ряды рыцарей убывали стремительно, быстрее, чем обычно, благо, где-то там Джейме и Барристан тоже времени не теряли, хотя за ними Ренли и следил вполглаза. Так что когда распорядитель турнира спросил у Роберта, не следует ли перенести последние поединки на завтрашнее утро, Роберт махнул рукой: «Солнце высоко». Тянули последний жребий. Лорасу достался Джейме Ланнистер. Роберт сразу поскучнел. Ну что же, вот и всё. Лорас был великолепен сегодня, и до сих пор ему везло, но Джейме выиграл больше турниров, чем Лорасу лет. Уступить ему совершенно не зазорно, Лорас и сам наверняка понимает. А Ренли потом обязательно скажет, что его приветствовали сегодня куда охотнее и громче, чем Джейме. К тому же, это чистая правда. — Ваши ставки, лорды и леди? — осведомился Мизинец. — На сира Джейме, — сказала Серсея первой, размеренно и торжественно. Ренли потянул было золотой дракон из кошеля, но передумал и отстегнул с камзола любимую брошь, прекрасной работы золотую оленью голову с рогами из валирийской стали. Так было правильнее. Он поймал взгляд Лораса, ободряюще кивнул ему, улыбнулся, поднял безделушку повыше: «Смотри, на твою победу, конечно», и только потом кинул брошь к прочим ставкам. — А в ставках вы куда рисковей, чем на ристалище, лорд Ренли, — это опять Мизинец, конечно. Зачем-то старается поддеть, как всегда. Пусть старается лучше. — Вам бы радоваться, — отвечал Ренли беззаботно. — Может быть, она вам достанется, и дамы наконец-то одарят вас вниманием. И тут Бес, о котором Ренли успел забыть, смерил его взглядом, неприятно прищурил черный глаз и бросил золотой дракон: — На сира Лораса, — сказал он. — Разбрасываешься золотом, братец? — фыркнула Серсея презрительно. — Считаешь золото в чужом кармане, сестрица? — Довольно, — оборвал Роберт. — Начинайте! * * * А вот и он, сир Джейме Ланнистер, старший сын лорда Кастерли Рок, рыцарь Королевской Гвардии, известный как Лев Запада и Цареубийца. Вот он: белый плащ золотится в вечернем солнце, игреневый конь гнет крутую шею, алый плюмаж гривой ниспадает со шлема в виде львиной головы. Лорас наблюдал весь день. Подмечал повадки. Он был неоспоримо хорош, очень, очень хорош, один из лучших, кого Лорас видел в жизни. Он оказался той же породы, что и Лорас, Боги одарили его теми же чутьем и слухом столь же щедро. Он тоже слышал музыку и ритм, он тоже чувствовал – ристалище, коня, противника, песок, ветер. Он был прекрасен, Джейме Ланнистер, Лев Запада, залюбуешься. И еще, прямо сейчас, он сидел в седле так небрежно, словно собирался на прогулку. Зря он это. Ой как зря. * * * Запели трубы, но кони прянули с места как будто за миг до звука. Взметнулась, хлопнула зеленая с золотом попона, брызнул песок, плюмаж лег на ветер. Затрещало дерево, а потом Лорас оказался уже на другом конце ристалища, все еще сжимая в правой руке обломанный ланс, и стряхивая со щита щепки. А Джейме Ланнистер... А Джейме Ланнистер лежал на взрытом песке, и к нему рысил, возвращаясь, его конь. Ренли успел услышать, как поднимается, нарастает гул, сразу со всех сторон. А потом над самым ухом раздался неистовый, счастливый, дикий клич, и Ренли вдруг обнаружил, что вскочил с места, и все почему-то на него смотрят. «Да это же я сам». Не он один, Роберт тоже радостно вопил во все горло, и хохотал, и громогласно повторял указывая на Джейме: «Так его, так! Прямо на золоченую задницу!». Но Ренли уже не слушал, потому что Лорас, вертясь на приплясывающем коне, искал его взгляд, его, только его, ничей больше. Ренли протолкался к краю ложи, бесцеремонно отодвинув одну из фрейлин, а она не то что не возмутилась – пихнула его локтем в ответ и тоже припала к бортику, вцепившись в бархат обивки. Лорас сиял и, встретившись с Ренли взглядом, засиял еще ярче. Ренли спохватился, сделал страшные глаза и замахал руками, Лорас недоуменно нахмурился, моргнул, потом тоже спохватился и принялся раскланиваться. И только потом догадался откинуть в сторону обломок ланса. Лорас поскакал к другим трибунам, под потоком цветов и лент и, и Роберт захохотал, запросто перекрывая шум толпы: — Ну куда, куда!.. Куда понесся? Давайте его сюда!.. Да верните вы его, растяпы! Именем короля! Короля, я сказал!.. И захохотал еще громче. Потом взялся за бортик, подергал его, примерился, и на какой-то миг Ренли с ужасом и восхищением подумал: сейчас сам спрыгнет вниз, Боги, нет, здесь двадцать футов. Нет, махнул рукой, не спрыгнул. Толпа повторяла что-то, что-то одно, но Ренли почему-то все никак не мог разобрать, что именно. Лораса догнали, окружили, стащили с седла — Ренли понадеялся, что ему не оторвут голову от избытка усердия, снимая шлем, — и наполовину привели, наполовину принесли в королевскую ложу. Роберт прыгнул, опередив Ренли, и схватил Лораса, оторвал от пола с доспехом вместе, чуть ли не подкинул. — Молодец, Тирелл! Вот как надо радовать вашего короля, а? Лорас, накрепко схваченный, послал Ренли из-под локтя Роберта ошалелый взгляд, Ренли только руками развел, стараясь не смеяться: извини, мол, король, такое дело. А потом Роберт внезапно сгреб и его тоже, так что дух перехватило. Ох, на Лорасе хотя бы латный горжет, везет ему... — Иди, иди сюда, Ренли! Ну кто бы мог подумать, и от тебя есть какой-то прок! Такого парня вырастил... И на какое-то мгновение Ренли снова стало десять, и Роберт весело таскал его по двору Штормового Предела, зажав под мышкой, ероша волосы, приговаривая, что хоть с одним братом ему повезло. И, хотя дышать было трудно, Ренли чувствовал себя гордым, гордым и счастливым... — Джоффри! Эй, Джоффри, да где ты там? Видел? Вот какой сын мне нужен, все тебе понятно? Чтобы и ты через пару лет вот так же умел, ясно? Скривилась Серсея — и Джоффри вслед за ней, одно лицо, и это было почему-то невероятно, уморительно смешно, и Ренли услышал, как хохочет в один голос с Робертом. — Что, парень? — это уже снова Лорасу. — Вот бы тебя в королевские сыновья, а? «Да Боги упаси!» — отчетливо читалось на лице у Лораса, но он даже нашелся и начал что-то учтивое говорить в ответ, чего Роберт, конечно, и не думал слушать. А Королева Шипов поставит нас обоих в угол, подумалось вдруг, в угол и лишит ужина, потому что мы клятвенно обещались быть паиньками и не злить Ланнистеров... И эта мысль тоже оказалась ужас какой веселой. Лораса, тем не менее, надо было выручать. — Роберт, да отпусти ты его!.. — засмеялся Ренли. — У него же еще один поединок. Ну! Когда Лорас был вызволен, а дамы подобрали оттоптанные шлейфы, Серсея все еще глядела тяжелым, свинцовым взглядом, и Ренли стал ждать, что же она решится сказать. — Для хромого, — промолвила она желчно, — вы очень резво скачете, лорд Ренли. О, всего-то? Ренли чуть не засмеялся снова. — Радость — лучший целитель, моя королева, — ответил он нежно. И только усевшись обратно в свое кресло и отбросив ненужную трость, Ренли понял, наконец, что все это время выкрикивала и выпевала толпа. «Рыцарь Цветов!.. Рыцарь Цветов!». О, конечно, ведь как родное же. Ренли почувствовал, как улыбается, счастливо, глупо и широко. Конечно же. * * * Начинало смеркаться, когда Лорас выехал на ристалище против Барристана Селми. Лорас сломал пять копий. Сир Барристан — шесть. И когда король присудил ему победу, сир Барристан коротко поклонился, обернулся, принял у Лораса плюмаж со шлема, а потом снял с правой руки латную перчатку и протянул открытую ладонь со словами: «Так как ваше имя, сир? Боюсь, я плохо расслышал». О, он слышал, конечно, и столько раз: герольды, должно быть, охрипли, повторяя. Но Лорас знал, они оба знали, что он хотел сказать. — Я Лорас Тирелл, сир. И солнце, уже коснувшееся горизонта, взошло снова, сияющее и ослепительное, белое и золотое, у него в груди. * * * Ренли отсылает слуг, оделив каждого и каждую серебряным оленем и наказав от души пить за его щедрость и победы Лораса, притом лучше всего — до утра. Еще раз радуется, что предусмотрительно велел поставить свой шатер на самом краю лагеря, почти у леса, и теперь звуки гулянок хоть и доносятся, но слабее, чем дребезжат цикады. Какой-то его части хочется потушить свечи, но Ренли не дает ей воли. Подумав, Ренли достает из-под подушки флакон и ставит ближе к жаровне, наблюдает, как медленно оседают в зеленоватом оливковом масле веточка лаванды и два розовых цветка, еще раз расправляет складки на одеяле и садится ждать, прислушиваясь к звукам шагов. Вдалеке проклинают прокисшее вино, нестройно поют и клянутся честью. Сладко пахнет расплавленным воском. Беспокойства Ренли не чувствует, только нетерпение, но уж его-то со всей силой. Велит себе не барабанить пальцами по спинке походной кровати и не вскакивать на каждый шорох. Спокойнее. Терпение. Лорасу не так-то просто ускользнуть незамеченным. Если кто и помнил, что турнир на самом деле выиграл Барристан, а затевался он в честь Джоффри, так точно не Роберт. На пиру он усадил Лораса поближе к себе, беспрестанно нахваливал, хохотал, собственноручно подливал вина (и Ренли незаметно отодвигал кубок подальше), с силой хлопал по плечу. «Твой брат оставил на мне больше синяков, чем весь турнир» — заметил Лорас шепотом, когда Роберт на что-то отвлекся. «Что поделаешь, — весело ответил Ренли. – Таковы королевские милости». Когда Роберт завел речь о минувшей войне, Ренли прислушался внимательнее и невольно напрягся, но Роберт только рассказывал про свои победы, ни разу не заговорив про Хайгарден. И Ренли успокоился. Если Роберт чаще поминает Неда Старка, чем Рейегара Таргариена, значит, беспокоиться не о чем. На самом деле в добром расположении духа он становился удивительно красноречив, а его истории – занимательны и красочны. Цены бы им не было, если бы еще мелкие подробности не менялись от раза к разу и если бы Ренли не слушал одно и то же годами… А Лорас выказал такую осведомленность о робертовых победах, о какой Ренли и не догадывался, и являл просто образец учтивости, если и не скромности. Лорас был тщательно причесан и благоухал мылом, и все же вблизи, чуть заметно, от него все еще пахло железом, потом — конским и его собственным, оружейной смазкой. Победой. И Ренли старался думать о чем-нибудь другом, потому что стоило только сосредоточиться на запахе Лораса, как пиршественный шатер и его тысяча свечей начинали расплываться, исчезать, а вместо них проступали стылые каменные стены и непроглядная темнота, и тело начинало отзываться само, не спросясь. А подумаешь тут о другом, когда всякий раз, как Лорас вертел головой, его кудри взлетали, едва не задевая Ренли щеку, и их запах наполнял нос. Лорас сиял. Сверкал. Лучился. Громче всех смеялся и хлопал представлению акробатов, которые разыгрывали турнир (было заметно, что зеленое и желтое трико они сооружали в спешке, но золото Тиреллов ведь того стоило). Галантно обещал дамам поутру показать свое мастерство еще раз, только для них (дамы старались коснуться его руки хоть мимолетно, даже не заигрывая, а на удачу, везение в сердечных делах, доброе здоровье, что там еще). Охотно и благосклонно послушал сочиненную в честь турнира песню, где упоминался чаще всех (песня была ужасна, льстива, немузыкальна, но менестрель не прогадал, понадеявшись на лорасову щедрость). «Будешь таким расточительным, — весело шепнул Ренли, когда золотая монета полетела уже третьему по счету предприимчивому певцу, — к концу пира останешься голым». «А вы разве будете недовольны, мой принц?» — шепнул Лорас в ответ и улыбнулся на миг совершенно лучезарно и совершенно непристойно. Чистейшее удовольствие, с которым Лорас принимал внимание, похвалы и здравицы, отдавалось в Ренли временами, как свое, никакого вина не надо. И все же Ренли приревновал бы Лораса ко всему этому – о, не к Роберту, ясное дело, к тому, как много сияния и радости доставалось всем подряд. Словно Лорас и впрямь был готов любить всех без разбора. Но, улучив момент, Лорас метнулся рукой под стол и с силой сжал Ренли колено горячей, обжигающе горячей ладонью, которая казалась больше и шире, чем была. Он заметил, ну конечно заметил, как Ренли задержал дыхание на миг. По его губам Ренли прочел: «Я же приду, да?». А по его лицу — что, как ни счастлив он прямо сейчас, обласканный, захваленный, остаться с Ренли наедине он хочет больше, гораздо больше. И вот это точно давало в голову куда сильнее самого крепкого вина. Ренли повел танцевать одну из королевских фрейлин – всю павану она, конечно же, расспрашивала про Лораса – потом проводил даму, распрощался с ней и на свое место уже не вернулся, выскользнул в боковой ход пиршественного шатра. И только снаружи голова немного прояснилась. Ренли ерзает на покрывале. Вздыхает. «Ну где он, в конце-то концов»? Слышатся знакомые быстрые шаги — нет, прыжки — ближе, отчетливее. Ренли поднимается, подхватывается, сам подпрыгивает навстречу. Лорас спотыкается, весело ругается вполголоса, задевает натянутую веревку, откидывает полог, ныряет внутрь. Десяток теней призрачной свитой вырастает за его спиной на полотняных стенах. Лорас выпрямляется — и заполняет собой весь шатер, весь высокий, весь просторный, весь «зачем тебе столько места, Ренли» шатер. Ренли собирается что-то сказать, пошутить, восхититься, но Лорас уже прыгает к нему, хватает в объятия, прижимает крепко, еще крепче. Жар от его тела накрывает, укутывает, Ренли дышит этим густым жаром, и не то что слов, мыслей становится не собрать. — Ренли, — выдыхает Лорас в губы, подбородок, шею, трется лбом, его руки блуждают по спине, сминают одежду, забираются в волосы. — Ренли, Ренли... Имя блаженным звоном раскатывается в голове, отдается в теле. С чего бы, что такого особенного, будто Лорас не звал его по имени тысячу раз... «Нет, не звал». Обходился, упрямец. Приберегал. — Ренли, Ренли, Ренли... Имя сливается в заговор, в заклинание. Лорас повторяет его совсем уже бессвязно, носом в ключицы, крепко сомкнув руки на пояснице. Потом смеется, фыркает, дурашливо прихватывает зубами за шею. На миг что-то в его веселье неприятно, холодно колет. Ренли подбирается, успевает подумать с запоздалой досадой: «Сам виноват, оставил его одного, где некому было уследить, сколько он пьет…». Но вином от Лораса тянет совсем слабо, его быстрые, лихорадочные движения остаются точными и ловкими, и когда он поднимает голову, глаза у него блестящие, сияющие, но совершенно ясные. Нет, это не хмель. Это счастье. Ренли расслабляется у Лораса в руках и наконец-то — о Боги, наконец-то! — дает себе глубоко вдохнуть его запах, еще глубже, всей грудью. Ладони Лораса почти жгутся сквозь ткань, бедро недвусмысленно, с силой вжимается в бедро. Как же все это происходит, как получается, ведь нет даже все скрадывающей, все изменяющей темноты, и Лорас по-прежнему ниже его на полголовы, уже в плечах, младше пятью годами, но… но… — Да уж, — выговаривает Ренли с невольным смешком, — мой цветочек… Лорас отстраняется, щурится, ухмыляется коварно. — Ах, цветочек? – говорит он. – Цветочек, да? Цветочек ему… бутончик… розочку! И хватает снова, и тянет вверх, так что Ренли с изумлением — изумлением и мгновенным, острым удовольствием — чувствует, как пятки отрываются от земли. — Сумасшедший!.. — протестует он, — Отпусти!.. Да отпусти ты, надорвешься!.. Лорас отпускает, показывает язык, переводит дух и смеется бесконечно довольно и очень, очень, очень заразительно. А отсмеявшись, берет лицо Ренли в горячие ладони и говорит, глядя в глаза прямо и спокойно: — Я хочу, чтобы ты взял меня сегодня. Его слова минуют голову, падают прямиком в низ живота, тяжелой, густой сладостью, хотя это не то, вот совсем не то, что Ренли ждал услышать, не когда его держали так крепко и властно. — Правда?.. – звучит по-дурацки, но лучшего все равно ничего не находится. — Да. Я хочу тебя так близко, как только можно, — говорит Лорас просто, а потом смеется: — К тому же я слышал, ты в этом чудо как хорош. А? — Тебе все еще может не понравиться, — не очень уверенно возражает Ренли. — Не понравится — перестанем, — пожимает плечами Лорас. И добавляет: — Тоже, большое дело! Беспокойство тает. — Хорошо, — улыбается Ренли, — Но на одном условии. Я тоже хочу, чтобы ты взял меня. Сказать получается совсем легко и безусильно. — Да? — Лорас вспыхивает сначала удивлением, потом — восторгом. — Да! Да, конечно! Да! Ты самый… самый… Я так… Ты не представляешь, как я… Я люблю тебя!.. Он трясет головой, бросает попытку объясниться, хватает Ренли за руки, прижимает ладони к губам, обе сразу, смотрит поверх них восхищенно, обожающе, преданно, выпускает руки и принимается делать все одновременно — целовать, дергать пуговицы, так что нитки трещат, твердить свое заклинание. Потом вдруг поднимает голову, отстраняет Ренли на вытянутых руках, вглядывается: — Погоди, — говорит он. — Ты ведь уже собирался… Ты хотел меня попросить раньше? Вчера? От счастья по всем канонам полагалось мило глупеть, но Лорас всегда начинал соображать еще стремительнее обычного. Это было почти... нечестно. — Хотел, — отвечает Ренли, щеки теплеют от непонятного смущения. — Я… давно хотел. И я вчера думал... я был уверен... А, да что тут мяться. — То есть я надеялся, что ты на меня прыгнешь, — выпаливает Ренли. — О, — произносит Лорас. Что это у него на лице, умиление?.. И если оно, то почему от него так хорошо? — Тогда тем более надо о тебе позаботиться, — говорит Лорас очень серьезно и целует Ренли в обе щеки, нежно, почти трепетно. — Вознаградить тебя за терпение. Я постараюсь. И сразу, безо всякого перехода, смеется, весело кусает за нос: — Только я все равно первый, — и его горячие руки скользят под рубашку. — Пошли. Пошли, а то я тебя отнесу. «И ведь отнесет же». Лорас смеется, опрокидываясь на постель, навзничь, раскинув руки, как в воду после жаркого дня. Смеется, притягивая Ренли за загривок и забрасывая на него ноги. Смеется, когда Ренли охает от того, с какой силой колени стискивают ему ребра. Смеется, отбрыкиваясь от сапог. Смеется, когда пара пуговиц все-таки остается у него в руках. Смеется, ныряя под подушку: «Ренли, куда ты масло задевал? А, вот, ага!». Его смех отдается блаженным звоном в голове, сладостными мурашками сбегает по спине. Лорас смеется так, только когда безоглядно счастлив. Лорас смеется так, только когда они вдвоем. Но кто-то же должен думать, кто-то же должен следить, Ренли не простит себе, если сейчас все пойдет наперекосяк, только не сейчас. А Лорас знай себе фыркает, отмахиваясь от всех попыток придержать. Лорас, тише. Лорас, не торопись. Лорас, дай мне хотя бы раздеть тебя. Куда там. — Лорас! Да Лорас же! — трудно, очень трудно сердиться, нахмуриться еще труднее, но Ренли старается. — Если ты чего-то хочешь, дай мне все сделать, как полагается! — Ладно, ладно, — вздыхает Лорас. — Ты главный. Ты командуешь. Он принимает серьезнейший вид, отодвигает Ренли, сосредоточенно взбивает подушку, потом устраивается на спине, чинно складывает руки на животе, закрывает глаза. Замирает. — Что это ты делаешь? Лорас открывает один глаз. — Как что? Веду себя подобающе и благопристойно, — сообщает он и показывает язык: — Невинность!.. Мгновение спустя Ренли уже лежит под ним, с запрокинутыми за голову руками. А Лорас, усевшись сверху, прижимает запястья понадежнее, так что Ренли видит движение мышц под золотящейся кожей, откидывает волосы, так что они текут на голые плечи, распрямляется, до боли прекрасный и знающий об этом, заглядывает в глаза. — Ничего ты не испортишь, хоть ты нарочно старайся, — говорит он, и Ренли снова успевает подивиться мимолетно, откуда только берется его проницательность сейчас. — Все хорошо, Ренли. Он говорит так веско, так убежденно, и Ренли вдруг ясно понимает, что значит его «всё». Ты. Я. То, что между нами. Ночь снаружи. Ночь внутри. Прошлое, будущее, настоящее. Вселенная, сколько есть ее. Лорас чуть присмиревает, совсем немного, только дух перевести. Он одновременно умудряется быть неуемным, пылким, буйным, и совершенно расслабленным, текучим, податливым. Открытым, очень открытым, настолько, что каждое его движение, малейший жест, дыхание, всё — приглашение. Запах его кожи сильнее и слаще растопленного воска свечей. Он хватает ртом губы Ренли и его пальцы, точно голодный, и в промежутках бормочет какие-то совершеннейшие, влюбленные, упоительные нелепицы, что-то про рога, и про нежные цветочки, и про тюленей… И он смеется, смеется, смеется. Пока не начинает стонать. Солнце бьется в груди на месте сердца, и свет бежит по жилам, смешавшись с кровью. Всё просто. Всё полно смысла. И всё прекрасно, всё, на что ни падает взгляд, тоже мерцает изнутри золотым, медовым сиянием: черные волосы Ренли, укрывающие Лорасу бедра, скользящие при каждом движении головы, край ренлиного плеча, его пальцы, крепко сплетенные с пальцами Лораса, даже откинутый край одеяла, складки на простыне, свод шатра, по которому снуют их тени. Даже воздух, который Лорас прерывисто тянет, как будто становится в горле немного золотым. Ренли все еще осторожничает. Приходится повторить ему три раза, что уже можно. Нужно. «Рано», — говорит он, на мгновение приподнимая голову. «Но ты так стараешься, что я… а…а-ахм…». «Вот и отлично» — кивает Ренли так серьезно, что Лорас рассмеялся бы, если бы только смог, если бы только ренлины губы и ренлины пальцы не... Наконец, Ренли слушается («Да перестань ты меня томить!..»), Лорас отбирает у него масло, выливает себе в руку. «Я и сам могу» — говорит Ренли зачем-то. «Ну вот еще» — отвечает Лорас весело. Да как же, и упустить возможность увидеть, как Ренли будет моргать и мотать головой, услышать, как он будет постанывать в такт движению ладони?.. «Ты вот тоже… Пусти…» — бормочет Ренли наконец, тяжело дыша. Он складывает горкой подушки, несильно нажимает Лорасу на спину, укладывая. Прикосновение его раскрытой ладони между лопаток так приятно, что Лорас сперва ложится с удовольствием, к тому же так довольно уютно. Но хочет он другого. Лорас переворачивается на спину. — Нет, — говорит он. — Вот так. — Лорас, тебе будет неудобно, — Ренли хмурится. — А давай я сам решу, как мне удобно и как нет? — улыбается Лорас, щелкает его по носу и почти видит, как с кончика слетают золотые искры. Откуда Ренли взял свое «неудобно», совершенно непонятно. Нужно только правильно устроиться на подушках поясницей. А их тела и вовсе соприкасаются, примыкают настолько ладно, словно так и надо, так и задумано. Только раскрыть для Ренли колени все еще кажется странным, даже тревожным. Немного, самую малость, и это проходит почти сразу же. Ренли все еще медлит, все еще поправляет что-то, какую-то ерунду, с преувеличенной серьезностью, так что приходится поймать его за запястье и крепко сжать. Рука в руке у Лораса едва заметно дрожит. Все происходит, как Лорас помнил и ждал, только на этот раз... правильно. Да, и правда чувствуется немного иначе, чем с пальцами. Это непривычно, но и только, вообще-то даже приятнее, потому что пальцы жестче... И еще это хорошо, просто хорошо, просто очень, очень хорошо. Знакомый, сильный, желанный жар разливается, взбегает по телу, и с ним предвкушение острой, глубокой, почти нестерпимой сладости. До того естественно, до того блаженно быть вот так соединенным с Ренли, с его любимым, его желанным Ренли... Чего, Боги, ну чего тут вообще можно было бояться?.. Лорас смеется тихонько. Скользнув до конца, Ренли сразу же замирает неподвижно, и Лорас не понимает, почему. Ренли, дыша тяжело и прерывисто, наклоняется над ним и вглядывается так пристально, так обеспокоенно, что складка прорезается у него между бровей. — Эм... Ренли... — Лорас протягивает руку, стереть эту совершенно неуместную складку, — Тебе не обязательно... Он пробует шевельнуться сам, но Ренли тут же удерживает его, с силой схватив за бок. — Лорас!.. — выдыхает он не то испуганно, не то сердито. — Лежи смирно. Лежи смирно и привыкай. — Но... — Лежи смирно. Лорас сдается. — Лежу, лежу, — улыбается он. — Ну хоть целовать тебя можно? — Можно, — Ренли наконец-то тоже улыбается, краешками губ. Лорас осторожно приподнимается на локтях. Губы у Ренли пересохшие, он весь подрагивает мелкой дрожью. Как же дать ему понять, как же ему передать... Лорас отводит взмокшие, спутанные волосы Ренли от лица, прижимает ладонь к его пылающей щеке. — Ренли, все хорошо, —говорит он. — Мне хорошо. Ренли распахивает глаза, так что в лице его появляется что-то очень открытое, очень уязвимое, совершенно прекрасное. Потом он закрывает глаза, и наклоняется ниже, не сразу, с усилием, удерживаясь на локтях. Его горячий лоб касается груди ровно над тем местом, где солнце. — Дурень...— выдыхает Ренли невнятно и нежно, трется носом, бормочет: — Как с тобой сладить... Вот ты дергаешься... А я не хочу, чтобы тебе было плохо... Хочу, чтобы тебе было хорошо... Очень хорошо... Ренли вслепую протягивает руку, кладет на макушку, гладит по волосам. Теперь, когда он совсем близко, Лорас чувствует, как бьется и пульсирует его сердце, дважды — вне и внутри своего тела. Ренли выжидает еще немного, прежде чем разрешает себе медленно двинуться, не спуская с Лораса взгляда. «Осторожно. Внимательно. Не быстро». Лорас прислушивается какое-то время, потом придерживает его за плечо. Ренли послушно замирает. Лорас чуть сдвигается, устраивается немного иначе, перекладывает ноги, кивает. Потом еще раз. Ренли пристально следит за его лицом, но ни беспокойства, ни тревоги, так и не находит. Лорас выглядит — и чувствуется тоже — полным интереса, даже любопытства, и удовольствия, несомненного удовольствия. Ренли переспрашивает, как лучше, коротко и односложно — на большее не хватает дыхания, и без того всё плывет в глазах. На четвертый раз Лорас вздрагивает всем телом, промаргивается, говорит очень, очень довольное «Ух...», и откидывает голову на подушку, обнажая шею. Он чуть улыбается при каждом движении, не открывая глаз, и негромко, со свистом, тянет воздух. Никогда в своей жизни Ренли не слышал звуков прекраснее. «Не быстро. Ты все еще можешь повредить ему». Но быстро и не хочется, потому что хочется, чтобы это — всё вот это, не кончалось никогда, вообще никогда. Ренли протягивает руку, чтобы коснуться светящихся румянцем щек, погладить кончиками пальцев открытое горло, из которого вылетают эти восхитительные звуки. «Осторожнее. Следи за собой. Держи себя...» А, седьмое пекло, да невозможно же. Ренли пропускает руку между ними, сжимает ладонь, и Лорас одобрительно бормочет, нет, мурлычет. Потом Ренли закрывает глаза и доверяется телу. Не похоже это ни на какое обладание. Ни на что это непохоже. — Погоди, — говорит Лорас, все еще с трудом, все еще сбивчиво дыша, и удерживает Ренли за плечи. — Останься так...еще. Кажется, удивление отражается у него на лице. — Я... что-то не то попросил? — в голосе у Лораса вдруг прорезается беспокойство. — Так… не полагается? — Нет, что ты, нет, конечно, я с радостью… Но меня никто раньше не просил, вот я и... Ренли даже понимает, что говорит нечто совсем неуместное, но он не может сейчас выбирать слова, да Лорас и не обижается. И правда, Боги, как хорошо остаться с Лорасом вот так подольше… Ренли столько раз торопили, отстраняли сразу же, как только прогорала страсть, и в одночасье сменялась неловкостью или стыдом. И это всегда оказывалось обидно, хоть немного, даже когда должно было быть все равно. «Повеселились — и будет». Только это же Лорас, он никогда не отстранялся, ни разу, наоборот, он же всегда... К горлу вдруг подступает комок, и какой-то части его, глубоко, очень глубоко внутри, на короткий миг хочется заплакать. Ренли задумывается и добавляет честно и немного смущенно: — И еще у меня руки устали. — Тогда просто ложись. — Я тяжелый, — говорит Ренли с сомнением. — Не для меня, — отвечает Лорас и тянет его к себе. Ренли слушается. Лорас совершенно расслабленный и податливый, словно тряпичный. Первым делом они, конечно, склеиваются животами. Лорас хихикает Ренли в шею. — Как ты все время ухитряешься смеяться в таком положении? — спрашивает Ренли. И тут же, ни с того ни с сего, хихикает сам. Лорас лежит на боку, касаясь Ренли спиной. Ренли неторопливо перебирает и перекладывает пряди его волос, сперва на одну сторону, свешивает на нос, потом на другую. Воздух слегка холодит затылок. Ренли целует голову под каждой прядью, и Лорас чувствует улыбку у него на губах. Иногда Ренли что-то тихо пофыркивает в волосы, совершенно невразумительное, но явно счастливое и очень гордое. Ренли дышит размеренно и глубоко, и при каждом его вдохе шерсть у него на животе чуть щекочет Лорасу поясницу. Перед полузакрытыми глазами мерцает и моргает оплывшая свеча, потрескивает фитилём. Золотое сияние почти утихло, последние искры рассыпаются по телу, как мурашки. Приподнять руку лениво и тяжело, но летать при этом – почему бы и нет… Мысли легкие, длинные, неспешные. Что вот Ренли же страшный чистюля, до смешного, но ведь никогда не порывается встать и вытереться, пока они лежат вот так, взмокшие и липкие, наоборот, утыкается в шею и глубоко тянет носом… Это даже значит что-то, важное что-нибудь, но единственное, что у Лораса получается извлечь из этой мысли – что Ренли чудесный, лучше всех на свете… Из этой, как и из всех других мыслей. Хочется не то заснуть, не то выиграть прямо сейчас еще один турнир. Лорас обдумывает это как следует и решает. — Ренли, — зовет он. — М-м? Лорас сильнее подается к нему спиной, прижимается крепче: — Я хочу еще. Ренли тихо смеется у самого уха, сдувает прядь. — Нетушки, — говорит он. — Тебе же еще завтра в седле сидеть. Это просто шутка, сам он прекрасно знает что… Но Ренли добавляет: — А вот мне — нет. Сердце подпрыгивает. Мир стремительно яснеет. — Да, — говорит Лорас. — Да, верно. Да. Он освобождается. Поднимается. Поворачивается. Ренли лежит, расслабленно подпирая голову рукой: колено полусогнуто, так что на бедре проступает ямочка, другая рука на поясе, на изгибе, густая черная шерсть на теле светится в пламени свечей, кожа все еще поблескивает немного, и длинные спутанные волосы спадают на плечо. Ренли улыбается и смотрит вопросительно. Лорас сглатывает. — Что?.. — спрашивает Ренли, и Лорас вдруг слышит неуверенность в его голосе, и еще он как-то странно подводит, поджимает плечо. — Я все-таки не кажусь тебе… особенно привлекательным…с такой стороны, да? Ну да, я же… Он говорит это все, ослепительный, прекрасный, желанный до того, что сводит зубы, говорит эту страшную чушь, и неведомо зачем потирает бороду на щеке, словно недоволен ею. «Прыгнешь», сказал Ренли часом раньше. Прыгнуть — это вот то самое слово. — Да что ты такое…- говорит Лорас почти с досадой. — Ничего ты не понимаешь, я… Как же тебе объяснить, насколько я… Вовсе не в том дело. Он садится на пятки. Глубоко вздыхает. И продолжает, разглядывая собственные руки, лежащие на коленях: — Я же… ну, я же не умею. Я же не знаю, как правильно. Я очень хочу, чтобы тебе… чтобы тебе было так же хорошо, как было мне, но… Я сделаю что-нибудь не так, и ты больше… и ты мне больше не позволишь, а я… Ренли придвигается ближе, берет за руку, заглядывает в глаза, улыбается: — Да все ты умеешь, — говорит он. — А что нет, я подскажу. Не такая великая наука. Раньше он говорил иначе, но времени задумываться все равно нет, потому что он добавляет: — Иди сюда. И… зови меня по имени, что ли. — Да, Ренли, — Лорас притягивает его к себе, прижимается губами к макушке. — Да, мой Ренли. Потом крепко берет его одной рукой под шею, и другой под колени. Ренли помещается у него в руках едва-едва, но это неважно. Лорас держит его так несколько мгновений. Укладывает. Устраивает. — Со мной не обязательно, как с невестой, — говорит Ренли, приоткрыв один глаз. Но слушать его не надо, потому что исходит от него при этом одно сплошное удовольствие, как и всегда, и он поворачивает голову на подушке, подставляя шею и местечко за ухом. Лорас находит его губами, его — и потом все остальные местечки, от основания шеи, где Ренли нравится, когда он прихватывает зубами, до ямки под коленом, от прикосновениям к которой Ренли сперва хихикает и брыкается. Лорас помнит все, что Ренли любит, хоть с закрытыми глазами, хоть на ощупь, уставший, спящий, мертвый. Ренли прав, конечно, что это он… Где он тут, как он тут может ошибиться… Ренли дышит неровно, с присвистом, и щеки у него горят, когда он дает понять, что уже можно. Он пробует улечься животом на подушки, но настолько скованно, что Лорасу понятно сразу: так ничего не получится, Ренли очень явно не по себе. «А так?» — Лорас тянет его обратно, перехватив за плечо. Перевернувшись и поерзав спиной, Ренли вздыхает: «Нет, я же настолько гибкий, как ты. Проклятье…». Выглядит он смущенным и, кажется, раздосадованным. Лорас задумывается. — Как ты раньше пробовал? — спрашивает он, наклонившись к уху. — Как-то же еще можно? — А… - говорит Ренли. — Ну да… Можно. Вот так. Он с явным облегчением ложится на бок, сгибает колени. Потом оглядывается через плечо: — Но так будет не слишком просто тебе, — говорит он с сомнением. — Ерунда какая, — отвечает Лорас, потому что Ренли наконец-то выглядит устроившимся уютно, и, когда Лорас обнимает со спины, охотно подается в объятие. — Ну, — говорит он. — Вот. Давай. Но Лорас медлит. Ренли поглядывает все равно как-то нервно, и мнет между пальцами складку на простыне. Нет, так не годится, ему должно быть совсем хорошо и спокойно, иначе какой смысл? Должен быть какой-то способ… Лорас задумывается снова. Покусывает Ренли у загривка, где он любит, стараясь отвлечься от того, как дурманящее он пахнет. Потом говорит: — Когда ты брал меня первый раз, — воспоминание не царапает даже мимолетно, — ты что-то такое чертил у меня на спине. Он показывает, как, и Ренли под его прикосновениями покрывается мурашками. — А, это… Просто алфавит писал. Чтобы отвлечь немного. — С тобой сработает? Под пальцами по спине Ренли пробегает дрожь. — Не знаю, наверное… - Ренли довольно жмурится, потом вдруг хмыкает и весело косится. —Только все равно не получится. Тебе будет, знаешь ли, не до того. — Это почему еще? — Увидишь, — говорит Ренли с таким превосходством, что приходится куснуть его в отместку, а он только смеется. Что помогло, Лорас так и не понимает, но теперь — вот теперь — все наконец-то правильно. Все и впрямь происходит взаправду, не во сне, и Ренли у него в руках совсем расслабленный, горячий, податливый и… «Мой». — Мой, — говорит Лорас Ренли в шею, и слышит, как охрип голос. Он видит, как Ренли кивает, как облизывает губы — ужасная жалость, так не дотянуться поцеловать. Потом Ренли отыскивает его за руку и кладет себе на горячее бедро, так что выступающая косточка ложится точно в ладонь. Потом кивает еще раз. Это оказывается и проще, и сложнее, чем Лорас думал. Ренли поправляет его, придерживает, подсказывает вполголоса: «Медленнее… еще медленнее… да, молодец… да, вот так отлично…». И правда была бы… ох… не такая уж наука… если бы только не… Лорас с силой закусывает щеку изнутри, во рту становится солоно. Никогда, никогда больше он не будет потешается над ренлиной силой воли… и выдержкой… и терпением… Ох. Он, кажется, все-таки слишком торопится в какой-то момент, потому что Ренли вдруг ойкает, шипит и морщится. — Эй! Полегче там… Лорас виновато замирает. — П-прости… прости, я… я не хотел. Прости, пожалуйста… Он торопливо шепчет извинения, оглаживает Ренли по груди, боку, согнутому бедру. — Ну…полно, - говорит Ренли каким-то непонятно смущенным голосом. — Я же… не трепетная дева. — Да, — соглашается Лорас. — Ты — не трепетная дева. И продолжает покрывать поцелуями место между лопаток, плечо, шею, щеку — везде, куда может дотянуться. Ренли может говорить что угодно, но у него разглаживается складка на лбу и разжимаются пальцы. — Всё, всё… Просто дай мне немного времени, — говорит Ренли мягко, и Лорас прижимается теснее и принимается шептать в ухо сам не имеет понятия что, нежное что-то… На самом деле… на самом деле даже если Ренли сейчас решит, что с него хватит, Лорас уже останется совершенно счастлив. Довольно и просто подержать Ренли вот так, побыть с ним вот так. Но Ренли протягивает руку, похлопывает его по бедру, и Лорас снова принимается его слушать, как может внимательно. Медленно. Да, так. Да, молодец. Вот так. Да, не замирай. Да, вот тут… м-х… прекрасно. Да, Лорас. Да, Лорас. Лорас нашептал ему уже полное ухо бессвязных, бестолковых нежностей, и само удовольствие такое, что в глазах белеет и щиплет. И все-таки чего-то ему не хватает, чтобы совсем... отдаться. Да, отдаться. Это ведь ровно то, что он делает. Это ровно то, от чего ему так хорошо. — Лорас, а ты можешь... Ренли не договаривает, просто слегка приподнимается, давая Лорасу пропустить руку у под шеей. Лорас делает это привычно, с готовностью, но получается короткая заминка. И Ренли вдруг отчетливо видит себя со стороны и чувствует себя неожиданно, неприятно уязвимым. На ветру резко хлопает полог шатра, снаружи мелькает какая-то тень. Это ведь всего лишь ткань, если, несмотря на все его предосторожности, кто-то все-таки... Ничего унизительнее не придумаешь, тем более, что он... Но Лорас уже уверенно перехватывает его за запястье, крепко, надежно прижимает его локоть к груди — так получается, как будто обнимают дважды — и потом, совсем другим жестом, тянет к себе кончики пальцев, чтобы поцеловать. Толстые серые стены самой лучшей, самой неприступной крепости Семи Королевств вырастают вокруг Ренли, и смутно пахнет морем. Ренли прячет лицо в сгибе лорасова локтя и дает себе погрузиться в удовольствие, без мыслей, без ожиданий, целиком. ... — Ренли… п-прости, я… я, кажется, сейчас… Ренли неохотно выныривает из раскаленного, сладкого марева, разлепляет глаза, встряхивает головой, оборачивается через плечо. У Лораса такой искренне виноватый вид и голос, что Ренли улыбается. — Все… хорошо, - говорит он, ловя дыхание. — Все в порядке, Лорас. И Лорас успевает только поспешно кивнуть, прежде чем вцепляется ему в плечо зубами с протяжным, громким стоном. Прихватывает он сильно, но Ренли уже так глубоко в жару, что боли нет, только еще одна волна удовольствия. Ренли ждет недолго — долго он, видят Боги, не может — давая Лорасу продышаться и проморгаться немного, и собирается кашлянуть, но Лорас уже поворачивает его к себе сам. — Ты… точно… все хорошо? Тебе… понравилось? Надо бы его успокоить, но так Ренли оказывается прижат к нему животом, и это, проклятье, почти непереносимо. — Лорас… займись ты мной, а? — Да, — спохватывается Лорас. — Конечно, прости, сейчас. Он отыскивает флакон с маслом, выливает себе на пальцы — это отлично, конечно, что у него хорошие привычки, но что ж так медленно-то, с ума же сойти можно, ну… Лорас ловит губами его облегченный вздох, и собирается, кажется, нырнуть головой ниже, но Ренли удерживает его. — Не надо. Лучше… поцелуй меня. Лорас сияет, улыбается — нашел же время улыбаться! — и принимается целовать, почти что в такт умелым, очень правильным, восхитительным движениям пальцев. Ренли нужно совсем немного. Потом он собирается сделать еще что-то, кажется, похвалить, сказать Лорасу, что он отлично справился, особенно для первого раза, тем более, что это ведь правда… Но все, на что его хватает — уткнуться лицом Лорасу в грудь, блаженно вздохнуть и мгновенно, крепко заснуть. Лорас тоже хочет спать, тем более что Ренли выглядит бесконечно умиротворенным. Лорас улыбается — перестать улыбаться не получается — пригребает Ренли к себе, что совсем непросто, потому что Ренли совершенно как кисель, и еще мешаются какие-то лишние колени. Очень хочется беречь его, хранить и укрывать, прекрасного, единственного на свете оленя, и Лорас стискивает его в объятиях крепко, еще крепче. И кстати, да. Если бы у него росли рога, то примерно вот здесь… Лорас почесывает сначала одну сторону макушки, потом другую. Ренли фыркает во сне. Ренли лежит на животе, устроив подбородок на ладонях, и лениво дует на перышко, выбившееся из подушки. Лорас, растянувшийся сверху, во весь рост, чувствуется как тяжелое, теплое одеяло. Он занят чем-то, видимо, очень увлекательным, с ямкой у Ренли на затылке, отчего по всему телу разбегаются мурашки. Лорас может так часами. Ренли тоже. — Так всё-таки что? — спрашивает Лорас старательно непринужденным тоном. — Я же отменно справился, верно? — Вот мало тебя хвалили сегодня, да? — усмехается Ренли, и Лорас, оскорбленно фыркнув, пытается его боднуть, что выходит в таком положении не очень ловко, но очень забавно. — Просто если тебе понравилось, — не сдается Лорас. — И ты будешь мне время от времени позволять... — «Позволять»? — Ренли смеется. — Лорас, видят Боги, я буду тебя уговаривать! Совсем не нужно оборачиваться, да и вовсе видеть его, чтобы почувствовать, как Лорас расцветает. Пока Лорас быстро целует его за ухом, с обещаниями каких-то совсем уж неправдоподобных, небесных наслаждений, Ренли задумчиво переплетает его пальцы со своими. — Знаешь...- произносит Ренли медленно. — Я все-таки не понимаю. Мне раньше даже не хотелось всерьез никому отдаться. Лорас пожимает плечами. — Никто из них не любил тебя, — говорит он. Потом, задумавшись на мгновение, добавляет: — А главное, ты никого из них не любил. — Тебя послушать — всё так просто, — улыбается Ренли. — А это просто. Ренли рассеянно поглаживает кончиками пальцев середину его ладони. — Не знаю... — говорит он, — по-моему, дело больше в том, как я доверяю тебе. — Так а я о чем? — О. Ну да, правда. Ренли молчит какое-то время. Лорас кладет подбородок ему на плечо. — Знаешь, я ведь никогда не лгал тебе. Ренли и сам удивлен, что сказал именно это. Собирался же что-то другое сказать. Да?.. — Ой ли? — фыркает Лорас над ухом. Весело, не обиженно. — Ну, не смотри на меня так, — Ренли понятия не имеет, как на него смотрят, но догадывается. — Я не утверждаю, что был с тобой святым. Напрямую не лгал. Тебе, и еще... И еще Кортни Пенрозу, пожалуй. — О, я польщен, я в достойном обществе, — смеется Лорас, потом добавляет серьезнее: —А что же твой Рикард? Ты мне рассказывал, у вас был уговор про честность. — На мою беду ты такой памятливый... Не знаю, наверное. Должно быть. Со всеми оговорками, есть в этих словах что-то фальшивое. «Нет, я не влюблен в тебя». «Нет, я не хочу от тебя верности». Говорил он Рикарду такое или нет?.. Что-то старое начинает глухо, стыло ныть в груди. Ну вот, нашел о чем подумать, дурак, все было так хорошо... — Неважно, — говорит Лорас. — Неважно, мне все равно. Он покрепче обнимает Ренли за плечи, укладывает руки поверх рук, накрывает собой. Его движение может быть жестом ревности, но Ренли откуда-то знает, что это — жест защиты. В отдалении хрипло кричит первый петух. — Светает, — говорит Лорас со вздохом. — Мне надо идти, Ренли. Спорить не с чем, хотя очень, конечно, хочется. Одевается Лорас медленно и неохотно. Долго разбирает ворох на полу, потом спрашивает: — Ренли, я возьму твою рубашку? — Возьми, — отвечает Ренли не без удивления. — Но ты же в ней утонешь. — Я не носить, — Лорас улыбается. — Она немного пахнет тобой. Ренли провожает его взглядом, пока он, зевая, подбирает последние мелочи (и он прав, конечно, не стоит оставлять смятый шейный платок с розой на полу), пока кладет под мышку свернутую рубашку, пока задергивает полог с обратной стороны, пока его тень пробегает по стенам шатра против слабого рассветного солнца. * * * Ренли проснулся сильно за полдень. Счел нужным показаться Роберту, но застал его с изрядного похмелья, а Серсею — в плохо сдерживаемой ярости. Ее и ее рычание про «выставить на посмешище» и «не намерена терпеливо сносить бесчестье» даже можно было понять, Станнис все еще не появился. Но Серсея в ярости означала, что вскоре в ярости будет и Роберт, а тогда лучше оказаться как можно дальше от них обоих, что ясно всякому, у кого есть хоть толика ума и кто не прикован к ним цепями, вроде этого бедолаги Ланселя Ланнистера. Пока Ренли разыскивал Лораса, встретил сначала одного, а потом и второго торговца, который вовсю нахваливал щепки от копий Рыцаря Цветов как лучшее средство для удачи в любви, от сглаза, а также чтобы «и ваше копье всегда было крепким и победным, благородный господин». После прошлого турнира спросом пользовался, помнится, Джейме. Ай-ай-ай, как, наверное, обидно. Лорас сдержал свое обещание и к ристалищу не приближался. Ренли нашел его на лужайке на самом краю лагеря. Его, слуг и конюхов, множество дам со слугами и наперсницами, удобно расположившихся в кресле, и нескольких рыцарей в отдалении, смотревших мрачно. Лорас занимался делом крайне важным: красовался. Он сам был в парадном сборе доспеха, без шлема, его Шторм — в расшитой попоне, расчесанный хвост стелется, грива в затейливых косах. Лорас на скаку собирал лансом кольца, к каждому из которых была привязана лента. Ренли знал эту игру (и все возможные шуточки про нее тоже): мимо чьего кольца рыцарь промахнется, той даме и должен, что она пожелает. Судя по тому, сколько лент и цветов было повязано у Лораса на доспех и чьими-то сноровистыми руками вплетено в волосы, играли уже давно, но никому не наскучило. Ренли остановил коня в отдалении, за спинами у дам, и полюбовался немного. Два, три, четыре. Кольца с обманчивой легкостью надевались на ланс. Шесть, семь, восемь, девять. Ну, последнее же. Эх, нет. Жаль. Победительница (дама, судя по убору, замужняя, но разве это повод не участвовать в веселье?) обменялась с Лорасом какими-то подобающими случаю словами, он спрыгнул с седла (отельное удовольствие посмотреть), встал на колено, был одарен поцелуями в обе щеки. Ренли даму понимал прекрасно: можешь чего-то от Лораса требовать, требуй, чтобы дал себя целовать. Пусть даже и так невинно, что самый ревнивый муж не найдет, к чему придраться. Снова оказавшись в седле, Лорас заметил Ренли, просиял, кивнул коротко. Проскакал последний раз (десять, вот умница), учтиво простился с дамами (собрав еще немало поцелуев), и присоединился к Ренли. Когда кони поравнялись боками, он успел мимолетно, и не заметишь, если намеренно не следить, прикоснуться рукой в перчатке к руке Ренли. Рядом с ним стало совсем просто сейчас. И было просто, но теперь как-то особенно легко и ясно. Вблизи со всеми этими цветами он был еще краше. Надо будет позаплетать ему вот так волосы, наедине, конечно. — Всех дам сманили, сир Лорас? — сказал Ренли и кивнул на пару фигур поодаль, все с теми же мрачными лицами. —Жадность не слишком пристала рыцарю. — Зависть — тоже, — ответил Лорас невозмутимо. — Кто им мешает радовать дам самостоятельно? — И не наскучило тебе? — Почему? — Лорас нашел глазами одну из дам, помахал ей. — Мне нравятся прекрасные девы. Ренли чуть подобрался. «Да шутит он. Шутит. Что ты, в самом деле…». А попросить у него, Ренли, какой-нибудь знак, так и не попросил. — Да?.. — сказал Ренли. Лорас посмотрел на него внимательно. Потом рассмеялся. — Ты прекраснее всех, — сказал он голосом ужасающей, медоточивой учтивости. — Где я найду даму с бородой, столь же великолепной? Он протянул руку и, не спуская с Ренли взгляда, принялся наглаживать и чесать его коня между ушами, пропускать гриву сквозь пальцы. Они доехали почти до ворот и собрались поворачивать обратно (Лорас вспомнил, что хотел еще посмотреть на заклинателей огня из-за Узкого Моря, и Ренли был с ним согласен), когда Лорас прищурился, вытянул шею и сказал: — Ренли, взгляни-ка. Это, часом, не твой ли брат? Лорас был прав. Лучше б не был, но был. Такое драное знамя с коронованным оленем мог возить с собой только какой-то побочный Баратеон лет так тысячу назад – и Станнис. — Твой брат дал обет Богам выглядеть, как оборванец? — спросил Лорас со смешком, разглядывая приближающийся отряд. — Ты еще увидишь, какой он дал обет всех подряд презирать, — вздохнул Ренли. — Боюсь, братский долг велит мне его встретить. * * * Станниса Баратеона Лорас видел на единственном фамильном портрете из Штормового Предела, сделанном вскоре рождения Ренли. Сам Ренли был на портрете невнятным свертком в руках у матери, его старшие братья, двенадцати и одиннадцати лет, стояли подле отца. Ренли говорил про эту картину, что из нее ясно одно: художнику очень, ну очень нравились гербы и кружева, куда больше, чем лица. Других портретов Станниса Ренли, разумеется, не хранил. Теперь Лорас был, пожалуй, немного разочарован. Человек, отравивший Ренли столько крови, мог бы, по крайней мере, выглядеть более… внушительно. Лорас поотстал, как Ренли его попросил, остановил Шторма чуть в отдалении. Лорас не до конца понимал, почему они не могли просто разминуться со Станнисом, если Ренли не хотел его видеть, но, должно быть, у Ренли были свои соображения. — Мой любезный брат, — сказал Ренли озаряясь очень, очень широкой улыбкой. —Наконец мне выпало счастье снова лицезреть тебя. — Не могу сказать того же. О, Ренли не преувеличивал. Все, что говорил этот человек, каким-то образом выражало презрение к собеседнику и к миру как таковому. — Ты представляешь себе, насколько ты опоздал? Лучше бы у тебя была какая-то веская причина. — С каких пор я обязан давать отчет тебе? — Ни с каких, только должен тебя предупредить, что их королевские величества готовы съесть тебя живьем. Станнис коротко дернул щекой. — А ты, конечно, жаждешь меня спасти. Их королевским величествам я отправил двух воронов и гонца. Если бы Роберт соблаговолил почаще вспоминать о своем долге короля, он понимал бы, к чему долг лорда обязывает меня. Последний шторм выбросил на рифы шесть кораблей и снес три поселения на берегу. Я не намеревался и не намереваюсь впредь оставлять моих людей в такое время. Тебе, впрочем не понять. — Никак ты сам за ними нырял? Станнис усмехнулся. — Ты-то всяко не стал бы, конечно. Ручки попортишь. Ренли вдруг коротко вздернул верхнюю губу, улыбка проскверкнула оскалом. Лорас крепче сжал скрипнувшие поводья. — Не ты ли писал мне, дорогой Станнис, что лицо дома Баратеонов зависит от этой церемонии, коль скоро честь и прочее, ну, ты знаешь, в твоем духе. — Так было, во всяком случае, пока ты не приложил к церемонии руку. Мне прислали копию. Ты сочинял это спьяну? В жару и бреду? Станнис Баратеон нравился Лорасу меньше некуда. — Много незнакомых слов? — спросил Ренли участливо. — Можешь спрашивать, если нужно. О, и стати, мой дорогой брат, я же не приветствовал тебя как подобает. Ренли протянул руку. Что было у него на уме, Лорас так и не узнал, потому что Станнис подчеркнуто брезгливо убрал свою и сказал медленно: — Не стоит. Я с дороги. Еще... запачкаешься. За выражение, которое проступило у Ренли на лице, Станнис Баратеон, лорд Драконьего камня, должен был Лорасу фунт своего мяса. Нет, два. Жаль, что они верхом, иначе отодвинуть Ренли себе за спину было бы куда проще. Но ничего, можно и так. Лорас тронул пятками Шторма, тот поравнялся с конем Ренли и чуть оттеснил его в сторону. Лорас успел поймать брошенный Ренли короткий обеспокоенный взгляд. Да полно. Лорас прекрасно знал, что делает. — Лорд Станнис! — сказал Лорас как можно звонче и сердечнее и заулыбался. — Принц Ренли многое рассказывал мне о вас. Даже Станнису Баратеону следовало дать последний шанс. Лорас стянул перчатку. — Я Лорас Тирелл, — сказал он и протянул руку. — Я догадался, — ответил Станнис и положил ладонь на луку седла. Всё, вот теперь — можно. — Моему дорогому брату не терпится повидаться с королем. Не станем ему мешать, Лорас, — сказал Ренли сквозь зубы. — Конечно, принц Ренли, — кивнул Лорас, весь уважение и учтивость. Они отъехали на десяток шагов. Лорас быстро огляделся по сторонам. Полтора, может быть, два десятка зевак. Но, как Ренли всегда говорил, ничто не растет в Королевской Гавани так хорошо, как языки. Лорас круто развернул Шторма. Краем глаза увидел, как грива взметнулась, взлетели ленты на наплечнике, в волосах. Тяжелая крупная роза упала с головы на колени. «Я ослепителен. Отлично». — Как прискорбно, лорд Станнис, — сказал Лорас отчетливо и громко, — что обстоятельства помешали вам успеть на турнир. Мы ведь так много потеряли без вашей доблести. Ему не было любопытно, что там изобразит лицом Станнис Баратеон. Важно было, как смотрел Ренли. — Наживешь себе врага, — сказал Ренли, изо всех сил стараясь не улыбаться. — О, я так напуган, — сказал Лорас, любуясь его улыбкой. — Поедем смотреть огнеглотателей? — Поедем, — согласился Лорас.